(князь) — знаменитый дипломат, русский государственный канцлер; род. 4 июля 1798 года; получил воспитание в Царскосельском лицее, где был товарищем Пушкина. В юности "питомец мод, большого света друг, обычаев блестящих наблюдатель" (как характеризовал его Пушкин в одном из посланий к нему), Г. до поздней старости отличался теми качествами, которые считались наиболее необходимыми для дипломата; но, кроме светских талантов и салонного остроумия, он обладал также значительным литературным образованием, которое и отражалось впоследствии в его красноречивых дипломатических нотах. Обстоятельства рано позволили ему изучить все закулисные пружины международной политики в Европе. В 1820-22 гг. он состоял при графе Нессельроде на конгрессах в Троппау, Лайбахе и Вероне; в 1822 г. был назначен секретарем посольства в Лондоне, где оставался до 1827 г.; потом был в той же должности при миссии в Риме, в 1828 году переведен в Берлин советником посольства, оттуда — во Флоренцию поверенным в делах, в 1833 году — советником посольства в Вене. В 1841 г. он был послан в Штутгарт для устройства предположенного брака великой княжны Ольги Николаевны с наследным принцем вюртембергским, а после состоявшегося бракосочетания оставался там чрезвычайным посланником в течение двенадцати лет. Из Штутгарта он имел возможность внимательно следить за ходом революционного движения в Южной Германии и за событиями 1848-49 гг. во Франкфурте-на-Майне. В конце 1850 г. он был назначен уполномоченным при германском союзном сейме во Франкфурте, с сохранением прежнего поста при Вюртембергском дворе. Русское влияние господствовало тогда над политическою жизнью Германии. В восстановленном союзном сейме русское правительство усматривало "залог сохранения общего мира". Князь Горчаков пробыл во Франкфурте-на-Майне четыре года; там он особенно близко сошелся с прусским представителем, Бисмарком. Бисмарк был тогда сторонником тесного союза с Россией и горячо поддерживал ее политику, за что ему была выражена особая признательность императора Николая (по донесению русск. представителя при сейме после Г., Д. Г. Глинки). Г., как и Нессельроде, не разделял увлечений императора Николая по восточному вопросу, и начавшаяся дипломатическая кампания против Турции возбуждала в нем большие опасения; он старался по крайней мере способствовать поддержанию дружбы с Пруссией и Австрией, насколько это могло зависеть от личных его усилий. Летом 1854 года Г. был переведен в Вену, где сначала временно управлял посольством вместо Мейендорфа, связанного близким родством с австрийским министром, гр. Буолем, а с весны 1855 года окончательно назначен посланником при австрийском дворе. В этот критический период, когда Австрия "удивила мир своею неблагодарностью" и готовилась действовать совместно с Францией и Англией против России (по договору 2 дек. 1854 г.), положение русского посланника в Вене было крайне тяжелое и ответственное. После смерти импер. Николая созвана была в Вене конференция представителей великих держав для определения условий мира; но переговоры, в которых участвовали Друэн де Люис и лорд Джон Россель, не привели к положительному результату, отчасти благодаря искусству и настойчивости Г. Австрия вновь отделилась от враждебных нам кабинетов и объявила себя нейтральною. Падение Севастополя послужило сигналом для нового вмешательства венского кабинета, который уже от себя в виде ультиматума предъявил России известные требования по соглашению с западными державами. Русское правительство вынуждено было принять австрийские предложения, и в феврале 1856 года собрался конгресс в Париже для выработки окончательного мирного договора.

Парижский трактат 18/30 марта 1856 г. закончил собою эпоху активного участия России в западноевропейских политических делах. Граф Нессельроде вышел в отставку, и министром иностранных дел назначен князь Г. (в апреле 1856 г.). Г. сильнее кого бы то ни было чувствовал всю горечь поражения: он лично вынес на себе главнейшие стадии борьбы с политическою враждою Западной Европы, в самом центре неприязненных комбинаций — Вене. Тягостные впечатления крымской войны и венских конференций наложили свою печать на последующую деятельность Г. как министра. Общие взгляды его на задачи международной дипломатии не могли уже серьезно измениться; политическая программа его ясно определялась теми обстоятельствами, при которых ему пришлось вступить в управление министерством. Прежде всего необходимо было соблюдать большую сдержанность в первые годы, пока совершались великие внутренние преобразования; затем князь Горчаков поставил себе две практические цели — во-первых, отплатить Австрии за ее поведение в 1854-55 годах, и во-вторых, добиться постепенного уничтожения Парижского трактата.

