— или теория поэзии — наука, изучающая поэтическую деятельность, ее происхождение, формы и значение. Так понимал П. ее творец, Аристотель; но уже у него некоторые положения переходят в наставления, в советы. Эта чуждая науке сторона сделалась преобладающей у Горация, и вплоть до конца прошлого века П. была по преимуществу руководством к сочинению поэтических произведений, что особенно ярко проявилось не только в составе, но и в заглавиях книг по П. (см. ниже). Поэтому в настоящей истории, в смысле последовательного, преемственного развития идей, П. почти не имела до вашего времени: ее теории попросту варьировались в зависимости от изменений вкуса и литературных направлений. Так как теоретическим выражением этих направлений была почти исключительно критика, то история П. связана с историей литературной критики (см. о той стороне П., которая относится столько же к поэзии, сколько к другим искусствам, и потому развивалась вместе с общей теорией искусства, см. Эстетика). Утверждение, что Восток не знал П. (Gottschall, Шевырев), следует принимать лишь в том смысле, что он не имел обособленной области знания, посвященной поэзии; теоретические же замечания о поэтическом творчестве и общий взгляд на литературу можно найти и там, если искать их не в специальных, а в общелитературных произведениях. Греческая П. тоже, в сущности, начинается не с сочинений Платона и Аристотеля, но еще с мифологии, где распределение литературных форм среди муз указывает на известную теоретическую мысль. Платон, все учение которого проникнуто поэзией, изгонял поэтов из своего государства; он — родоначальник эстетики, но "Евклидом П.", по удачному выражению Лессинга, должно считать Аристотеля, о "Поэтике" и "Риторике" которого см. соотв. ст. Однако, учение Аристотеля, с его трезвым сведением искусства к подражанию (μίμησις) природе, не имело последователей в дальнейшую эпоху развития греческой философии; лишь значительно позже теории Аристотеля, принятые в несколько неправильной форме французским классицизмом, стали надолго краеугольным камнем П. Неоплатоники Прокл и Плотин занимались общим учением о прекрасном в духе Платоновой эстетики, не уделяя особого внимания теории поэзии; к той же философской школе принадлежал и Лонгин (см.), в свое время оказавший влияние на теорию Буало. Утилитарный характер культуры Рима отразился и на римских сочинениях по П. Как Гораций, так и Квинтилиан, — по удачному выражению Готшалля, — не теоретики, a Receptenschreiber. Гораций, в произведении, посвященном поэзии, не говорит ничего ни о ее сущности, ни о разделении ее на роды и виды; "De arte poetica" — ряд разбросанных намеков о поэтической технике, о необходимости для поэта философского и литературного образования; само сочинение и по замыслу автора не должно было явиться цельной П. — это просто дружеское увещание не увлекаться дилетантизмом. Послание не самостоятельно; влияние на него Аристотеля несомненно. Целью поэзии Гораций считает смесь поучения с услаждением ("miscere utile dulci"); на вопрос, что важнее в творчестве — вдохновение или знание правил, — он отвечает требованием того или другого. "Ars poetica" была впоследствии не только поэтическим кодексом, но и первообразом множества дидактических поэм, посвященных вопросам П. — латинских (Vida, 1520), итальянских (Landi, 1549; Muzio, 1551; Menzini, 1690; Martelli, 1710), испанских (Лопе де Вега, "Nueva arte de bazer comedias"; Juan de la Cueba, 1582), французских (Vauquelin, 1605; Буало, 1674), английских (Pope, "Essay on crit i cism, 1711) и так далее, вплоть до наших "Эпистолы от Российские поэзии к Аполлину" Тредьяковского, "О стихотворстве" и "Наставления хотящим быти писателями" Сумарокова, "Лиро-дидактического послания к Дашковой" Николаева и мн. др.

Средние века не знали произведений Горация и Аристотеля в оригинале. Лишь в эпоху Возрождения, когда открыты были подлинные тексты классическях теоретиков, возрождается и европейская П. Уже Данте написал "De vulgari eloquentia libri II" (теоретические основы создания нового поэтического языка). Петрарка пишет "Invectivarum contra medicum queudam libri IV" — о значении поэзии и красноречия. Самыми известными произведениями по П. из эпохи Возрождения считаются сочинения Виды и Скалигера. Дидактическая поэма Марка Иеронима Виды ("Роеtiсоrum libri III", 1520) повторяет, в звучных латинских стихах, теории классиков, но живого духа исследования здесь также мало, как и в "П." Юлия Цезаря Скалигера (1561), долго служившей эстетическим кодексом во всех культурных странах. Сначала наиболее важным является вопрос о литературном языке. Отсюда ведет свое начало стилистическая критика и лингвистическая П., так долго занимавшая выдающееся место. В "Recherches de France" (1560) Пакье одна глава трактует "De l'origine de notre poesie fran ç aise et de nos langues". В 1657 г. является "Pratique du The â tre" д'Обиньяка (см., где ошибочно показан 1669 г.), в 1660 г. — "Discours de trois unit é s" и другие теоретические статьи Корнеля, дающие широкое толкование абсолютным и