(Πίνδαρος) — лирический поэт (522—448 до Р. Хр.), уроженец Киноскефал, предместья Фив в Беотии, почему поэт называет себя фивянином, а Фивы — своей родиной, матерью. Киноскефалы лежали у священной горы Геликона, близ источника Дирки; гора почиталась местожительством муз, пользовавшихся водой источника, от которого П. получил имя диркейского лебедя. По отцу, Даифанту, П. принадлежал к знатному роду Эгеидов, глава которого был спутником основателя Фив, Кадма, а члены сопровождали Гераклидов в Пелопоннес; из Спарты Эгеиды вывели колонию на о-в Феру, откуда колонисты, предводимые Баттом, вышли в Ливию и основали Кирену; сам поэт рассказывает об этом в ливийской оде (V, 65, сл.). Род Эгеидов был любезен богам, особенно Аполлону, вождю муз, и Аммонскому Зевсу; рождение поэта совпало с праздником Аполлона в Дельфах — с пифийскими играми. Лирическая хоровая поэзия греков, нашедшая в Пиндаре совершеннейшего представителя, была неотделима от пения, музыки и танцев; всем этим искусствам П. обучался частью в родном доме, где игра на флейте была наследственна, частью у беотийских поэтесс Миртис и Коринны, а главным образом в Афинах, у Аполлодора, Агафокла, Ласа; здесь же он мог познакомиться с поэзией Симонида кейского и Эсхила. Знатное происхождение, близость к культам богов, семейные предания, самая природа родных мест должны были сообщить поэтическому дарованию П. направление по преимуществу религиозное и торжественное, сочувственное тогдашним владыкам городов и могущественным аристократам, свободное от местной или партийной исключительности. Ни в отрывках, ни в победных песнях, сохранившихся целиком, невозможно отыскать даже намеков на предпочтение поэта к какой-либо форме правления или к какому-нибудь из греческих государств. Как певец, он жаждет славы у всех эллинов. Более всего ненавистны ему брань и раздоры ("даже глупцам легко потрясти государство, но трудно восстановить его без помощи богов"). Он прославляет мирные подвиги, гражданские и личные добродетели, превозносит мир и согласие. В горячем призыве к миру Полибий видит единомыслие поэта с фивскими аристократами, с предателями Эллады во время нашествия Ксеркса; но целые эпиникии, отрывки других стихотворений, показания свидетелей удостоверяют, что П. разделял общую радость эллинов по случаю торжества над персами и открыто признавал за афинянами и эгинетами высшую заслугу в деле охраны Эллады от посягательств варваров. Афины он называл "опорою Эллады", "блестящими", "главными", "достойными песнопений"; по словам Исократа, афиняне дали за это П. звание проксена и уплатили ему 10 тыс. драхм, а по свидетельству Павсания и др. — почтили его бронзовой статуей. Занятие поэзией П. обратил в профессию; в большинстве случаев он писал по заказу тиранов, знатных граждан или республик, получая за исполнение заказов условленную плату. Важнейшие из его стихотворений, эпиникии, имели целью прославление победителей на общеэллинских празднествах, а также самых празднеств; в них не было места ни выражениям областного патриотизма, ни развитию личных мотивов поэта. П. разделял общеэллинские религиозные верования, что не мешало ему, как и Эсхилу, высказывать спиритуалистические воззрения на божество; из богатой сокровищницы мифов П. в каждом данном случае выбирал рассказы и имена наиболее отвечающие ожиданиям слушателей и его собственной задаче. Он не пропускал случая внушать своим могущественным героям такие правила поведения относительно подчиненных или народного большинства, которые в массе слушателей могли только вызывать живейшее сочувствие. Не могли они не сочувствовать и красноречивым напоминаниям поэта о мире и его благах, одинаково дорогих и понятных всем эллинам, без различия партий и государств. Вот почему, получая деньги и почести от афинян, проживая подолгу на Эгине, П. в то же время пользовался гостеприимством тиранов