К. России русским племенем совершалась на всем протяжении русской истории и составляет одну из самых характерных черт ее. Древнейший период К. освещен слишком скудно источниками. Археология и лингвистика начинают в последнее время бросать некоторый свет на вопросы доисторической К., но эти науки далеко еще не достигли законченных результатов. Первые сколько-нибудь надежные указания на отдельное существование восточных славян относятся к эпохе переселения народов (IV-VI вв. после Р. Х.). Древнейшим доступным нашему наблюдению местом жительства их были местности теперешней Волынской губернии или соседние с ней. Сначала восточные славяне соседили с литовскими племенами, а потом, — но все еще раньше известного нам периода, — сделались соседями финнов, преимущественно восточных. Каким образом колонизировали различные племена восточных славян те земли, которые они занимали в начале исторического периода (IX-XI вв.), об этом прямых известий мы не имеем. Косвенно на процесс расселения могут указывать границы различных княжеских владений, как они установились в XI-XIII вв. В общем, границы эти оставались довольно постоянными и устойчивыми. Некоторые историки полагали, что очертания древних княжеств созданы чисто географическими или политическими причинами, а племенной состав играл при их сформировании совершенно второстепенную роль; но большинство исследователей склоняется к признанию, что границы княжеств X I -XIII вв. соответствуют, в общих чертах, древнейшим племенным границам и что в основу политических тел киевской Руси легли этнографически цельные "земли", соответствующие территориям расселения отдельных племен. Географические условия не отрицаются этим объяснением, так как и самое расселение племен происходило под непосредственным влиянием этих условий; признаются и политические причины, но влияние их считается более поздним и более второстепенным, изменившим лишь в частностях результаты влияния предыдущих причин. Взгляд на карту княжеств XI-XIII веков может подтвердить эти заключения. Этнографические единицы древней Руси не были пассивным материалом, который бы властители страны могли делить между собой по своему усмотрению. Племена, не успевшие выработать своего политического центра, обыкновенно в полном составе примыкали к соседнему центру и долго составляли внутри той группы, к которой примыкали, более или менее самостоятельное целое. Так было с древлянами и дреговичами, вошедшими в состав киевской группы, и с радимичами и вятичами, примкнувшими к северской группе. Конечно, степень упорства, с которой второстепенные племена противились ассимиляции с господствующими, много зависела и от их величины, и от их географического положения. Древляне, расселившиеся на маленькой реке (Тетереве), под самым Киевом, среди других славянских племен, естественно, раньше других должны были уступить ассимилирующему влиянию соседей; подобную же участь испытали также окруженные славянами радимичи, жившие на небольшой сравнительно реке (Соже), поблизости к Чернигову. Напротив, дреговичи в своей лесистой и болотистой местности, на большой реке (Припяти), дальше от Киева и по соседству с воинственным литовским племенем ятвягов, лучше сохранили обособленность своей "земли" и, вероятно, также и свои этнографические отличия. Еще устойчивее должно было оказаться племя вятичей, расположившееся на особой речной системе (Оки), на окраине киевской Руси, по соседству с финнами. В двух случаях мы видим, действительно, что одно и то же племя делилось между несколькими княжествами, а именно: племя кривичей между Полоцком, Новгородом и Смоленском и племя северян между Новгородом Северским и Переяславлем. В первом случае мы, безусловно, должны предположить географическую причину дробления племени, расселившегося на трех самостоятельных речных бассейнах; во втором случае, особенности положения Переяславля относительно степи также достаточно объясняют, почему судьба его отделилась от судьбы задесненских северян. Любопытно, что как раз в обоих этих случаях, когда этнография не намечала границ, эти границы и устанавливаются позднее, путем политической борьбы соседних центров. Такова граница между полоцким и смоленским княжеством, между северским и переяславским. Наблюдения над историей западной границы древней Руси всего лучше могут показать нам, какова должна была быть сравнительная роль вольной колонизации и государственной власти в установлении пределов княжеств. Всего успешнее, конечно, продвигалась граница там, где оба эти элемента действовали вместе. Так было в южной трети границы, продвинувшейся с верхней Припяти до Подляшья, на места, отбитые у ятвягов дреговичами в союзе с княжеской властью. И в средней трети границы, где народная колонизация кривичей одна, без помощи княжеской власти, заняла целую область "Черной Руси", граница была прочным образом продвинута на запад. Но в северной трети, по теперешней границе с Эстляндией и Лифляндией, где псковская правительственная власть действовала одна, посылая сборщиков дани на запад от Чудского озера и не выдвигая колонистов, — все усилия пропали даром; граница осталась там, где кончались русские поселения.