стеснительным требованиям ученых критиков, которые соглашались видеть единство времени в двадцати четырех часах, но отрицали его в тридцати, признавали единство место во дворце и не признавали его в городе. Требование морализующего элемента получило особенное значение в "П." де ла Менардьера (1640). Наконец, в 1674 г. выходит в свет "L'a rt poé tique" Буало — кодекс поэтич. теории (так наз. классической во Франции и ложноклассической у нас), нераздельно царившей в течение целого века во всей Европе (см.). Влияние картезианства на классическую П. французов несомненно; классики стояли вне доктрины Декарта, но метод его оказывал на них сильное влияние; основная формула эстетики Буало: "Rien n'est beau que le vrai" ведет естественным путем от классицизма к натурализму, но до этого результата должно было пройти более полутора века. В духе классической школы написаны еще риторика (1670) и П. (1678) Лами, "Trait é du poème é pique" (1675) ле Боссю, теоретические рассуждения Фенелона ("Dialogues sur l' é loquence"), г-жи Дасье ("Des causes de la corruption du go û t", 1715). Бюффон (вступительная речь при приеме в Академию), Мармонтель ("Elements de litt é rature") и Лагарп ("Lyc é e") имели значительное влияние (между прочим — и в России), равно как самый видный эстетик классического толка, Батте (см.). Поворот к большей свободе и естественности в искусстве, выразившийся в произведениях Бугура (P ère Bouhours, "La maniè re de bien penser dans les ouvrages de l'esprit", 1687), Вавассера ("De epigrammate", 1669) и Рапэна ("Réflexions sur l'usage de l'é loquence", 1672, и "Sur la Po é tique d'Aristote", 1674), не проявился ничем значительным в теории поэзии: общие вопросы П. слились с основными вопросами эстетики. До нашего времени французская литература, давшая ряд блестящих историко-литературных и особенно критических произведений, где разработаны многие частности теории поэзии, не представила научной П., опирающейся на современные данные, добытые психологией и историей литературы. Яростное отрицание классич. теорий Буало, вызванное романтизмом, затихло; законное преклонение перед классиками XVII в. возвышает авторитет их теорий, с которыми давно не считаются в живом ходе литературного развития, но которыми питается до наших дней теория литературы, преподаваемая в средней школе. Исключения в массе риторик, поэтик, стилистик чуть не схоластического пошиба составляют несколько трудов более общеэстетического характера, но поучительных и для теории поэзии: Тэна ("Philosophie de l'art"), Гюйо ("Les probl èmes de l'esthé tique contemporaine" и "L'art an point de vue sociologique"), Давида Соважо ("Le r éalisme et le naturalisme dans la litté rature et dans l'art"), Шербюлье ("L'art et la nature"), Сюлли-Прюдомма ("De l'expression dans les arts") и др. (кроме последней, все эти книги переведены на русск. язык). Интересные теоретические соображения имеются также в трактатах по версификации (см. Стихосложение и Метрика) и в рассуждениях о критике (новейший труд, не указанный в т. XVI — Ricardou, "La critique litt é raire"). Менее связанным с текущими литературными движениями, более обособленным и потому более последовательным является развитие П. в Германии. Односторонним, сухим формализмом отличались как работы Гергарда Фосса: "De artis poeticae natura ac coustitutione" и "Institutionum poeticarum libre trуs" (1647), так и обязательные поэтические нормы городских, цеховых поэтов, так называемые табулатуры (см.); гнет этих кодексов лишь отчасти смягчался теми ограничениями, которые они получали в живом применении. Особенное значение имела в Германии теория Скалигера; в изложении его последователя Опица ("Buch von d. deutschen Poeterey", 1624) она оказала существенное влияние на развитие поэзии, закрепив за ней характер ученого, рассудочного сочинительства, не нуждающегося во вдохновении. К поэтическому произведению Опиц (см.) предъявлял следующие требования: 1) употребление чистого верхненемецкого яз., 2) идеальное подражание природе; 3) подражание древним, особенно в эпитетах; 4) чистота рифмы; 6) правильность стиха. Учение Опица нашло деятельного популяризатора в Бухвере (1591—1661), написавшем "Wegweiser zur deutschen Dichtkunst" (Виттенб., 1663). Под влиянием Опица, в духе так наз. силезских школ., написаны также "Missbr ä uche in der Schreib- u. Sprachkunst, insonderheit der Poeterey" (Люб., 1659), Чернинга (1611—59), "Die Kunst hochdentsche Verse und Lieder zu machen" (1642), Тица (1619—89), "Anweisung zur Abfassung deutscher Gedichte" (1674), Кальденбаха, "Hochdeutscher Helikon" (1656), Церена. Теоретиками других поэтических школ были Киндерманн ("Anwelsung zur Dichtkunst", 1664), Гарсдорфер ("Poetischer Trichter", 1648—53), фон Биркен ("Teutsche Rede-, Bind- und Dichtkunst", 1670). Зарождению самостоятельной немецкой литературы предшествовали в XVIII в. долгие и ожесточенные теоретические споры. Хотя Готшед (см.), покорный ложноклассическим французским образцам и теориям, навлек на себя обвинения в безвкусии и сухости, его труды имели