В 1856 г. кн. Г. уклонился от участия в дипломатических мерах против злоупотреблений неаполитанского правительства, ссылаясь на принцип невмешательства во внутренние дела чужих держав (цирк. нота 22/10 сент.); в то же время он дал понять, что Россия не отказывается от права голоса в европейских международных вопросах, но только собирается с силами для будущего: "La Russie ne boude pas — elle se recueille". Эта фраза имела большой успех в Европе и была принята за точную характеристику политического положения России после Крымской войны. Три года спустя кн. Г. заявил что "Россия выходит из того положения сдержанности, которое она считала для себя обязательным после Крымской войны". Итальянский кризис 1859 г. серьезно озабочивал нашу дипломатию: Г. предлагал созвать конгресс для мирного разрешения вопроса, а когда война оказалась неизбежною, он удерживал второстепенные германские государства от присоединения к политике Австрии и настаивал на чисто оборонительном значении Германского союза (в ноте 15/27 мая 1859 г.). С апреля 1859 г. прусским посланником в Петербурге был Бисмарк, и солидарность обоих дипломатов относительно Австрии не оставалась без влияния на дальнейший ход событий. Россия открыто стояла на стороне Наполеона III в конфликте его с Австрией из-за Италии. В русско-французских отношениях произошел заметный поворот, который был подготовлен официально свиданием двух императоров в Штутгарте в 1857 г. Но это сближение было весьма непрочно, и после торжества французов над Австрией при Мадженте и Сольферино Г. опять как будто примирился с венским кабинетом. В 1860 г. он признал своевременным напомнить Европе о бедственном состоянии христианских народностей, подвластных турецкому правительству, и высказал мысль о международной конференции для пересмотра постановлений Парижского трактата по этому предмету (нота 20/2 мая 1860 г.); он выразился при этом, что "события на Западе отозвались на Востоке, как поощрение и надежда" и что "совесть не позволяет России долее сохранять молчание о несчастном положении христиан на Востоке". Попытка не имела успеха и была оставлена, как преждевременная. В октябре того же 1860 г. кн. Г. говорит уже об общих интересах Европы, затронутых успехами национального движения в Италии; в ноте 10 окт. (28 сент.) он горячо упрекает сардинское правительство за действия его относительно Тосканы, Пармы, Модены: "это уже вопрос не об итальянских интересах, но об интересах общих, присущих всем правительствам; это вопрос, имеющий непосредственную связь с теми вечными законами, без которых ни порядок, ни мир, ни безопасность не могут существовать в Европе. Необходимость бороться с анархией не оправдывает сардинского правительства, потому что не следует идти заодно с революциею, чтобы воспользоваться ее наследством". Осуждая так резко народные стремления Италии, Г. отступил от принципа невмешательства, провозглашенного им в 1856 г. по поводу злоупотреблений неаполитанского короля, и невольно вернулся к традициям эпохи конгрессов и Священного союза; но протест его, хотя и поддержанный Австрией и Пруссией, не имел практических последствий.

Выступивший на сцену польский вопрос окончательно расстроил начинавшуюся "дружбу" России с империей Наполеона III и закрепил союз с Пруссией. Во главе прусского правительства в сент. 1862 г. встал Бисмарк. С тех пор политика нашего министра шла параллельно со смелой дипломатией его прусского собрата, поддерживая и охраняя ее по мере возможности. Пруссия заключила с Россией военную конвенцию 8 февр. (27 марта) 1863 г. для облегчения задачи русских войск в борьбе с польским восстанием. Заступничество Англии, Австрии и Франции за национальные права поляков было решительно отклонено кн. Г., когда оно приняло форму прямого дипломатического вмешательства (в апреле 1 8 63 г.). Искусная, а в конце и энергическая переписка по польскому вопросу доставила Г. славу первостепенного дипломата и сделала его имя знаменитым в Европе и России. Это был высший, кульминационный пункт политической карьеры кн. Г. Между тем союзник его, Бисмарк, приступил к осуществлению своей программы, одинаково пользуясь как мечтательною доверчивостью Наполеона III, так и неизменною дружбою и содействием русского министра. Шлезвиг-голштинский спор обострился и заставил кабинеты отложить заботы о Польше. Наполеон III опять пустил в ход свою любимую идею о конгрессе (в конце окт. 1863 г.) и вновь предложил ее незадолго до формального разрыва между Пруссией и Австрией (в апр. 1866 г.), но без успеха. Кн. Г., одобряя французский проект в принципе, возражал оба раза против практической целесообразности конгресса при данных обстоятельствах. Началась война, которая с неожиданною быстротою привела к полному торжеству пруссаков. Мирные переговоры велись без всякого вмешательства других держав; мысль о конгрессе явилась у кн. Г., но была тотчас оставлена им, вследствие нежелания сделать неприятное победителям. Притом и Наполеон III на этот раз отказался от идеи конгресса ввиду заманчивых секретных обещаний Бисмарка насчет территориального вознаграждения Франции.