Чрезвычайно трудно делать наблюдения над К. русского Северо-востока. Есть много оснований думать, что К. здесь продолжалась долго после того, как она закончилась в Приднепровье, — и очень мало прямых доказательств в подтверждение этого предположения. Здесь, в особенности, слово должно принадлежать археологам, которые до сих пор как раз всего менее изучали систематически именно эту часть России. Не может быть сомнения, что начало славянской К. верхнего Поволжья относится к доисторическому периоду: по арабским свидетельствам, эта К. в первой половине IX в. есть уже факт совершившийся. Но с другой стороны, верным признаком сравнительно позднего заселения центрального междуречья славянами может служить то обстоятельство, что большая часть древнейших городов этой области обязана своим происхождением не народной К., а князьям. Только Белоозеро, Ростов, Суздаль и Муром, а также город, стоявший у Клещина-озера до появления Переяславля, принадлежали к числу докняжеских центров, — причем остается еще определить, какую роль играли в развитии этих центров финны, славяне и норманны. Большая часть последующих городов созданы княжеской властью. Сюда относятся: Ярославль (1024—1054), Владимир Клязьменский (до 1116), потом основанные Юрием Долгоруким — Кснятин при впадении Нерли в Волгу (1134), Юрьев Польский (1152), Дмитров (1155). Любопытны далее, три Переяславля, южный, рязанский и залесский. Что два последних получили свое название от первого, доказывается тем обстоятельством, что и речки, при которых они стоят, были названы южным именем Трубежа, протекающего у Переяславля киевской Руси. На ту же связь с северской землей указывают и название рек Осетра и Прони, в Рязанской области, отсюда, однако же, не следует еще, чтобы колонисты, заселившие центральное междуречье, пришли сюда из южной Руси. Между тем и другим лежала почти независимая до XII в. область вятичей, "сквозь" которую трудно было пробраться даже князьям; другой же путь в обход, через верховья Днепра и Волги, каким обыкновенно ходили в область междуречья князья и их дружины, для простых переселенцев был еще менее удобен. Не только племена южной Руси, но даже и соседние вятичи не принимали, по-видимому, почти никакого участия в заселении пространства между Окой и Волгой. По некоторым признакам, главное колонизационное движение в эту область шло прямо с запада, из смоленской области кривичей. С верховья Волги можно предположить также приток новгородских колонистов, хотя и менее значительный. Наибольшую часть населения, вероятно, продолжали составлять туземные финские старожилы, потерявшие постепенно свой язык, несколько долее сохранившие свои обычаи и верования и еще прочнее удержавшие свой антропологический тип. В озерном и поморском бассейне единственными колонистами оставались, до самого конца XIV столетия, новгородцы. Всего ранее и прочнее заселены были, конечно, ближайшие к Новгороду части озерного бассейна, или область "пятин". Но и здесь долго держалось туземное финское население (водь и колбяги = Kylfing'и скандинавских памятников и Koulpiggoi — византийских XI в.). Далее на север новгородская К. подвигалась очень медленно; и даже подчинявшиеся временно новгородцам племена еми и карелов с приходом шведов склонились окончательно на сторону последних (XIII в.). Гораздо значительнее были успехи, достигнутые новгородцами на северо-востоке, в области "Заволочья". Самое понятие "Заволочья" изменялось по мере продвижения новгородских владений. Сперва это была страна за ближайшим "волоком" озерного бассейна, потом область за Двиной, по Вычегде, потом, наконец, бассейн Печоры. Заволочье в первом смысле занято новгородцами только во второй половине XI в.; только с середины XII в. новгородцы стали твердой ногой на правом берегу Двины; и только еще столетием позже, к середине XIII в., власть новгородцев над инородцами Печорского края может считаться упроченной; в то же время и на севере новгородские владения продвигаются с перешейка между Онежским и Ладожским озерами до полуострова Колы. К. начинается во всех этих местностях после завоевания. Промышленные артели новгородских звероловов, конечно, стараются зайти как можно