свое время не только отрицательное значение. Приняв за верховный принцип поэзии "разумную естественность", он ставил французов в образец потому, что они умело следовали этому началу. Известная борьба его с "швейцарцами", Бодмером и Брейтингером (см.), из которой он вышел побежденным и надолго забытым, велась преимущественно по вопросу истинной естественности. В своих "Critische Dichtkunst", (Цюр., 1740), "Fortsetzung" (1750) и "Abhandlung v. d. Natur, den Absichten u. dem Gebrauche der Gleichnisse" (1740) Брейтингер дал полное и определенное выражение свободным идеям Бодмера, который был более способен к частным исследованиям ("Von dem Einflusse und dem Gebranche der Einbildungskraft", 1727; "Vom dem Wunderbaren in der Poesie", 1740; "Ueber die poetischen Gemä hlde der Dichter", 1741; "Briefwechsel von der Natur des poetischen Geschmackes", 1736). Не ограниченная каноном естественность была боевым кличем швейцарцев. Высшая похвала поэту у них название Naturdicher, Urdichter. Определяя цель поэзии: "Dem Gedanken ein f ü hlbares Wesen mitzutbeilen", они как будто сходились с французами в требовании от поэзии рассудочного элемента, но основания для этого у них были более глубокие. Из сторонников швейцарской школы выдаются Лисков ("Vorrede zu Heineckens ьebersetzung der Abhandlung Longins", "Vom Erhabenen") и Пира ("Erweis dass die Gottschedsche Secte den Geschmach verderbe", 1743). Со второй половины XVIII в. немецкая П., богатая внутренним содержанием, теряет внешнюю самостоятельность, так как становится частью систематической философии или излагается в разрозненных статьях. критических заметках и даже письмах. В 1750 г. появляется "Aesthetica" Баумгартена, который пытается примирить воззрения швейцарцев с системой Вольфа (Вольф оказал влияние и на риторику Ломоносова), а вскоре затем выходят переводы Батте (1751 и 1758). О развитии немецкой П. в эстетико-философских трудах Канта, Шлегеля, Шеллинга, Фихте, Зольгера, Краузе, Шлейермахера, Гегеля см. соотв. ст. В конце XVIII в. появились два сочинения в немецкой П., имевшие особое значение у нас: "Anfangsgr ü nde einer Theorie der Dichtungsarten" (Бepл., 1783), Энгеля — оказавшего значительное влияние на Жуковского, который перевел его письмо "О нравственной пользе поэзии" ("Вестник Европы", 1809, № 3) и "Два разговора о критике" ("Вестник Европы", 1809, № 23), и "Beispiel-Sammlung zur Theorie und Geschichte der sch önen Kü nste" (1788—95), Эшенбурга, который, через посредство Мерзлякова, повлиял у нас на целое литературное поколение. Эшенбург не был самостоятельным мыслителем и в трудах своих примирял воззрения франц. псевдоклассиков и Баумгартена. Едва ли философские учения о прекрасном подвинули вперед П. В одном лишь можно видеть заслугу эстетики XVIII в. для теории поэзии: она изучала поэзию, как одно из искусств, и потому должна была отграничить ее от других искусств. Но и здесь дедуктивное и метафизическое исследование устраняло изучение поэтической техники, возникновение поэтического произведения, его воздействие на читателя и т. п. Априорная поэтика преклонялась перед тем, что раз навсегда было принято считать классическим, и отворачивалась от живых явлений искусства или вгоняло их в схемы теории, построенной на древней пластике (Баумгартен). Не лишена связи с философской эстетикой, но гораздо более обязана мощному подъему поэтического творчества новая ветвь немецкой П., близкая к конкретным созданиям родной поэзии и полная драгоценных для теоретика "признаний" (напр., об освобождении себя от сильных волнений путем творческого объективирования их в слове и т. п.) ее выдающихся представителей, умевших совместить большое, иногда гениальное, поэтическое дарование с глубиной теоретической мысли. Эта так называемая классическая немецкая П. не нашла себе выражения в каком-либо отдельном курсе; ее положения рассеяны в критических статьях Лессинга, в эстетических. раcсуждениях Шиллера ("Ueber Anmut und W ü rde", 1783; "Ueber naive und Sentimentale Dichtung", 1795: "Ueber das Erhahene", 1796 и др.) и Жан-Поль Рихтера ("Vorschule der Aesеhetik", 1804), в письмах и афоризмах Гете. К кружку выдающихся людей, группировавшихся вокруг последнего в Веймаре, принадлежит и В. Гумбольдт, являющийся соединительным звеном старой и новой П. Он не чужд еще aприорно-эстетических построений, но он первый попытался восстановить связь между П. и филологическими науками, разорванную некогда спекулятивным направлением. В книге о "Германне и Доротее" Гумбольдт построил теорию эпоса, а в предисловии к "Kawi-Sprache" положил начало философскому языкознанию и тем указал научному исследованию поэзии тот путь, по которому оно движется в наши дни. Особенно ценные данные по теории поэзии заключаются в трудах тех его последоватолей, которые группируются вокруг журнала: "Zeitschrift für Völkerpsycholo gie und Sprachwissenschaft"; таковы "Роеsie und Prosa", Штейнталя ("Zeilschrift", т.VI, 1869), "Vermischung und Zusammenwirkung der K ü nste", Лацаруса, "Die dichterische Phantasie und der Mechanismus des