Притчи евангельские

— особая форма проповеди, которой И. Христос пользовался для изложения и объяснения истин своего учения. По своему существу П. есть вообще образная форма выражения мыслей; она свойственна всем народам на первоначальной ступени развития, но высшего развития достигла у народов семитической расы. Под словом П. (машал) евреи разумели всякую форму выражения, в которой отвлеченная мысль облекалась в образ или сравнение, например "вы свет миру", "вы соль земли", "если два слепца поведут друг друга, то оба упадут в яму" и пр. Позже П. развилась в целый рассказ; мысль изображалась наглядно в повествовании о целом событии, совершенно воображаемом или таком, которое имеет в своей основе историческую действительность. Оба рода притч встречаются уже в Ветхом Завете (см. например Исх., V, Иезек., XVII, 2 Цар., XII, Суд., IX), но верх совершенства и красоты эта форма речи получила в устах И. Христа, Который посредством притч делал доступными глубочайшие тайны своего учения для самых простых умов. Притчами в собственном смысле Христос начал поучать только после окончательного избрания апостолов и стал так широко пользоваться этой формой поучения, что удивились даже сами Его ученики и просили у него объяснения. Из объяснения, данного Христом (Матф., XIII; Марк., IV; Лук., VIII), видно, что эта форма проповеди стала необходимой ввиду неспособности народа воспринять новые евангельские истины в их отвлеченной прямоте, тем более, что многие из них, сказанные прямо, возбуждали даже недоумение среди слушателей, а в предубежденных — ожесточение и отрицание. Форма П., облекая истины в общедоступные образы, тем самым легче пролагала для них путь в сознание слушателей и, сглаживая их необычность, смягчала ожесточение предубежденных. Пораженный красотой этих общедоступных рассказов, народ слушал их до забвения о пище, неотступно следовал за божественным проповедником и с восторгом говорил, что Он проповедовал так, как никто еще из сынов человеческих, и во всяком случае не как фарисеи и книжники с их сухой моралью, не производившей никакого впечатления на слушателей. Всех притч в четвероевангелии насчитывается до 30, которые могут быть подразделены на три группы по их внутреннему смыслу и отношению к проповеди о царстве Божием. К 1 группе могут быть отнесены шесть притч, в которых рассматривается царство Божие в период его подготовления в Ветхом Завете: о виноградаре (Матф., XXI, 33—41), о браке царского сына (Матф., XXII, 1—14), о большом ужине (Лук., XIV, 16—24), об узких вратах (Лук., XIII, 24—30), о бесплодной смоковнице (Лук., XIII, 6—9) и о двух сыновьях (Матф., XXI, 28—32). В них изображается, как часто избранный народ оказывался неверен своему призванию и тем самым подготавливал свое отвержение. Вторая группа состоит также из 6 притч, в которых царство Божие рассматривается в истории его основания и распространения на земле. Сюда относятся П. о сеятеле (Матф., XIII, 3—8, 18—23; Марк., IV, 3—8, 14—20; Лук., VIII, 5—8, 11— 1 5), которая, по-видимому, была первым образцом этой формы проповеди, о горчичном зерне (Матф., XIII, 31, 32; Марк., IV, 30—32; Лук., XIII, 18, 19), о закваске (Матф., XIII, 33; Лук., XIII, 20—21), о неводе (Матф., XIII, 47—50) и о неправедном судье (Лук., XVIII, 1—8). Последняя группа состоит из 18 притч, в которых рассматриваются разные условия осуществления царства Божия на земле, о блудном сыне (Лук., XV, 11—32), о мытаре и фарисее (Лук., XVIII, 9—14), о добром самарянине (Лук., X, 25—37), о богатом и Лазаре (Лук., XVI, 19—31), о талантах (Матф., XXV, 14—30), о десяти девах (Матф., XXV, 1—13) и др. Во всех этих притчах заключается неисчерпаемое богатство религиозно-нравственного назидания; некоторые из них могут считаться высокозамечательными также с внешней, литературной стороны (например П. о блудном сыне). См. Vitring, "Schriftm ässige Erklä rung d. ev. Parabeln" (1717): Lisco, "Parabeln Jesu" (1832); Trench, "Notes on the Parables of our Lord" (1841; более 15 изданий; переведено и на русский язык — 2-е изд., 1890, под ред. А. П. Лопухина).