сиракузских, агригентских, киренских, поддерживал сношения с царем македонским Александром, со знатными семействами Родоса, Тенедоса, Коринфа. Служители богов дорожили его стихотворениями религиозного содержания: его гимн Зевсу Аммонскому был начертан на столбе в храме; кажется, 7-я олимпийская ода, в честь родосца Диагора, была записана золотыми буквами в храме Афины в Линде. Из уважения к славе П. Александр Вел. при разрушении Фив в 335 г. пощадил его дом вблизи святилища Диндимены. Умер П. вдали от родины, в Аргосе. Наиболее ранней из од П. считается Х пифийская, в честь мальчика из фессалийского рода Алевадов, написанная в 502 г. до Р. Хр.; позднейшая, IV олимпийская, относится к 451 г. Стихотворения П. в 17 книгах подразделялись грамматиками на следующие виды: гимны, пеаны, дифирамбы, просодии, парфении, гипорхематы, энколии, френы, сконии, эпиникии. В целости, если не считать конца последней книги, дошел до нас только последний разряд стихотворений, по степени важности общеэллинских празднеств расположенных в 4 книгах: оды олимпийские (14), пифийские (12), немейские (11), истмийские (7). Как эпиникии (победные песни), так и все прочие стихотворения П. принадлежат к хоровой лирике и подчинены ее правилам в ритмическом и стихотворном построении, а равно и в способе исполнения: каждое стихотворение было песней, которая исполнялась хором, под аккомпанемент флейты или лиры (или обоих инструментов) и ритмических движений хора. Не менее эпиникий ценились древними и другие потерянные для нас стихотворения Пиндара, как это видно из оды Горация (IV, 2). Мы не имеем возможности судить о музыкальной и пластической стороне поэзии П., о том впечатлении, какое производила она в гармоническом сочетании с музыкой и танцами на пирах владык и знатных граждан, в торжественных религиозных процессиях к храмам, жертвенникам или местам вечного упокоения усопших. — Нынешняя редакция эпиникий восходит к александрийским грамматикам; хронология большей их части установлена впервые А. Беком в его монументальном издании П. со схолиями и латин. переводом, с объяснительными комментариями и монографией о стихосложении П. (Б., 1811—21). Диссен, Шнейдевин, Г. Герман, Бергк, Т. Моммзен, В. Христ, А. Круазе и др. продолжали дело Бека как в восстановлении текстов П., так и в разностороннем разъяснении его поэзии. Назначением од П. было придать возможно большую торжественность и общий интерес ликованию победителя и его сограждан, следовавшему за победой на одном из национальных праздников. Эллин всегда дорожил доброй и долгой памятью в потомстве, всячески поддерживал связь с предшествующими поколениями, восходившими до самых богов, никогда не изменял вере в то, что истинный виновник и бедствий человека, и его счастья — божество. Все эти мысли и чувства должны были находить себе место и в том празднестве, которым чествовал свою удачу победитель на общенародных играх; возможно более яркое выражение обязан был дать этому настроению поэт, призванный украсить празднество победителя. Торжественный тон составлял непременное свойство песни, проникнутой чувством благодарности к богам и боязнью чем-либо не угодить им. Обилие правил, соблюдение которых может уберечь настоящего победителя и всякого другого смертного от кощунственных действий относительно богов и от насильственных поступков по отношению к людям, было второй необходимой чертой победных песен. Правила эти были тем внушительнее, что поэт (как и афинские трагики) освещал их примерами из области сказаний о богах и героях. Поэт, достойным образом увековечивавший имя победителя, пользовавшийся этим случаем для того, чтобы почтить богов, научить смертных добру, доставить слушателям и отдаленным читателям художественное наслаждение, сам твердо верил в свое призвание, в свое право на восторги современников. Когда П. открыто и часто говорит о