(изъявляющему согласие, обида не в обиду) — положение римского права, выражающее тот принцип, что согласие потерпевшего устраняет ответственность лица, причинившего ущерб. Принцип этот находит полное применение в области гражданского права, но здесь он должен быть понимаем в следующем смысле: лицо может отказаться от права на возмещение ущерба, причиненного ему данным действием другого лица, но не от права на возмещение какого бы то ни было ущерба; другими словами, лицо может отказаться от определенного конкретного права, например от права на данный иск, но оно не может отказаться от своей гражданской правоспособности, например от права вообще искать в суде. По особым соображениям, закон иногда совершенно исключает в области некоторых частноправовых отношений возможность изъявления предварительного согласия на причинение данного ущерба. Так, в силу 5 ст. Общего Устава Российских железных дорог 1885 г., всякие предварительные, на случай могущего последовать вреда или убытка, сделки или соглашения железных дорог с пассажирами и отправителями или получателями грузов, клонящиеся к изменению ответственности, возлагаемой на железные дороги постановлениями этого устава, или к совершенному освобождению дорог от сей ответственности, признаются недействительными. Такое же правило установлено и для пароходных предприятий, но лишь по отношению к ответственности их за вред или убыток, вследствие смерти или повреждения в здоровье, причиненных при эксплуатации пароходных сообщений (ст. 683, т. Х, ч. 1 Свода Законов).

В области уголовного права вопрос о значении согласия пострадавшего являлся (с XVI в.) и до сих пор является предметом бесконечного спора, и притом не только в частностях, но и в самом своем принципе, так как разрешение его зависит от взгляда на юридическую сущность преступления. Действительно, теории, рассматривающие преступление, как нарушение чьего-либо субъективного права (Кант), должны признать, что отказ лица от его права уничтожает преступность нарушения; иной ответ дадут те, которые определяют преступление, как нарушение права объективного, как нарушение юридического порядка. На самом деле трудно установить общий принцип, который разрешал бы рассматриваемый вопрос в применении ко всем вообще преступлениям. В массе преступных деяний, принадлежащих к весьма различным категориям, самый вопрос о значении согласия пострадавшего вовсе не может иметь места. Таковы: 1) все преступные деяния политические, религиозные, против порядка управления, служебные, все нарушения правил благоустройства и безопасности: здесь нет субъекта, о соглашении которого могла бы идти речь; 2) деяния, в специальный состав которых входит факт нарушения воли лица, а именно: преступные деяния против свободы, изнасилование, ибо здесь согласие пострадавшего устраняет самое представление о нарушении какого бы то ни было блага; 3) деяния, заключающие в себе посягательство на права и блага лиц недееспособных — малолетних, невменяемых и проч., ибо согласие, данное таким пострадавшим, очевидно, не может иметь никакого значения. Затем в раздел частных преступлений, а именно при посягательствах на имущество, честь и телесную неприкосновенность, согласие пострадавшего безусловно уничтожает ответственность, ибо здесь охраной закона пользуется не самое благо, юридически безразличное (бытие материальных вещей, имущества) или только возможное и условное (честь), а беспрепятственное обладание или распоряжение этим благом. Вопрос о значении согласия пострадавшего получает практический интерес лишь по отношению к таким преступлениям, которые направлены против благ, охраняемых законом сами по себе, независимо от чьего-либо права на распоряжение ими. Самый объем таких благ изменяется исторически; в настоящее время, по мнению Н. С. Таганцева, сюда относится жизнь, но не здоровье. [Повреждения здоровья с согласия пострадавшего Н. С. Таганцев считает ненаказуемыми по духу нашего законодательства (прямых постановлений нет по этому предмету), и в подтверждение своего взгляда указывает на то, что даже при тех преступлениях против здоровья, которые имеют целью избавление от воинской повинности и при которых наказуемо и самоизувечение, закон обращает внимание на согласие пострадавшего и притом считает это обстоятельство основанием к уменьшению наказания.] Действующие уложения французское и русское не содержат в себе постановлений по этому предмету, но судебная практика этих стран признает убийство по согласию тождественным с обыкновенным убийством. Так же поставлено дело и в Англии. Но общественная совесть протестует против такого уравнивания двух случаев, весьма различных по своей внутренней природе, в виде постоянных (во Франции) оправдательных вердиктов присяжных заседателей. Германское уложение, не признавая согласие обстоятельством, уничтожающим преступность убийства, считает прямое и серьезное требование убитого основанием к весьма значительному смягчению наказания. Русский проект нового уголовного уложения облагает убийство, совершенное по настоянию убитого и из сострадания к нему наказанием меньшим, сравнительно с простым убийством.

Ср. Kessler, "Die Einvilligung des Verletzten" (1884); Таганцев, "Курс русского уголовного права" (вып. I, СПб., 1874).