Блестящий успех Пруссии в 1866 г. еще более упрочил официальную дружбу ее с Россией. Антагонизм с Францией и глухое противодействие Австрии заставляли берлинский кабинет твердо держаться русского союза, тогда как русская дипломатия могла вполне сохранить свободу действий и не имела никакого расчета налагать на себя односторонние обязательства, выгодные исключительно для соседней державы. Восстание кандиотов против турецкого гнета, продолжавшееся почти два года (с осени 1866 г.), дало повод Австрии и Франции искать сближения с Россией на почве восточного вопроса; австрийский министр граф Бейст допускал даже мысль о пересмотре Парижского трактата для общего улучшения быта христианских подданных Турции. Проект присоединения Кандии к Греции нашел поддержку в Париже и Вене, но был холодно встречен в СПб. Требования Греции не были удовлетворены, и дело ограничилось преобразованием местной администрации на злополучном о-ве, с допущением некоторой автономии населения. Для Бисмарка было совершенно нежелательно, чтобы Россия успела достигнуть чего-либо на Востоке ранее ожидаемой войны на Западе при содействии посторонних держав. Князь Г. не видел основания променять берлинскую дружбу на какую-нибудь другую; решившись следовать прусской политике, он предпочел отдаться ей с доверием, без сомнений и тревог. Впрочем, серьезные политические меры и комбинации не всегда зависели от министра или канцлера, так как личные чувства и воззрения государей составляли весьма важный элемент в международной политике того времени. Когда летом 1870 г. разыгралась прелюдия к кровавой борьбе, князь Г. находился в Вильдбаде и — по свидетельству нашего дипломатического органа, "Journal de St. Pétersbourg", — был не менее других поражен неожиданностью разрыва между Франциею и Пруссиею. "По возвращении своем в СПб. он мог только вполне присоединиться к принятому императором Александром II решению удержать Австрию от участия в войне, чтобы избегнуть необходимости вмешательства со стороны России. Канцлер выразил только сожаление, что не была условлена взаимность услуг с берлинским кабинетом, для надлежащей охраны русских интересов" ("Journ. de St. Pet.", 1 марта 1883 г.). Франко-прусская война всеми считалась неизбежной, и обе державы открыто готовились к ней с 1867 г.; поэтому нельзя считать простою случайностью отсутствие предварительных решений и условий относительно такого важного вопроса, как поддержка Пруссии в борьбе ее с Франциею. Очевидно, князь Г. не предвидел, что империя Наполеона III будет так жестоко разбита; и тем не менее русское правительство заранее и с полною решительностью приняло сторону Пруссии, рискуя вовлечь страну в столкновение с победоносною Франциею и ее союзницею Австриею и не заботясь о каких-либо определенных выгодах для России, даже в случае полного торжества прусского оружия. Наша дипломатия не только удержала Австрию от вмешательства, но старательно охраняла свободу военных и политических действий Пруссии во все продолжение войны, до заключительных мирных переговоров и подписания Франкфуртского трактата. Понятна благодарность Вильгельма I, выраженная в телеграмме 14/26 февраля 1871 г. к имп. Александру II. Пруссия достигла своей заветной цели и создала новую могущественную империю при значительном содействии князя Г., а русский канцлер воспользовался этой переменою обстоятельств для уничтожения 2-ой статьи Парижского трактата о нейтрализации Черного моря. Депеша 17/29 октября 1870 г., извещавшая кабинеты об этом решении России, вызвала довольно резкий ответ со стороны лорда Гренвилля, но все великие державы согласились подвергнуть пересмотру означенную статью Парижского договора и вновь предоставить России держать военный флот в Черном море, что и было утверждено Лондонскою конференцией 1871 г.