дальше и как можно раньше, чтобы захватить нетронутые еще леса с пушными зверями. Но оседлые колонисты являются позднее; они селятся преимущественно по течению рек, особенно Двины. К XIV в. колонизуется "двинская земля", и ее население начинает чувствовать себя самостоятельным: с помощью Москвы оно даже пытается отложиться от Новгорода. Вмешательство князей средней России вообще останавливает новгородскую К., на всем протяжении от Твери до Устюга. На всем этом пространстве производится в XIII в. размежевание между княжескими и новгородскими владениями. С этих пор только на востоке новгородская К. продвигается беспрепятственно, перебираясь с притоков Двины на верховья Вятки и Камы и прокладывая мало-помалу дорогу в Сибирь. Только с помощью этого притока колонистов могло удаться в последней четверти XIV в. предприятие новгородских ушкуйников, перенесенное преданием на два века раньше (1174): а именно, основание Вятки. Дальнейшая К. русского Севера совершается при содействии княжеской власти и монастырей. Однако же, монастыри не были пионерами К. на новгородском севере и являлись, большей частью, на замиренные и даже заселенные места. Обыкновенно, по соседству с "диким лесом", который отшельник выбирал для своего поселения и закреплял за собой княжеской грамотой, оказывались крестьяне, считавшие этот лес своим и становившиеся во враждебное отношение к основателю обители и старавшиеся удалить его от своих жилищ; не раз даже дело кончалось настоящим аграрным убийством. В пределах Севера колонизационная деятельность монастырей становится сколько-нибудь заметна только с XIV-XV вв.; и большая часть монастырей, основанных в это время, скучивается в трех южных уездах Вологодской губернии (Вологодском, Грязовецком и Кадниковском). Не меньшее значение для К. этих и соседних местностей имели размножившиеся в те же века (XIV-XV) княжеские линии из рода князей Белозерских (Кемские, Карголомские, Ухтомские) и Ярославских (Сицкие, Моложские, Заозерские и Кубенские). Только после присоединения новгородских владений к Москве, с XVI в., монастыри проникают на дальний Север и начинают вести в обширных размерах промышленную эксплуатацию Поморского края.

Заселение русского юго-востока находится в постоянной и непосредственной зависимости от истории степи. Русское население то продвигается на юг, то опять отступает на север, смотря по тому, насколько велика или мала становится опасность со стороны тюркского населения степи. В период хазарского господства славянское население чувствует себя, по-видимому, достаточно безопасными и продвигается на юг довольно далеко. Передвижения венгров и печенегов в конце IX в. делают степь небезопасной. Впрочем, эта опасность оказывается временной и грозит преимущественно племенам, расселившимся в низовьях Днестра и Дуная. На Днепре же норманнская династия в это самое время начинает наступательное движение и укрепляет свои связи с Черноморьем. Однако, в конце Х в. появляется в степи остальная часть печенежского племени вместе со своими восточными соседями, узами. Эти свежие орды, известные в летописи под названием черных клобуков, берендеев, коуев, торков, заставляют киевских князей перейти от наступления к обороне собственной страны. В том же конце Х в. укрепляются ближайшие к Киеву оборонительные линии рек Стугны и Трубежа. К середине XI в. русская граница успевает, однако, снова продвинуться на юг, от Стугны к Роси, от Трубежа к Суле. Но в этот момент появляется в степи новая тюркская волна куманов (половцев). Торки спасаются в русских пределах; князья образуют из них род военных поселений по Суле и Роси. Между обоими враждебными станами тюрков образуется широкая нейтральная полоса, совершенно пустынная (до Самары и Орели, Донца и Оскола); во второй половине XII в. появляются здесь полукочевые шайки "бродников", — предшественники будущих казаков. К середине XIII в. положение степи еще раз меняется. Тюрки уступают степь монголам; часть половцев ищет в русских пределах убежища от татарского нашествия. Подкрепленное новым притоком инородцев, пограничное население на всем протяжении границы (Понизье, Болоховская земля, Потетеревье, бродники на востоке от