(Мария Терезия Geoffrin, 1699-1777) — хозяйка знаменитого литературного салона, куда в продолжение целых двадцати пяти лет сходилось все, что было образованного и талантливого в Париже. Происходя из мелкой буржуазии, не получив никакого систематического образования, она благодаря своему природному уму, начитанности и независимому состоянию сумела пробиться вперед и занять почетное положение в обществе. Муж ее, богатый фабрикант зеркал, вдвое старший ее годами, нисколько не стеснял литературных симпатий своей жены. В салоне г-жи Тансэн Ж. познакомилась с Монтескье, Фонтенелем, Мариво и около 1748 г. открыла свой собственный салон, куда мало-помалу перешло большинство посетителей г-жи Тансэн. По словам С.-Бева, салон Ж. был своего рода учреждением, прекрасно организованным и управляемым. У Ж. были особые дни для литераторов и ученых, особые для художников и особые для светских знакомых. Громкой известностью пользовались ее литературные обеды, где рядом с Д'Аламбером, Гольбахом, Дидро и др. можно было встретить знатных и образованных иностранцев — Гораса Вальполя, графа Крейца, Гиббона и др. Общество, собиравшееся на этих обедах по средам, состояло из одних мужчин: хозяйка заметила, что присутствие дам, особенно молодых, отвлекало собеседников от общих тем. Из дам она делала исключение только для M-lle Леспинас, которой была под силу всякая мысль и которая, будучи крайне некрасивой, даже не пыталась обратить на себя внимание мужчин. Разговор за обедом касался всевозможных предметов: литературные и политические новости, придворные анекдоты, вновь написанные стихи — все это давало повод к живому обмену мыслей. Чтобы председательствовать достойным образом в собрании стольких замечательных людей, нужно было обладать большим умом и еще большим тактом. По свидетельству современников, Ж. сумела так направлять разговор, что каждому из собеседников поочередно представлялся случай выказать в полном блеске свой разговорный талант и они уходили, вполне довольные собою и умной хозяйкой. Однажды она сумела так искусно настроить довольно скучного собеседника, аббата де С.-Пьера, что он сделался решительно неузнаваем; когда же Ж. поздравила его с успехом, простодушный аббат отвечал: "я был не более как инструмент, на котором вы сегодня так хорошо играли". Споры, конечно, допускались, но без примеси личного раздражения и желания уязвить; когда же проницательная хозяйка замечала в ком-нибудь из собеседников присутствие этого нежелательного элемента, она прерывала разговор словами: "Voilà qui est bien!". В противоположность г-же Тансэн, смотревшей на писателей и ученых несколько свысока, Ж. относилась к ним с большим уважением и внимательно прислушивалась к их суждениям, что не мешало ей читать им по временам сильные нотации; последние считались большим знаком благоволения со стороны хозяйки. По словам Вальполя, в самой манере Ж. делать замечания было нечто необыкновенно привлекательное. "Я прежде терпеть не мог, — говорит он по этому поводу, — когда мне читали нотации, но теперь я решительно вошел во вкус их. Я охотно сделал бы Ж. моим духовником и директором моей совести и думаю, что она одна могла бы сделать из меня рассудительного человека". Когда Станислав Понятовский, еще молодым человеком, проживал в Париже, Ж. имела случай оказать ему немало существенных услуг, помня которые, он не иначе называл ее, как матерью. Ставши королем польским, он убедительно просил ее посетить его в Варшаве. Несмотря на свои 67 лет, Ж. тронулась в путь и была принята королем с необыкновенным почетом. Узнав, что Ж. прибыла в Варшаву, императрица Екатерина II написала ей собственноручное письмо и звала в Петербург, но Ж. была слишком утомлена, чтобы решиться предпринять такое дальнее путешествие и, прогостив около двух месяцев в Варшаве, через Веву возвратилась в Париж. Лестные знаки внимания, которыми осыпали Ж. король польский и император австрийский, обеспокоили ее парижских друзей, опасавшихся, что царские приемы могут вскружить ей голову и даже изменить ее убеждения. В этом смысле Мармонтель написал ей письмо, но Ж. поспешила успокоить его на этот счет и уверить, что все останется по старому. Верная своему правилу не допускать, чтобы старая дружба зарастала травою, Ж. по возвращении в Париж повела прежнюю жизнь, по-прежнему собирала у себя своих друзей, по-прежнему принимала горячее участие в издании энциклопедии, на которую ежегодно жертвовала известную сумму. Так продолжалось еще десять лет. В 1776 г. Ж. поразил удар паралича. Пользуясь ее беспомощным состоянием, дочь ее, маркиза де Лаферте, не терпевшая энциклопедистов, не велела больше их принимать. По этому поводу Ж. шутя назвала ее Готфридом Бульонским, поставившим своей задачей защищать ее гробницу от неверных. Лишенная возможности видеться с своими друзьями, Ж. тем не менее продолжала думать о них и, умирая, завещала каждому из них небольшой ежегодный пенсион. Ср. Bachaumont, "Mémoires secrets" (1776); Morellet, "Trois éloges de G." (П ар., 1812); Mony, "Correspondence inédite du roi Stanislas Auguste Poniatowsky et de G." (П., 1875); Sainte-Beuve, "Causeries du Lundi" (т. II) и Feuillet de Couches, "Les Salons de Conversation au XVIII siècle" (П., 1882).