Bewusstseins", Когена. К тому же научному направлению примыкают систематические труды М. Карьера ("Die Poesie, ihr Wesen und ihre Formen"), Боринского ("Deutsche Poetik", 1895) и отчасти Фигофа ("Poetik auf der Grundlage der Erfahrungsseelenlehre", 1888). Само заглавие журнала Штейнталя и Лацаруса, отводящего столь большое место вопросам П., указывает, как смотрит современная наука на ее метод и задачи; она отказывается видеть в поэзии произвольное порождение индивидуального творчества и переносит ее изучение в новую область групповой психологии. Наряду с этим живут в немецкой научной и учебной литературе и другие течения. До сих пор пользуется некоторым авторитетом устаревший труд Ваккернагеля: "Poetik, Rhetorik und Stylistik". Значительно выше него курс Готшалля, богатый интересными частностями: "Р. vom Sta n de der Neuzeit", и превосходный, неоконченный (посмертный) труд Шерера: "Р.". Сюда же относятся "Die Dichtkunst und ihre Gattungen" (Лпц., 1870), Эстерлея (Oesterley), "Das Bild in der Sprache", Бауэра (1879), Поэтики Байера (1882—84), Баумгарта (1887), Гейнце и Гетте (1891), Клейнпауля (1892). Из всей этой литературы на русский яз. не переведено ничего, кроме одного отдела книги Карьера, посвященного драматической поэзии (СПб., 1898). Из новых частных иcследований выдаются: "Die Einbildungskraft des Dic h ters", Дильтея ("Philos. Aufs ä tze"), "Das Schlechte als Gegenstand dichterischer Darstellung", Брентано (1892), и "Zur Lehre vom poetischen Geniessen" (Вена, 1894). По истории европейской П. — кроме сочинений, указанных в статье о литературной критике — ср. Quadrio, "Storia e ragione d'ogni Poesia" (Болонья, 1739—42); Eduard M ü ller, "Geschichte der Theorie der Kunst bei den Alten" (Бреславль, 1834—37); Spengel, "Ueber das Studium der Rhetorik bei den Alten" (Минден, 1842); Lotze, "Geschichte der Aesthetik in Deutschland" (Мюнхен, 1868; поэзии посвящена последняя глава), Heinrich von Stein, "Die Entstehung d. neueren Aeslhetik" (Штутгарт, 1887). Volkmann, "Die Rhetorik der Griechen und R ö mer" (Лпц., 1874); D ö ring, "Die Kunstlehre des Aristoteles" (Иена, 1876); Bocafort, "Les doctrines litt éraires de l'Encyclopé die (П., 1890); O. Harnack, "Die klassische Aestbetik der Deutschen" (Лпц., 1892). Обзоры литературы — в курсах Готшалля и Шерера.

В историч. развитии русская П. являлась до последнего времени отражением западной. Первое сочинение на русском языке по одному из вопросов П. — перевод с греческого "О образах", т. e. о тропах и фигурах, Георгия Херобоска, в "Изборнике" Святослава. Во всей древнерусской письменности мы не находим более сочинений по П.; не было их в это время и на Западе. Лишь позже, когда и до России докатились волны Возрождения, в школах южной Руси XVII в. в число предметов преподавания входит "пиитика", читавшаяся по-латыни. Судя по дошедшим до нас в рукописях более поздним учебникам (Феофана Прокоповича, Георгия Конисского, Лаврентия Горки, Довгалевского, Красногорского) Киевская П. делилась на две части — общую и частную, или прикладную. Общая была посвящена правилам о составлении пиитических произведений вообще; в частной излагалось разделение поэзии на виды и правила, специальные для каждого такого вида; сюда же присоединялись и образцы. "Первая часть была неизменна и постоянна, между тем как во второй было больше развития и живости" (Петров). Поэзия определялась как "наука выражать стихом подражание действиям человеческим" ("Parna s sus, alias Apollinis cythara", 1719—20). Второе после подражания место в общей части Киевской П. занимала теория стиха, но не русского, а исключительно латинского и польского; поэтому и для русского считалось обязательным силлабическое стихосложение; лишь в П. 20-х годов XVIII в. ("Hortus poeticus") мы впервые встречаем различение лагинского, польского и русского стиха, а Георгий Конисский (1736) говорит уже почти исключительно о русском стихе (см. Петров, "О словесных науках в Киевской духовной академии", "Труды Киев. Дух. Акад.", 1866—68; Тихонравов, "Русск. драм. произв.", "Феофан Прокопович", "Траг. Владимир" — в "Сочинениях", т. II, М. 1898), Ничем не отличалась от Киевской и П. Московской "славяно-греко-латинской академии". Европейское просвещение перенесло интерес к П. и в новую русскую литературу. П., в XVIII в., явилась у нас в совершенно готовом виде, проникая в Россию через Польшу и путем непосредственных сношений с Европой. Писатели начала и конца XVIII в. повторяют в этом отношении одно и то же; Державин в своих взглядах на поэзию сходится с Тредьяковским. Для историка русской литературы важны, однако, различные течения в этом заимствованном материале. Французские классики были бесспорным авторитетом, но само понимание их было различно. Буало принимался целиком, но применение его принципов возбуждало споры. Тредьяковский полемизировал с Сумароковым о том, каков должен быть "поэтический беспорядок"; первый стоял за "порядочный беспорядок". Сумароков, при всей несамостоятельности воззрений, высказал ряд интересных замечаний по частным вопросам, напр., о