После разгрома Франции взаимные отношения Бисмарка и Горчакова существенно изменились: германский канцлер перерос своего старого друга и не нуждался в нем больше. С этого времени начинается для русской дипломатии ряд горьких разочарований, которые придают печальный, меланхолический оттенок всему последнему периоду деятельности Г. Предвидя, что восточный вопрос не замедлит возникнуть вновь в той или другой форме, Бисмарк поспешил устроить новую политическую комбинацию с участием Австрии как противовеса России на Востоке. Вступление России в этот тройственный союз, которому было положено начало в сент. 1872 г., ставило русскую внешнюю политику в зависимость не только от Берлина, но и от Вены, без всякой к тому надобности. Австрия могла только выиграть от постоянного посредничества и содействия Германии в отношениях с Россиею, а России предоставлено было охранять так называемые общеевропейские, т. е. в сущности те же австрийские, интересы, круг которых все более расширялся на Балканском полуо-ве. Связав себя этой системою предварительных соглашений и уступок, князь Г. допустил или вынужден был допустить вовлечение страны в тяжелую, кровопролитную войну, с обязательством не извлекать из нее соответственной пользы для государства и руководствоваться при определении результатов победы интересами и желаниями чужих и отчасти враждебных кабинетов. В незначительных или посторонних вопросах, как, напр., в деле признания правительства маршала Серрано в Испании в 1874 году, кн. Г. нередко расходился с Бисмарком, но в существенном и главном все еще доверчиво подчинялся его внушениям. Серьезная размолвка произошла только в 1875 году, когда русский канцлер принял на себя роль охранителя Франции и общего мира от посягательств прусской военной партии и официально сообщил державам об успехе своих усилий в ноте 30 апр.(12 мая) того же года. Кн. Бисмарк затаил в себе раздражение и поддерживал прежнюю дружбу ввиду возникшего балканского кризиса, в котором требовалось его участие в пользу Австрии и, косвенно, Германии; позднее он неоднократно высказывал, что отношения с Горчаковым и Россией были испорчены "неуместным" публичным заступничеством за Францию в 1875 году. Все фазисы восточных осложнений пройдены были русским правительством в составе Тройственного союза, пока дело не дошло до войны; а после того как Россия воевала и справилась с Турциею, Тройственный союз опять вступил в свои права и при помощи Англии определил окончательные условия мира, наиболее выгодные для венского кабинета.

В апр. 1877 г. Россия объявила Турции войну. Даже с объявлением войны престарелый канцлер связывал фикцию уполномочия от Европы, так что заранее отрезаны были пути к самостоятельной и откровенной защите русских интересов на Балканском полуострове после громадных жертв двухлетней кампании. Князь Г. обещал Австрии, что Россия не выйдет из пределов умеренной программы при заключении мира; в Англии поручено было гр. Шувалову заявить, что русская армия не переступит за Балканы, но обещание было взято назад после того, как оно было уже передано лондонскому кабинету — что возбудило неудовольствие и дало лишний повод к протестам. Колебания, ошибки и противоречия в действиях дипломатии сопутствовали всем переменам на театре войны. Сан-Стефанский мирный договор 19-го февраля (3 марта) 1878 года создавал обширную Болгарию, но увеличивал Сербию и Черногорию лишь небольшими территориальными прирезками, оставлял Боснию с Герцеговиною под турецкою властью и ничего не давал Греции, так что договором были крайне недовольны почти все балканские народности и именно те, которые принесли наиболее жертв в борьбе с турками — сербы и черногорцы, босняки и герцеговинцы. Великим державам пришлось заступиться за обиженную Грецию, делать территориальные прибавки сербам и устраивать судьбу босняков и герцеговинцев, которых русская дипломатия заблаговременно отдала под владычество Австрии (по Рейхштадтскому соглашению 8 июля / 26 июня 1876 года). О том, чтобы избегнуть конгресса, как это удалось Бисмарку после Садовой, не могло быть и речи. Англия, по-видимому, готовилась к войне. Россия предложила германскому канцлеру устроить конгресс в Берлине; между гр. Шуваловым и маркизом Салисбери состоялось соглашение 30/12 мая относительно вопросов, подлежавших обсуждению держав. На Берлинском конгрессе (от 1/13 июня до 1/13 июля 1878 г.) князь Г. мало и редко участвовал в совещаниях; он придавал особенное значение тому, чтобы России возвращена была часть Бессарабии, отнятая у нее по Парижскому трактату, причем Румыния должна была взамен получить Добруджу. Предложение Англии о занятии Боснии и Герцеговины австрийскими