Днепра) начинает чувствовать себя самостоятельным и постоянно балансирует между татарами и русскими князьями. Естественно, что оседлое русское население еще дальше отодвигается на север и нейтральная полоса становится еще более широкой. Пользуясь ослаблением Золотой Орды, литовские князья переходят, правда, в наступление во второй половине XIV в. и одно время доводят свои границы до Черного моря. Но усиление в середине XV в. крымского ханства и полная беспомощность литовско-польского правительства в конце того же столетия опять подвергают пограничное население всем опасностям татарских набегов. Несмотря на проекты правительственной К. и на попытки воспользоваться для этой К. бродячим населением степи, К. не двигается вперед. Пограничные земли остаются пустынными и в обширных размерах становятся собственностью городов, появляющихся, по условиям местности, раньше сел на границе со степью, — или собственностью крупных магнатов. Таким образом, еще в середине XVI в. жители Черкас свободно эксплуатируют угодья на обширном пространстве между верховьями Тясмина, устьем Днепра, верховьями Самары и течением Ворсклы; жители Канева также свободно владеют угодьями по всему течению Сулы с ее притоками до путивльского рубежа, по Хоролу и Псёлу, по нижнему течению Роси. Под самым Житомиром жители "на селищах не смеют перед татары жити " и "по селищам пахати". На восток от Винницы запустение начинается тотчас за границей Подольской губернии. На левом берегу Днепра остается пустой вся Полтавщина; на севере от нее около десятка сел ютится у Десны и преимущественно за Десной, около Остра: "остальное место (на юг) было пустыней". История черниговских уделов за XIV и XV в. почти неизвестна; но и здесь можно заметить, что постоянный страх татарских набегов отодвигает мирное население дальше на север, делая степь достоянием полуразбойничьих шаек, иногда с князьями во главе. Даже в Новосили местные князья не чувствуют себя безопасными и перебираются в Одоев; вероятно, по той же причине рядом с Карачевым выдвигается Козельск. На Дону запустение доходило в конце XIV в. до самых его верховьев, выше впадения Сосны и Мечи; еще в начале XVI в. Данков называется "старым разрушенным городом". В Калужской губернии, перешедшей наполовину к Литве, и в Рязанской губернии, находившейся в стороне от больших татарских дорог, население еще держалось, но посередине, в Тульской губернии, через которую проходили главные татарские "шляхи", жители даже на север от Упы не чувствовали себя безопасными. Наконец, еще дальше на восток, русское население теснится в XIV-XV в. в пространстве между Окой, Волгой, Пьяной и Тешей. Под защитой Курмыша (построен в 1372 г.), оно начинает, правда, пробираться на правый берег Суры, пользуясь слабостью Волгарского царства и раздроблением орды. Но с середины XV в., со времени возникновения Казанского царства, продвижение населения на восток снова останавливается на целое столетие. За это столетие московское правительство организовывает правильную защиту южной границы от татар; вместе с тем начинаются и успехи русской К. на юго-востоке. Сперва Москва ограничивается обороной окского "берега" и даже для этой цели прибегает к помощи подручных татарских царевичей (в Кашире, Серпухове, Касимове). Но затем на южную границу начинают посылаться русские полки, проводящие на границе самое опасное время года — лето. Стоянки этих полков отодвигаются мало - помалу все дальше на юг от Оки, укрепляются деревянными, а иногда и каменными "городами", соединяются друг с другом укрепленными линиями, валами и засеками. Под охраной этих укреплений и войск продвигается вперед и русское население. Таким образом, к защите "берега", центром которой служит Коломна, присоединяется защита "поля", центром которой становится Тула. Один за другим укрепляются или строятся вновь Пронск, Зарайск, Михайлов, за ними Шацк и Ряжск, Дедилов и Крапивна. Присоединив к последним четырем городам Мценск, Болхов, Карачев, Трубчевск и Брянск, мы определим направление первой оборонительной черты, которая создана была московским правительством к середине XVI в. и за пределы которой, вероятно, не выходили тогда русские поселения.