достоинствах своих песен, провозглашая их бессмертие, он свидетельствует этим, что его песни отвечали глубочайшим душевным движениям эллина. "Памятник" Горация: "Exegi monumentum aere perennius", вдохновлявший многих последующих поэтов — не более, как подражание П. (пиф. VI, 10): в устах греческого поэта уверенность в бессмертии была лишь выражением открытого, всенародного признания его великой роли. Из 44 эпиникий некоторые посвящены тиранам, другие — частным лицам, уроженцам различных эллинских государств. Не следует забывать, что греческие храмы, пиршества, религиозные собрания оглашались и другими видами песнопений П., так что он был гораздо больше певцом народным, общеэллинским, нежели панегиристом владык или богачей. Этим объясняется независимый тон его эпиникий, в которых похвалы лично герою занимают обыкновенно весьма скромное место. Если оды П. не всегда и не во всех частях и подробностях доступны нашему пониманию, то в значительной мере они были такими же и для большинства его современников. Трудность понимания П. происходит главным образом от того, что ему не казалось согласным с достоинством его музы входить в более ясные и более многочисленные указания на личные или местные обстоятельства. В одах П. центральную и наиболее распространенную часть (όμφαλός) составляет большей частью какой-либо мифологический или легендарный рассказ; ему предшествуют и за ним следуют краткие обращения поэта к воспеваемому победителю, похвалы народному празднеству; наконец, в разных местах оды вставлены общие суждения в виде собственных афоризмов автора или хорошо известных народных речений. Так, в I олимпийской оде содержатся похвалы Гиерону, как правителю мудрому, правосудному и любящему науки, и упоминание о коне Ференике, доставившем победу господину в Олимпии (ст. 1—23); засим идет миф о Пелопсе, давшем имя полуострову и также победившем в олимпийском состязании при содействии божества (24—103); в последних 17 стихах поэт снова говорит о Гиероне и о своей музе. Взаимное отношение составных частей в одах П. особенно ярко характеризует IV пифийская ода в 229 стихов. Воспетый здесь поэтом киренец Аркесилай был прямым потомком основателя Кирены, Батта, происходившего от аргонавтов; это последнее обстоятельство дает повод П. изложить легенду о Язоне и Медее, об основании города (4—262); в конце песни поэт ходатайствует перед Аркесилаем о помиловании некоего Демофила. В мифических своих рассказах П. или восходил к начальным временам городов и народных праздников, к предкам победителей, или высказывал свои пожелания победителям и намекал на аналогичные современные отношения; в развитии мимической части оды могли иметь место и чисто художественные мотивы. Во всяком случае в эпиникиях П. мифы были преимущественно формой, которой поэт пользовался для своих целей, с мимической стариной не имевших ничего общего: в этом существенное отличие П. от эпических поэтов более древнего времени, у которых П. заимствовал свои рассказы. П. шел еще дальше: не отвергая реального существования народных богов и героев, он не мог помириться со многими подробностями сложившихся о них басен, так как они не согласовались ни с его нравственным чувством, ни с его религиозными воззрениями; такие подробности он отвергает как вымысел поэтов, оставляя неприкосновенными прочие части мифа или легенды. В IX олимп. поэт говорит о том, как Геракл ополчался на самих богов — Посейдона, Аполлона, Плутона, — но тут же останавливается: "прочь эти речи: хулить богов — ненавистная мудрость; возноситься сверх меры прилично безумцам". С ужасом и смущением спешит поэт закончить рассказ о братоубийстве Пелея и Теламона, не дерзая, однако, отрицать самое событие (нем. V, 12—16). Великаны Алкионей и Антей, крылатый Пегас, чудовищная Горгона, Химера, Тифон о ста головах и т. п. мифические образы имеют для П. такой же