войсками было горячо поддержано председателем конгресса, Бисмарком, против турецких уполномоченных; кн. Г. также высказался за оккупацию (заседание 16/28 июня). Германский канцлер поддерживал всякое положительно заявленное русское требование, но не мог, конечно, идти дальше русских дипломатов в защите политических интересов России — а наша дипломатия с начала кризиса и до конца действовала без ясно поставленных целей и без обдуманных способов исполнения. Обвинять Бисмарка за наши военно-политические промахи и недочеты было бы слишком наивно; он сам был уверен, что Россия покончит на этот раз с восточным вопросом и сумеет воспользоваться принципом "beati possidentes", предоставив Австрии и Англии известную долю участия в турецком наследстве. Князь Г. заботился преимущественно о согласии держав, об интересах Европы, о бескорыстии России, которое, впрочем, не требовало столь кровавых и тяжких доказательств, как война. На первый план выдвигалось уничтожение отдельных статей Парижского трактата, составлявшее скорее вопрос дипломатического самолюбия, чем серьезный государственный интерес. Позднее часть русской печати жестоко нападала на Германию и ее канцлера как главного будто бы виновника наших неудач; между обеими державами произошло охлаждение, и в сентябре 1879 года князь Бисмарк решился заключить в Вене специальный оборонительный союз против России. Политическая карьера князя Горчакова завершилась Берлинским конгрессом; с тех пор он уже почти не принимал участия в делах, хотя и сохранял почетный титул государственного канцлера. Он умер в Бадене 27 февр. 1883 г. Министром он перестал быть даже номинально с марта 1882 г., когда назначен был на его место Н. К. Гирс.

Для правильной оценки всей вообще деятельности Горчакова необходимо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, политический характер его выработался и установился окончательно в царствование императора Николая, в ту эпоху, когда для России считалось обязательным заботиться о судьбе разных европейских династий, хлопотать о равновесии и согласии в Европе, хотя бы в ущерб реальным интересам и потребностям собственной страны. Во-вторых, русская внешняя политика не всегда направляется исключительно министром иностранных дел. Рядом с Горчаковым, хотя и под номинальным его руководством, действовали от имени России граф Игнатьев и гр. Шувалов, мало согласные между собою и едва ли во многом солидарные с самим канцлером: этот недостаток единства выразился особенно резко в составлении Сан-Стефанского договора и в способе его защиты на конгрессе. Кн. Г. был искренний приверженец мира и, тем не менее, должен был против воли довести дело до войны. Эта война, как высказано было откровенно в "Journal de St.-Pétersbourg" после его смерти, "была полным ниспровержением всей политической системы кн. Горчакова, казавшейся ему обязательною для России еще на многие годы. Когда война сделалась неизбежною, канцлер заявил, что он может гарантировать Россию от враждебной коалиции только при двух условиях — а именно, если война будет непродолжительна и если цель похода будет умеренная, без перехода за Балканы. Эти взгляды были приняты императорским правительством. Таким образом мы предпринимали полувойну, и она могла привести только к полумиру". Между тем война оказалась настоящею и очень тяжелою, а сравнительная бесплодность ее была отчасти результатом полуполитики князя Горчакова. В колебаниях и полумерах его отражалась как бы борьба двух направлений — традиционного, честолюбиво-международного, и практического, основанного на понимании внутренних интересов государства. Эта неясность исходной точки зрения и отсутствие точной практической программы обнаруживались прежде всего в том, что события никогда не предвиделись заранее и всегда заставали нас врасплох. Трезвые, жизненные приемы Бисмарка не оказывали заметного влияния на дипломатию кн. Горчакова. Последний придерживался еще многих устаревших традиций и оставался дипломатом старой школы, для которого искусно написанная нота есть сама по себе цель. Бледная фигура Г. могла казаться яркою только благодаря отсутствию у него соперников в России и при спокойном ходе политических дел.

Так как с именем кн. Г. тесно связана политическая история России в царствование имп. Александра II, то сведения и рассуждения о нем можно найти в каждом историческом сочинении, относящемся к русской политике за эту четверть века. Более подробная, хотя и весьма односторонняя характеристика нашего канцлера в сопоставлении с Бисмарком сделана в известной французской книге Юлиана Клячко: "Deux Chanceliers. Le prince Gortschakoff et le prince de Bismarck" (П., 1876).