Из того, как жгло степи московское правительство в 1571 году, можно заключить, что южная половина Тульской губернии, почти вся Орловская, вся Курская, Воронежская и юг Тамбовской губернии оставались тогда еще совершенно незаселенными. Едва ли не первыми сколько-нибудь значительными поселениями в этой пустыне были укрепленные стоянки московских войск. В шестидесятых годах XVI в. укрепляются, таким образом, Орел, Новосиль и Данков. В восьмидесятых и девяностых годах возникают, тоже на местах воеводских стоянок, Ливны и Воронеж, Елец, Кромы и, наконец, передовой пост южной К., Белгород. Естественно, что большая часть населения, появляющегося во всех этих местах, состоит на первых порах или из служилых людей или из лиц, которых правительство спешит привлечь к военной службе; вместе со службой, правительство требует от поселенцев занятий земледелием, как на их собственной, так и на казенной пашне; в противном случае, ему пришлось бы посылать военным колонистам "хлебное жалованье" из Москвы. При этих условиях возникает на южной окраине тип "однодворца", соединяющего черты служилого человека и пахотного крестьянина. Участки, отведенные однодворцам в надел, долго остаются без всякой другой рабочей силы, кроме самих хозяев. Только мало-помалу, и конечно, чем южнее, тем позже, начинает селиться на однодворческих землях крестьянское население. Одновременно с К. юга начинается и заселение русскими нижнего Поволжья. Через полтора десятка лет после завоевания Казани в Казанском и Свияжском уездах числилось уже до тысячи крестьян на сотню поселенных здесь правительством служилых людей. Большая часть населения пришла сюда с верхней Волги и ее притоков. После подчинения Астрахани все течение Волги формально было в русских руках; к семидесятым годам московское правительство расставило по Волге свои караулы. Но только во второй половине восьмидесятых годов, при царе Федоре Ивановиче, здесь, как и на юге, было приступлено к постройке новых городов: Самары, Царицына и Саратова. Одновременно с тем построена была Уфа, в самом сердце Башкирии. Прежние повелители нижнего Поволжья, ногайцы, после тщетных протестов мало-помалу очищают волжское низовье; на смену им, во второй трети XVII в., появляются калмыки. Юго-восточная окраина надолго еще остается опасной, поэтому и К. не идет здесь дальше городских укреплений Саратова и Царицына: еще при Петре жители этих городов "ничего сеять в полях и степях не смели, за опасением внезапных приходов" кочевников. Удачнее шло дело К. на востоке. Тотчас по завоевании Казани русская К. совершает чрезвычайно быстрые успехи в бассейне Камы. Местные промышленники, Строгановы, спешат выпросить себе у правительства огромное пространство земли по Каме и Чусовой, никем еще не занятое. В двадцать лет со времени начала К. (1558—79) они успели построить здесь четыре укрепленных слободы (Чусовая, Сылва, Яйва, Орел), 35 деревень и починков. В 1574 г. они уже просили и получили еще земли по Тоболу с обязательством защищать их своими средствами: правительство охотно дало это разрешение ввиду обострившихся отношений с "сибирским салтаном ". Как известно, разрешение перейти Урал привело к завоеванию и К. Сибири (см. Сибирь). Смутное время повсюду приостановило успехи русской К. Дальнейшее развитие ее уже относится ко времени Михаила Феодоровича и Алексея Михайловича, и опять тесно связано с правительственными мерами для обороны границы. Ввиду татарских набегов, помешавших успешному ведению второй польской войны царя Михаила, решено было исправить старую (Тульскую) линию укреплений и построить новую, чтобы загородить и обезопасить от набегов население, разместившееся южнее старой границы. Основанные с шестидесятых годов XVI в. "польные" города должны были войти в "черту". Построение этой новой, так называемой "Белгородской черты", началось в 1636 г. и закончилось только двадцать лет спустя. В состав черты входили следующие вновь основанные "города": Ахтырской, Алешня, Вольной, Хотмышской, Карпов, Болхов, Белгород, Короча, Яблонов, Новый Оскол, Верхососенск, Усерд, Ольшанск, Острогожск, Коротояк, Урыв, Костенск-Воронеж, Орлов, Усмань, Козлов, Белоколодск, Сокольск (Доброе, Бельской, Чернавской). Далее, "черта" примыкала к Тамбову, где она соединялась с другой, "Симбирской чертой", устроенной в те же годы: Тамбов, Верхний