слезливой комедии, об эпическом характере прологов и т. д. "Начало стихотворства" теория видела в "естестве человеческом"; поэзия явилась на свет вместе с человеком и свойственна всем ступеням его развития; достоинство ее — в полной зависимости от свойств поэта. "Правила одни стихотворческой науки не делают стихотворца, но мысль его рождается как от глубокой эрудиции, так и от присовокупленного к ней высокого духа и огня стихотворного" ("О качествах стихотворца", 1755). Этим началом, доставшимся нашей теории, через много рук, от Горация, определяется ее презрительное отношение к народной поэзии, которой недостает необходимой изысканности. Различая природу и науку в поэзии, теория не давала ясного определения этих терминов, ограничиваясь общими указаниями; "дар природный" сводился по преимуществу к "разуму", хотя и "дарование" ставилось необходимым условием поэтической деятельности; большой редкостью оно не считалось. "Нет никого, кто бы во всех родах поэзии был превосходен, — замечает пиитика Аполлоса (1781), — да нет также никого, кто бы не имел наклонности к какому-нибудь из многих родов к одному". Очевидно, поэтом мог стать всякий, усвоивший себе "науку". Науками, "без которых не токмо великому пииту, но и посредственному быть невозможно", Тредьяковский считал грамматику, риторику, поэзию, философию, историю, хронологию и географию. Ближе всего была связь П. c риторикой, с которой она, как показывает, напр., заглавие книги Ломоносова ("Риторика, показывающая общие правила обоего красноречия, т. e. оратории и поэзии") нередко отождествлялась и смешивалась. Усматривая в поэзии "другой род краснословия", было нетрудно смешать поэзию со стихотворством; но такое смешение — явление не общее. Поэзия определялась как "вымысел, основанный на подражании природе изящной и выраженный словами, расположенными по известному размеру", в противоположность прозе — "изображению самой природы речью свободной". Поэтому "вымыслы в прозе" (роман) приравнивались к "поучениям в стихах" и иным произведениям, "не заключающим в себе ни настоящей прозы, ни настоящей поэзии". Несмотря на требование вдохновения от поэта, П. не только находила возможным учить, как стать поэтом, но почти исчерпывалась этим; за вычетом немногих апиорных и редко удачных измышлений о происхождении поэзии да детских попыток классификации, она была в очень малой степени исследованием условий и форм поэтического творчества, а главным образом — собранием практических указаний и прамеров. Сама форма изложения была почти всегда — наставление, перемешанное с возгласами о значении поэзии и с разнообразными, пригодными для сочинителя познаниями. Так. "Словарь пиитико-исторических примечаний" Аполлоса (во 2 изд. его "Правил") заключает в себе: "1) вещи к изобретению и размножению в поэзии служащие; 2) баснословные имена собственные богов с их краткой историей; 3) смысл нравственный или натуральный, который подозревали пииты в баснословии; 4) превращения Овидиевы, изо всех его писаний вкратце выбранные". Опыты разделения поэзии на роды и виды не имели даже той внешней стройности, какой могла похвастаться схоластическая классификация. Тредьяковский насчитывал до тридцати видов поэзии: "генетлиаческая, апобатерическая, пропемптическая, эоническая, просевтическая" и т. п. Остолопов в своем "Словаре" (1821) следуя Буттервеку, насчитывает уже всего пять родов: лирический, эпический, дидактический, драматический и дополнительный, куда относятся поэтические произведения, не подходящие ни к одному из показанных родов. Было также деление поэзии по рангам, на роды высший, средний и низкий, причем к высшему относилась "поэзия эпопеическая" — "глава и совершение конечное всех преизящных подражаний естеству", а за ней ода, которая отождествлялась вообще с лирической поэзией. Повторялось также деление по степеням итальянца Маджио: первая степень — вымысел, соединенный со стихотворством, вторая — вымысел без стихотворства (Платон, Боккаччио), третья — стихотворство без вымысла (Лукан, Лукреций). В связи с утилитарными воззрениями на всю область искусства отдельные виды поэзии определялись с точки зрния их влияния на нравы: эпос — поэзия, "которая знатные деяния знаменитых людей... вероятным повествованием предлагает для возбуждения любви к добродетели"; трагедия — "внушает в нас омерзение к беззаконию в рассуждении плачевных следствий, кои оно влечет за собой" (Домашнев). Из того же принципа морализации вытекало требование заканчивать каждое литературное произведение торжеством добродетели, не давать места самостоятельному рассуждению и сомнению читателя и с этою целью утрировать добро и зло: "буде выведен злодей, берегись прельщати им людей", а добродетельного "без слабостей представь, единым доблестей вмещеньем" (Николаев, в "Лиродидактическом послании" к Дашковой, 1791 г.). В Московском университете преподавали П. немецкие профессора Шаден и Шварц, из которых первый оставил в рукописи "Introductio in rhetoricam et oratoriam" (1769), второй издал "Начертание оснований немецкого слога" (1780).

