(Πολύβιος) — известный историк, сын Ликорты, уроженец Мегалополя. Род. между 212 и 205 г., ум. между 130 и 123 г. до Р. Хр. Отец его после смерти Филопемена (183), его земляка, друга и политического единомышленника, был избран в союзные стратеги и отмстил мессенянам за смерть своего предшественника; на П. возложена была ахеянами обязанность нести в торжественной процессии урну с прахом "последнего эллина" из Мессены в Мегалополь. В 181 г П. был выбран в состав посольства к Птолемею V для возобновления союза с Египтом. Вообще он принимал близкое участие в делах Ахейского союза: в войну римлян с Персеем советовал ахеянам политику невмешательства; убедил ахеян возвратить Евмену II отнятые у него почести; когда в ожидании торжества римлян над Персеем ахейские власти решили показать на деле свою верность римлянам, П. отправлен был в Фессалию к конс. Кв. Марцию Филиппу с предложением военной поддержки от союза. В 168 г. сыновья Птолемея V обратились к союзу с просьбою о помощи, причем начальником вспомогательной конницы желали видеть П. С поражением Персея под Пидною (168) партия П. в Ахейском союзе утратила всякое значение, будучи оттеснена открытыми сторонниками римского авторитета. В 167 г. 1000 ахеян, в том числе и П., были препровождены в Италию как обвиняемые в сношениях с побежденным Персеем; только через 17 лет П. в числе 300 уцелевших ахеян возвратился в Элладу. Для П. Рим сделался вторым отечеством; он нашел там радушный прием в семействе Л. Эмилия Павла, был сначала наставником, потом ближайшим другом и спутником сына его Сципиона Эмилиана. Пользуясь в Риме полной свободой, П. при посредстве Сципионов поддерживал знакомство со многими знатными римлянами и в 162 г. оказал содействие Димитрию Сотеру к тайному побегу из Рима. Влиянию П. на Сципиона Младшего ахеяне больше всего обязаны были возвращением сограждан их на родину. По разрушении Коринфа, когда господами Эллады сделались римляне (146), П. воспользовался благоволением к нему римской знати для возможного облегчения участи эллинов; не один эллинский город он спас от разграбления, многих жителей — от рабства и иных бед. Заслуги П. были почтены сооружением в память о нем статуй во многих городах Пелопоннеса. Ахейским происхождением и чувствами ахейского патриота, с одной стороны, близостью к римскому правящему классу, признанием достоинств римской политики и политических деятелей Рима — с другой определись существеннейшие черты Полибиевой истории, ее задача и руководящие мысли. К этим главным влияниям присоединялись обширные сведения автора в военном деле различных народов, многочисленные личные наблюдения, собранные во время путешествий по Азии, Европе и Африке, непосредственные занятия государственными делами и желание преподать уроки политической мудрости; отсюда практический, деловой характер изложения, словоохотливость автора в объяснениях и поучениях. По личным наблюдениям П. описывает Верхнюю Италию, Альпы и Южную Галлию; говорит об Иберии, о Родосе, где по архивным документам имел возможность проверить показания предшествующих историков. В Третью карфагенскую войну он последовал в Ливию за Сципионом и на кораблях, полученных от него, объехал северные и западные берега Африки. В Египте П. был в царствование Птолемея Евергета, вероятно, в 143 г., и об александрийцах сообщает как очевидец; всеми признаками личного наблюдения отличаются и его сообщения о Евксинском Понте. Вообще знакомству с географией, математической и физической, П. придавал большую важность и в своей "Истории" отвел целую книгу (34-ю) географическим и топографическим показаниям; продолжателем П. в этом направлении явился только Страбон. Из отдельных географических сочинений П. известно по имени: "Об экваториальных обитаемых землях". П. написал еще биографию Филопемена, "Записки о военном строе" и "Историю Нумантинской войны"; все эти сочинения утрачены. Всего важнее его "Всеобщая" или "Мировая история" в 40 книгах, из которых дошли до нас в цельном виде только первые пять; от прочих сохранились отрывки, за исключением книг 17,19 и 40-й. Предметом "Истории" служит завоевание мира римлянами, его объединение и устроение под римским владычеством (I, 1; ΙΙI, 1—2). "Почти все события мира, — замечает историк, — судьба властно направила в одну сторону и подчинила их единой цели; согласно с сим и нам надлежит представить читателям в едином обозрении те пути, какими судьба осуществила великое дело" (I, 4). История отдельных народов или событий кажется автору непригодной для уразумения таких мероприятий римского государства, которые совершались одновременно во всех частях мира или одновременно меняли судьбу многих стран и народов. Таким образом, всеобщая история П. есть, в сущности, история Рима за 53-летний период времени (220—168), когда военные дела Италии, Ливии, Азии, Эллады, Галлии, Иберии переплетались между собою, получали направление из Рима и завершались сообразно с выгодами римской республики (II, 37; III, 32; IV, 28; V,31, 105; VIII, 4). Выполнить свой план П. рассчитывал при помощи синхронистического способа изложения, в последовательном ряде олимпиад и годов каждой олимпиады; от этого порядка изложения автор уклоняется лишь в исключительных случаях, хотя и сознает некоторые его неудобства. Каким образом, силою каких учреждений и предварительно рассчитанных планов Рим обратился в мировую державу, какими средствами он сохранял свое владычество над завоеванным миром, какими силами располагал в начале своих завоевательных