и Нижний Ломовы (оба в 1636 г.), Инсар (1648), Саранск, Темар, Сурск, Аргаш, Погорелый, Корсунь, Урень, Тагай (Юшанск). Наконец, несколько южнее Симбирска, против Сингилея, начиналась третья черта, так называемая "закамская", состоявшая из укреплений: Белый Яр, Ерыклинск, Тиинск, Билярск, Новошешминск, Кичуевск, Заинск, Мензелинск (построен в 1652—56 гг.). Условия К. далеко были неодинаковы на всем протяжении этой длинной укрепленной границы. В западной ее части правительственные меры обороны не поспевали за ходом вольной К., быстро опередившим только что построенную черту. В восточной половине, наоборот, правительству приходилось силой переселять на черту военных колонистов из более северных поселений. Так, Инсар был заселен переселенцами из Темникова, Корсунь — из Алатыря, Симбирск — из Тетюшей. Точно так же и дальше симбирской и закамской черты население продвигалось очень медленно. Край на юг от Белгородской черты быстрым своим заселением обязан малороссам. Уже с начала XVII в. малороссийское население начало заселять Полтавщину; польское правительство старалось содействовать этому колонизационному движению в тех же видах, как и московское: таким образом создавался барьер между татарской степью и оседлым населением правого берега Днепра. К сороковым годам XVII в. К. Полтавщины была в существенных чертах закончена. Но в это время принимает решительный оборот полувековая борьба с поляками казачества. Неудачи Хмельницкого гонят малороссийское население целыми массами в московские владения; это движение продолжается всю первую половину пятидесятых годов, затихает временно после подданства Малороссии и с новой силой возобновляется в 1660-х и 80-х гг. В первый период заселяются целыми полками Сумы и Острогожск, Ахтырка и Харьков; в последний период возникают Суджа, Белополье, Волчанск, Тор, Золочев и ряд городков на донецких бродах: Савинск, Бишкин, Балаклея, Андреевы Лозы. Для защиты новых поселений правительство проводит новую оборонительную линию по течению Донца; но, едва выстроенная, она уже заслоняется с юга новыми малороссийскими поселениями Изюмского полка (1681): сюда переселились жители разоренного и опустошенного турками и русскими правого берега Днепра (во время так называемого "сгона"). Таким образом, в короткий промежуток 1651—1681 гг. заселилась малороссами вся Харьковская губерния, за исключением восточной своей окраины, юга Курской и западной части Воронежской губернии. К концу XVII столетия двинулась несколько вперед и великорусская К., приостановившаяся с середины века. Из северо-западных половин Воронежской и Тамбовской губерний население начинает заметно приливать в юго-восточные, так что, наконец, правительство принимает меры, чтобы не пропускать в степь гулящих людей. Далее на восток, с устройством сторожевой линии между Пензой и Сызранью (1681—85), не только местности на север от этой линии становятся безопасны, но даже и на юг от нее, в северные уезды Саратовской губернии начинают появляться первые поселенцы. При Петре Великом и его ближайших преемниках продолжается постепенное расселение великорусов в только что указанных направлениях. Движение в придонские степи (малороссов с запада, великорусов с северо-запада) влечет за собой борьбу колонистов и правительства со старыми владельцами этих степей, донскими казаками. С низовьев Дона, где донское казачество начинает упоминаться с середины XVI в., оно расселилось постепенно на широком пространстве притоков Дона; естественно, что оно считало своими эти пустыри, в которых оно ловило рыбу, било зверя, словом занималось промышленной эксплуатацией природных богатств. Теперь на те же места явились новые охотники, привыкшие к более интенсивной земледельческой культуре. Эта борьба за земли, точно также как и запрещения московского правительства принимать беглых на Дону, вызвала среди казачества раздражение, разразившееся, наконец, Булавинским бунтом. Бунт был подавлен, значительная часть казацких городков разорена и реки Донского бассейна оставлены за казаками только в пределах теперешней земли Войска Донского. Отрезанные у казаков части течения рек сделались свободными для дальнейшей К. Земли по реке Айдару уже Петром отданы были острогожским казакам, которые и заняли их в 1732 г., положив, таким образом, начало заселению самого восточного уезда