реальный смысл, как и легендарные предки воспеваемых им победителей; но в то же время он с негодованием отвергает рассказ о том, как Тантал зарезал сына своего Пелопса и мясо его подал богам, как плечо Пелопса было съедено Деметрой и т. д. Поэт предлагает собственный вариант этого рассказа: Пелопс был взят Зевсом на Олимп, как Ганимед; когда он исчез, злые соседи стали распускать слухи, будто он был разрезан на части, сварен в кипятке и куски мяса были съедены. "Прочь от меня такие мысли — никого из богов я не могу называть алчным" (олимп. I, 30—55). Он не подвергает сомнению рассказ о любви Аполлона к нимфе Корониде, но почитает недостойной всеведущего божества подробность, сообщаемую Гезиодом, будто Аполлон узнал об измене возлюбленной от ворона; в подобной помощи Аполлон не нуждался (пиф. III, 25). В большинстве случаев благочестивый поэт обходит молчанием такие истории о богах, которые в его время и по его понятиям не сделали бы чести и простому смертному. Согласно с орфиками и пифагорейцами П. верит в загробную жизнь и в воздаяние каждому по заслугам (олимп. II, 62 сл.); наклонность к монотеизму выражается в превознесении Зевса над прочими небожителями, как божества единого, вечного, дарующего силу другим божествам. Как часть повествовательная, мифологическая, так и обращения к победителям изобилуют моральными сентенциями: "справедливость — несокрушимая твердыня государства", "в нужде все благо", "закон царит над всем", "даже мудрость склоняется перед корыстью" и т. д. Торжественности настроения соответствовала речь эпиникий, в основе своей эпическая не только по подбору слов, по обилию эпитетов, метафор, метонимий, но даже по диалектическим особенностям; имеющиеся в одах дорические и эолийские образования — кажется, в зависимости от того, к какому из племен принадлежал воспеваемый в оде победитель, — сообщали эпиникиям характер своеобразной хоровой лирики, окончательно установившейся со времени Стесихора (см.). Стесихору следовал П. и в расположении стихов по триадам, состоящим из строфы, антистрофы и эпода, применительно к движениям хора при исполнении песни. В отношении ритма и метрики каждая ода представляет собой отличное от прочих целое; общий стихотворный размер имеют только III и IV истм. оды. Музыкальное разнообразие проникает собой не только отдельные оды и составные части триад, но и отдельные стихи каждой группы в триаде. Любимый размер П. — дактило-эпитриты: впрочем, метрами собственно пиндаровскими называются три антиспастических . Дактило-эпитритическое построение строфы находится в 19 эпиникиях; в других П. предпочитал более подвижный размер — эолийские логаэды. Древность греческая и римская признавала превосходство П. над прочими лириками, называя его лириком по преимуществу, торжественным, великолепным, неподражаемым. Гораций сравнивает П. с стремительным потоком, который напоен дождями и затопил берега; подражателей П. он уподобляет Икару, восковые крылья которого растаяли при приближении к солнцу (Од. IV, 2). С Горацием согласен Квинтилиан. После разноречивых суждений критиков XVII и ХVIII вв. А. Бек в начале XIX в. положил начало всестороннему, строго научному исследованию поэзии П. (Б., 1811—21). Древнейший из списков П., cod. Ambrosianus, относится к XII в.

Литература. Изд., кроме Бека: Т. Mommsen, "Р. carmina" (В., 1864); Bergk, "Poetae lyr. Gr." (2 изд., I, Л., 1884); W. Christ, "Bibl. Teubn." (Л., 1869); Rumpel, "Lexicon Pindaricum" (Л., 1883). См. Rauchenstein, "Einleitung in P. Siegeslieder" (Aap., 1843); Mezger, "P. Siegeslieder" (Л., 1880); A. Croiset, "Poesie de P." (П., 1880); "Творения" П., перевед. П. Голенищевым-Кутузовым (М., 1803); Иноземцев, "Пиндар" ("Ж. М. Н. Пр.", 1875, окт.); В. Майков, "Жизнь П." ("Ж. М. Н. Пр.", 1887); его же, "Эпиникии П." (там же, 1892, 1893). Переводили из П. Державин, Мерзляков, Водовозов.