действий, к какому сопротивлению были способны воевавшие с ним народы и владыки — вот вопросы, разрешение которых П. считает задачей и предметом всеобщей истории. Успехи Рима не кажутся автору случайным даром судьбы, чем-то незаконным, добытым несправедливо; напротив, могущество римлян вполне заслужено их превосходством над прочими народами и для этих последних благодетельно; подчинения римлянам следует искать, а не бежать от него; "покорение мира римляне задумали и осуществили с помощью верно рассчитанных средств" (I, 3—4; III, 1—4). В совершенстве государственных учреждений римлян лежит разгадка их военных успехов (III, 2, 6), почему автор посвящает одну из книг своей истории (6-ю) описанию римского государственного строя, военного дела и дисциплины; римская республика, по мнению П., — совершеннейшая форма человеческого общежития, недоступная порче (VI, 11). Одновременно с политическими учреждениями и в том же направлении действовали частные добродетели римлян: их несокрушимое мужество, предприимчивость, богобоязнь, верность данному слову, неподкупность и бескорыстие их военачальников. Члены дома Сципионов, особенно Сципион Африканский Младший, были для Полибия воплощением всех доблестей. Что касается до ахеян, то они, по словам П., силою своих добродетелей, любовью к свободе и равенству, бескорыстием и умеренностью объединили всех пелопоннесцев общесоюзными установлениями, так что если Пелопоннес не образует одного города, то потому только, что "жители его не имеют общих стен" (11, 37). Не видя конца внутренним неурядицам в Ахейском союзе, П. считал римлян спасителями и устроителями его родины, тем более, что Элладе была оставлена тень независимости; автономия, ее в местном управлении сохранилась, и римские власти обращались с ахеянами бережнее, нежели с другими покоренными народами. Вот почему, составляя свою историю после разрушения Коринфа (последние упоминаемые в ней события относятся к 1 44 г. до Р. Хр.), П. находит возможным говорить не только о существовании Ахейского союза, но даже о полнейшем благополучии пелопоннесцев (II, 37, 42, 62; IV, 1, 30, 32; Χ; VIII, 13).

Известия П. о римлянах Моммзен называет "солнцем на поле римской истории; там, где они начинаются, рассеивается завеса тумана, еще покрывающего самнитские войны и Пирровскую войну — а где оканчиваются, там опускаются новые и, если возможно, еще более густые сумерки". И здесь, однако, достоверность П. — только относительная. Пристрастие к римлянам, нежелание сказать что-либо не угодное могущественным друзьям и благодетелям побуждали историка замалчивать одни факты, превратно понимать или истолковывать другие. Ревниво преследуемая автором дидактическая цель — научить примерами прошлого рассудительности в политике и военном деле, предостеречь от пагубных ошибок в будущем — также должна была препятствовать всестороннему разъяснению событий в их причинах, взаимной связи и последовательности. Часто автор отмечает одну какую-либо сторону события или одно из его условий, чтобы поскорее преподать читателю урок практической мудрости или возвести частный случай в общее правило. Отсюда обилие сентенций или поверхностных аналогий для оправдания той или другой предвзятой мысли, а также крайний недостаток исторической перспективы. Весьма характерен для П. общий очерк следующих одна за другой форм государственного устройства: вместо исследования условий, от которых зависит последовательная смена единовластия, царства, аристократии и демократии, автор предлагает считать причиной этих сложных явлений порчу нравов в среде носителей власти (VI, 1, сл.). Искание причин исторических событий или в готовых понятиях автора о человеческой природе, или в каких-либо ближайших обстоятельствах, скорее сосуществующих с объясняемым явлением, нежели его обусловливающих, или в сравнениях и аналогиях составляет выдающуюся особенность сочинения П. — так назыв. его прагматизм. Хотя этот последний термин в зависимости от греч. τα πραγματα (res gestae, государственные дела) означает собственно политическую историю в отличие от прочих ее видов (1, 2, 35; VI, 5; IX, 1—2), и в таком смысле сам П. называет свою историю прагматической или даже прагматией, тем не менее, сочинение П. почитается древнейшим и главным образцом такого изложения событий, которое историк постоянно сопровождает своими пояснениями и общими рассуждениями и которому усвоено название прагматической истории. Выяснение причинной связи событий автор вменяет историку в непременную обязанность, "ибо, — говорит он, — если изъять из истории объяснение того, почему, каким образом, ради чего совершено что-либо, достигнута ли была предположенная цель, то история обратится в пустую забаву без всякой поучительности: подобная история способна доставить лишь мимолетное удовольствие и для будущего окажется совершенно бесполезной" (III, 31). Сам П. такую историю называет аподиктической (II, 37; III; I; IV, 40). Как новатор в историографии и как писатель-рационалист, недостаточно вникающий в историческую обстановку прошлого, П. беспощадно критикует своих предшественников, закрывая глаза на положительные стороны их сочинений. Ср. "Р. historiae" (изд. Hultsch, Л., 1888, сл.); Schweigh ä user (I—VIII, Л., 1789—95); "Всеобщая история П." (перев. Ф. Мищенка, M., 1 890—98); Lucas, "Ueber P. Darstellung d. Aetol. Bundes" (1827); Brandstä ter, "Geschichten d. Aetolisch. Landes" etc. (Б., 1844); P. La-Roche, "Charakteristik des Р." (Л., 1857); Scala, "Studien ü ber den P." (Шт., 1890).