Несмотря на живые веяния в критической литературе, выразившиеся в деятельности Лунина, Карамзина, Жуковского, Веневитинова, Полевого, теория П. неизменно хранила схоластические традиции прошлых веков; в начале XIX в. они получили у нас особенно определенное выражение в ряде курсов, "оригинальных" и переводных, но одинаково безжизненных: Жерарда, "О вкусе" с приобщением рассуждений о том же предмете д'Аламбера, Вольтера и Монтескье (М., 1803); Мейнерса, "Начертание изящных наук" (М., 1803); Рижского, "Введение в круг словесности" (Харьков, 1806); Станевича, "Способ рассматривать книги и судить о них" (1808); Батте, "Правила поэзии" и "Прав. словесности" (СПб., 1808); Лагарпа, "Ликей, или круг словесности древней и новой" (СПб., 1810—1814); Язвицкого,"Рассуждение о словесности вообще" (СПб, 1810); Ансильона, "Эстетические рассуждения" (СПб., 1813); Левитского, "Курс российской словесности" (СПб., 1812); Ханенко, "Рассуждение о духе первобытной поэзии" (М., 1813), Городчанинова, "Опыт краткого руководства к эстетическому разбору по части российской словесности" (Казань, 1818); Рижского, "Избранные вопросы с ответами из российской риторики" (Харьков, 1814); Сокольский, "Правила стихотворства, почерпнутые из теории Ешенбурга" (М., 1816); "Правила словесности, руководствующие от первых начал до высших совершенств красноречия" (СПб., 1815—22); "Оратор, или о трех главных совершенствах красноречия" (1816); Цертелева, "Опыт общих правил стихотворства" (СПб., 1820); Писарева, "О нравственных качествах поэта" (М., 1820); Мартынова, "Рассуждение о качествах писателю потребных" (СПб., 1822); Срезневского, "Правила словесности вообще и каждого рода красноречия и поэзии в особенности" (1822—24); Амфитеатрова, "Рассуждение о дидактической поэзии" (М., 1822) и т. д. Венцом и наиболее ярким выразителем направления всей этой литературы является "Риторика" Кошанского, долго бывшая непререкаемым кодексом пиитической науки, хотя собственно П. уделена лишь незначительная ее часть. По книге Кошанского училась П. вся Россия в течение чуть не четверти века. Будучи, так сказать, завершением схоластического периода нашей П., книга Кошанского стала, с другой стороны, родоначальником многочисленных курсов учебной теории словесности; следы ее влияния возможно отыскать даже в современных учебниках. Между тем, новые литературные и философские движения Запада стали получать выражение и у нас. Протест романтической П. против классического канона отразился в книге Сомова, "О романтической поэзии" (1823), и в докторской диссертации Надеждина, "De poeseos quae Romantica audit, origine, indole et fatis" (M., 1830). Эти новые веяния были тем уместнее, что у нас был свой ложноклассик, видный теоретик и авторитетный критик — профессор российского красноречия и поэзии в Московском унив. Мерзляков (см.). Следуя Эшенбургу, удерживая из его воззрений лишь то, что совпадало с теорией классиков, Мерзляков в статьях о драме ("Рассуждение о драме вообще" и "О том, что называется действие драмы") отстаивал — после Лессинга — три единства. Поэзию он делил на виды по содержанию (трагедия, комедии, эклога и идиллия, элегия, роман, песня, эпиграмма и мадригал) и по форме — рассказ (эпос) и действие (драма). Эта мертвая теория не оказала, однако, значительного влияния на критические произведения Мерзлякова, который сам сомневался в возможности науки поэзии, как предмета вдохновения, не подчиняющегося никаким предустановленным правилам. Бесконечно далеки от теоретического классицизма новые начала, внесенные в обиход русскими шеллингианцами — Надеждиным, Галичем, Давыдовым. "Опыт науки изящного" (1825) и "Теория красноречия" (1830) Галича мало касаются важнейших вопросов П.; "Чтения о словесности" (1837—38) Давыдова составлены по Блеру, английскому теоретику, автору вышедших за полвека перед тем "Lectures on Rhetoric and belles lettres" ("Опыт риторики сокращенный из Блера" был издан у нас еще в 1791 г.). Однако, несмотря на подражательность, несмотря на непонимание национальных моментов в поэзии ("образцы изящного в слове, как в живописи и ваянии, равно изящны для всех народов и во все времена"), Давыдов в некоторых отношениях составляет эпоху в истории русской П. Его книга носит характер научного исследования; он прямо заявляет, что "цель современного изучения словесности — не в том, чтобы научить творчеству, а в том, чтобы объяснить возможность творчества и показать законы духа человеческого, по которым он творит изящное в слове". Это был новый, решительный шаг — но осуществление поставленного Давыдовым тезиса заставило долго себя ждать. К сороковым годам наша ученая и учебная литература по теории поэзии делилась, по указанию Вал. Майкова, на три разряда: курсы чисто схоластические, ведущие свое происхождение от риторики Кошанского, курсы философские (Давыдова и Чистякова) и курсы эклектические, пытавшиеся примирить старое с новым (Греч, "Учебная книга русской словесности", 1822; Георгиевский, "Руководство к изучению русской словесности", 1835; Плаксин, "Краткий курс