Харьковской губернии (Старобельского). На восточном берегу Волги русское население за это время почти не продвинулось дальше закамской черты. Река Черемшан была крайней границей поселений; только при Петре выдвинулся южнее ее город Сергиевск (на реке Соке, 1703), благодаря своим минеральным источникам. Минеральные богатства обратили внимание Петра и на Урал. Население Пермского края до середины XVII в. держалось на реках, связывающих верховья Камы и Чусовой с сибирскими реками (Турой, Тагилью, Ницей). Со второй половины XVII в. начали заселяться и южные уезды Пермской губернии, Красноуфимский и Екатеринбургский, Камышловский и Шадринский. Опасность со стороны башкир была главным препятствием к заселению этого края: таким образом, мероприятия Петра по усмирению башкирских бунтов (1705—1709, 1724) и построение им крепости Екатеринбурга (1723) для защиты новых заводов Исетской провинции значительно подвинули К. Приуралья. Новый ряд мер для обороны южной границы русских владений, на всем ее протяжении, был предпринят в царствование императрицы Анны. На самой границе Харьковской и Полтавской губерний с Екатеринославской устроена была при Анне новая "Украинская" линия укреплений (1731—35); на линии поселено было 20 полков "ландмилиции", организованной еще Петром, после Прутского похода, лишившего Россию запорожских земель, которые признаны были за ней бахчисарайским договором 1681 г. Однако же, через четыре года после постройки украинской линии белградский мир снова вернул России запорожские владения; вместе с тем и украинская линия сделалась бесполезной. Уже при Екатерине II была построена новая "Днепровская" линия на границе Екатеринославской губернии с Таврической (по рекам Берде и Конские воды). И этой линии не суждено было, однако, сохранить надолго свое значение: с присоединением Крыма, граница, защищенная ею, стала тоже внутренней границей. Совсем иное значение имели для К. России укрепления, созданные при Анне на восток от Волги. Здесь, по-прежнему, правительственные меры обороны не опережались ходом завоеваний и К., как на русском юге, а, напротив, вели за собой то и другое. Устройство новых укреплений начинается здесь передвижением западной оконечности "закамской" черты от Сингилея к Самаре (через Алексеевск, Красноярскую крепость и Сергиевск к Новошешминску) в 1730 г. Но скоро возникает более смелый план: прорезать поселения инородцев укрепленной линией по реке Уралу, отделив таким образом башкир от киргизов, их постоянных союзников. В 1734—44 г. этот план приводится в исполнение Кириловым, Татищевым и Неплюевым. В центре новой линии становится вновь построенный Оренбург. С Волгой ее соединяет особая линия крепостей по реке Самаре. Наконец, в верхнем течении Урала линия дополняется укреплениями по Уралу и по Ую, позади которых тянется другая линия — по Сакмаре и Миясу. Войска для обороны новых линий отчасти формируются из служилых людей старых линий: закамской и 1730 г., отчасти набираются вновь. Башкиры, окруженные со всех сторон русскими укреплениями, были совершенно задавлены. В промежуток 1733—41 гг. по одним официальным сведениям их было убито, казнено, сослано и роздано в рабство 28½ тысяч. Весь край между старой и новой линией мог теперь считаться совершенно безопасным. Бугульминский и Бугурусланский уезды Самарской губернии начинают быстро наполняться переселенцами. Такое же влияние производит и устройство в пятидесятых годах ряда крепостей между Екатеринбургом и Красноярском (построен в 173 6). Наконец, и пространство между Миясом и Уем тоже начинает привлекать русских колонистов; целый ряд слобод заселяется здесь около середины XVIII в. переселенцами из ранее населенных местностей Исетской провинции. Во второй половине XVIII века русская К. делает новые, еще более значительные успехи. Дойдя, с построением украинской линии, до самых пределов запорожских земель, русское правительство начинает заботиться о заселении степи военными колонистами. Для этой цели оно обращается к южным славянам. На приглашение являются в пятидесятых годах целые полки сербских переселенцев. На правом берегу Днепра, за Тясмином и Синюхой с Высью, селится полк Хорвата (хорватский и пандурский, впоследствии черный и желтый гусарские) и возникает Новая Сербия. На другом фланге украинской линии, на Лугани и Бахмуте, помещаются полки Шевича и Прерадовича (бахмутский гусарский). На юг от полка Хорвата поселяется вскоре новый слободский казачий полк. Старое запорожское население всех этих земель частью отодвигается в степь, частью входит в состав новых поселений. При Екатерине II из этих поселений составляется Екатеринославская провинция, продолжающая быстро заселяться. К южным славянам и казакам упраздненной Запорожской сечи примыкают греки и армяне, переселяющиеся в семидесятых годах из Крыма, раскольники, а с восьмидесятых годов и немецкие сектанты. Одновременно с заселением Новороссийского края значительно подвинулась вперед и К. нижнего Поволжья, южнее Самары. С самого воцарения Екатерины II сюда направляются приглашенные ею немецкие колонисты и раскольники: первые основывают свои колонии по течению Волги, вторые строят свои скиты на Иргизе. На юг от Иргиза и на восток от волжского берега население не решается еще продвигаться; точно также остается пустынным и все пространство между Доном и Волгой южнее Царицына. Зато в предгорьях Кавказа уже в XVIII в. делаются попытки систематической правительственной К. К старому казацкому населению Предкавказья, терским и гребенским казакам, Екатерина присоединяет новые казацкие полки, выселенные с Дона и с Волги; на Кубани возникает Екатеринодар, на Тереке — Владикавказ, и между ними протягивается (1777—99) новая "Кавказская линия". К XIX столетию в европейской России оставались незаселенными русским населением только Таврическая губерния и Черноморское побережье между Бугом и Днестром, приобретенное по ясскому миру, Кавказ и южные большие половины Астраханской и Самарской губерний. Одновременно с их заселением, конечно, продолжалась и внутренняя колонизация ранее заселенных местностей юго-востока России.

О К. азиатской России см. соответственные статьи.

Библиографию многочисленных местных и периодических изданий, заключающих материалы для истории русской К., см. у J.-Ch. Stuckenberg, "Versuch eines Quellen-Anzeigers alter und neuer Zeit für d as Studium der Geographie, Topographie, Ethnographie und Statistik des Russ. Reichs" (СПб., 1852, 2 т.). С 1859 г. начинаются ежегодные библиографические обзоры "Литературы русской географии, статистики и этнографии" В. И. Межова. За последние годы общих библиографических обзоров не существует. Разработку материала по истории колонизации см. в "Географическо-статистическом словаре Российской Империи", П. Семенова (СПб., 1863—1885), в предисловиях к "Спискам населенных мест Российской империи"; по губерниям, в "Материалах для географии и статистики России, собранных офицерами генерального штаба" (4 изд., с 1857 г.), издававшихся также по губерниям. Специальную разработку см. в сочинениях: Н. Барсова, "Очерки русской исторической географии" (изд. 2, 1885, Варшава); его же, "Материалы для историко-географического словаря"; Р. Зотов, "О черниговских князьях" (СПб., 1892). Сочинения по истории отдельных земель южной Руси киевских ученых: Молчановского (Подольской), Андрияшева (Волынской), Грушевского (Киевской), Довнар-Запольского (Кривичской и Дряговичской), Багалея (Северской), Голубовского (Смоленской и южнорусских степей). Для более позднего времени: "Архив юго-западной России" (ч. VII, с предисловиями Владимирского-Буданова). Грушевский, "Южнорусские замки в половине XVI в.", его же, "Барское староство в XV-XVIII вв." (Киев, 1894); Д. Багалей, "Очерки из истории К. и быта степной окраины московского государства" (М., 1887); его же, "Материалы для истории К. и т. д." (2 т., Харьков, 1886—90); И. Н. Миклашевский "Заселение и сельское хозяйство южной окраины XVII в." (М., 1894); Перетяткович, "Поволжье в XV и XVI вв." (М., 1877); его же, "Поволжье в XVII и начале XVIII в." (Одесса, 1882); Устрялов, "Именитые люди Строгановы" (СПб., 1842); Фирсов, "Инородческое население прежнего казанского царства" ("Записки Казанского Университета", 1870); Витевский, "И. Н. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 г." (4 выпуска, Казань, 1889—1895); Д. Эварницкий, "Вольности запорожских казаков" (историко-топографический очерк" (СПб., 1890); Скальковский, "Хронологическое обозрение истории новороссийского края. 1731—1823" (Одесса, 1836—38, 2 ч.); его же, "История новой сечи" (2 и 3 изд.); Багалей, "К. Новороссийского края" ("Киевская Старина", 1889, и отдельно).