словесности", 1832, и "Учебный курс словесности", 1843). Около этого времени была также сделана попытка написать историю П. (Шевырев, "Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов", М., 1835), страдающая отсутствием правильного взгляда на задачи и метод П. История русской П. в труд Шевырева не вошла. О воззрениях Белинского на П. см. соотв. ст. Белинский не успел выполнить свое намерение написать теоретический и критический курс русской литературы, но части его вошли в состав статей "Идея искусства", "Общее значение слова литература", "Разделение поэзии на роды и виды". В критических статьях он делал обширные теоретические экскурсы по вопросам об отношении поэзии к науке, о народности в поэзии, о типе и т. д. Определяя поэзию, как "мышление в образах", он утверждал, что "со стороны содержания поэтическое произведение — то же самое, что и философский трактат". Его П. еще полна метафизических элементов гегелиантства, но близость к живым созданиям искусства и чуткое понимание их подсказали ему ряд выводов, оправданных впоследствии положительным исследованием. Благодаря Белинскому, в школьные курсы "теории словесности" вошли кое-какие новые начала (напр., учения о типе, о народности в искусстве). Валериан Майков (см.) высказал в своих критических статьях несколько положений, которые — конечно, в более сложном виде — лишь теперь входят в современную теорию поэзии. Интересен взгляд его на истинный метод теории литературы, лишь в последние годы нашедший применение в трудах А. Н. Веселовского. "У нас, — говорит Майков в заметке о "Теории словесности" Чистякова, — до сих пор господствует теория красноречия и пиитика отвлечённые, которые излагают учение о свойствах красноречия и поэзии вообще, о родах того и другого, об ораторе и поэте. Но учения исторического, которое показало бы, как основные начала красноречия и поэзии в течение столетий у различных народов различно проявлялись, и в каком виде существуют они теперь в современной литературе, — такого учения у нас нет, между тем как оно-то и есть главное дело". Дальнейшее развитие теории поэзии в учениях Чернышевского, Добролюбова, Писарева изложено в ст. о русской литературной критике (см.). Другое течение в русской П. выразилось в школьной "теории словесности" и в специальных, чисто теоретических трудах. Содержание русских учебных курсов определяется официальными программами, ни в чем не отражающими фактов и обобщений, добытых современным научным движением в эстетике и П. Курс делится — подобно старинной риторике — на стилистику, теорию прозы и теорию поэзии. В стилистике два рода слога — поэтический и прозаический — рассматриваются не как следствия двух типов мышления, но как явления случайные. К "свойствам" слога отнесены: правильность, чистота (архаизмы, неологизмы, варваризмы, провинциализмы), ясность и точность (синонимы, плеоназмы, тавтология и параллелизмы). Учение об элементарных поэтических формах — тропах — перенесено в стилистику, в рубрику "изобразительности" слова. Сюда же присоединена теория периодов и версификация. Теория прозы исчерпывается рассмотрением ее родов и видов: история (как наука, т. е. рассуждение) рассматривается здесь в рубрике повествования, путешествие (типичное повествование) — в рубрике описания. Отдельные виды поэзии рассматриваются не как подвижные формы, обусловленные сложным историческим процессом, а как раз навсегда данные категории; в основу деления их положено не одно обобщающее начало, а случайные признаки, то внутренние, то внешние; так, лирика делится на оду, гимн, песню, элегию, сатиру, эпиграмму, стансы и сонет. Общее противоположение поэзии безличной и индивидуальной, считающееся — наравне с взаимодействием в процессе творчества личного и группового — основным вопросом современной П., обойдено совершенно. Рассматриваются отдельно поэзия народная и искусственная лишь потому, что распадаются на различиные виды (напр., народный эпос — сказка, былина, песня, пословица, загадка). Вопросы о последовательности в смене поэтических родов, о сущности воздействия поэзии, о внутренней связи ее с языком оставлены в стороне, хотя вошли уже давно в обиход научной литературы. Сравнив такой курс 50-х — 70-х годов (напр. Тулова, Классовского, Петрова и т. п.) напр. с пиитическим словарем Остолопова, мы не найдем даже слабых признаков движения вперед. Новейшие курсы, все еще связанные программами, пытаются внести новые начала, но не могут создать органическую связь между научными данными и схоластическими различиями. Наиболее популярные курсы — Белорусова, Белявского, Колосова, Житецкого, Лебедева, Преображенского, Случевского, Смирновского, Стоюнина (не систематический, но содержательный), Филонова (нет мертвящих определений, недурные исторические экскурсы, обширная библиография). Лучшие курсы — Гвоздикова (на основании неизданного курса Потебни), Яковлева, Кирпичникова; хорошие пособия положены в основу курса Стефановского. Весьма полезным пособием может явиться в умелых руках "П., исторический сборник статей о поэзии", Воскресенского (СПб., 1885). С 60-х годов — быть может, в связи с оживлением интереса к теории поэзии в журнальной литературе — появилось довольно много статей и исследований по общим и частным вопросам П. Историческое направление, господствующее во всех областах знания, отражается и на П., и она, впервые за свое многовековое существование, вступает не во внешнюю, а в глубокую органическую связь с историей литературы и языка. Труды Буслаева, Потебни и Веселовского переносят к нам результаты исследования вопросов П. на Западе, во многом его расширяя и углубляя. Буслаев ("О преподавании отечественного языка", 1844; "Исторические очерки русской народной словесности", 1861; "Задачи современной эстетической критики", 1868; "О значении современного романа и его задачах", 1877, и др.) показал в пределах, доступных исследованию в его время, взаимоотношение индивидуальных и безличных элементов в примитивной поэзии ("Поэт и народ"), высказав вместе с этим ряд важных и интересных мыслей о таких необследованных произведениях народного творчества, как, напр., пословица. Потебня, воспользовавшись филологическими теориями Гумбольдта и Штейнталя, создал для П. прочную научную основу. В книге "Мысль и язык" он слил исследование поэзии с изучением языка, показав поэтические элементы в дискурсивном мышлении и проведя исчерпывающую аналогию между художественным произведением и словом. Рассматривая поэтическое мышление как особый вид апперцепции (апперцепция образами), он дал психологическое объяснение действия образа и выяснил громадное значение поэтических обобщений в экономии человеческой мысли. Видя в так наз. тропах элементарные формы поэзии, он в ряде других своих произведений, с виду — этнографического и лингвистического характера, определил "этимологию", т. е. историю, многих традиционных образов народной поэзии. Исторический и групповый характер душевной жизни, бывший исходным пунктом всех работ Потебни, стал определяющим моментом его П. Из его курсов П. издан после его смерти лишь небольшой, но в высшей степени ценный отрывок: "Из лекций по теории словесности. Басня, пословица, поговорка" (Харьков, 1894). Самостоятельное изложение идей Потебни дано в брошюре Овсяннико-Куликовского "Язык и искусство" (Одесса, 1896). Приблизительно к тем же выводам и вопросам, что и Потебня, пришел, по совершенно иному пути, А-р Н. Веселовский ("Теория поэтических родов в их историческом развитии", литогр. лекции; "Из истории романа и повести", СПб., 1886; "Из введения в историческую П.", "Ж. М. Н. Пр.", 1894, май). Теория поэзии, в его понимании, должна выйти из истории ее внутреннего развития; отсюда и термин — историческая П. Вопрос о соотношении личного и массового элемента в творчестве, Потебней исследованный при помощи данных языка, решается у Веселовского на основании изучения более сложных поэтических форм. С точки зрения Веселовского, личный поэт связан не только готовым капиталом поэтической речи, общей для всех, но еще и господством в данный момент того или иного поэтического рода, модностью сюжетов и т. д.; он застает обязательные для мысли категории не только в языке, но и в высших формах. Исследование лпчного творчества должно, таким образом, опираться на данные литературной истории — историю поэтической речи, стиля, сюжетов, господствующих форм; лишь тогда, когда будет проделана вся эта предварительная работа (по многим частным ее вопросам добыты значительные результаты в других трудах Веселовского), можно будет перейти на почву индивидуальной психологии и здесь решать вопрос о степени и характере личного почина в данном творческом акте. Схема преемственности поэтических родов, предложенная Веселовским — см. Поэзия. Другие опыты научной П. в русской литературе: Аландский, "Поэзия как предмет науки" (ч. I, Киев, 1875); Плотников, "Основные принципы научной теории литературы" (Ворон., 1888); Оболенский, "Основы научной теории искусства" ("Русская Мысль", 1895, III — IV); Е. Марков, "Романтизм и научная формула" ("Русская Речь", 1881, №№ 1 — 2); Боборыкин, "Писатель и его творчество" ("Наблюдатель", 1888, №№ 11 — 12), "Свобода и выучка писателя", ("Русское Богатство", 1883, № 1), "Этюды по психологии творчества" ("Вестн. Европы", 1885, V — VI); E. Конради, "Теория и практика литературного натурализма" ("Загр. Вестник", 1882, №№ 1 — 2); Ларош, "О границах музыки и поэзии" ("Русский Вестник", 1889, X); кн. Волконский, "Художественное наслаждение и художественное творчество" ("Вестн. Европы", 1892, VI), "Искусство и нравственность" ("Вестн. Европы", 1894, IV). Истории русской П. нет: отдельные моменты ее рассмотрены в историях русской критики (Скабичевского, Волынского, Иванова), в биографиях писателей и в сочинениях; Петрова, "О словесных науках и литературных занятиях в Киевской духовной акад. от начала ее" ("Труды Киев. Дух. Акад.", 1866—68); Круглого, "О теории поэзии в русской литературе XVIII ст." (СПб., 1893); Булича, "Сумароков и современная ему критика" (1854); Белорусова, "Зачатки русской литературной критики" (1888) и "Мерзляков, как теоретик и критик" (1890).