— известный писатель. В истории новейшей русской литературы Р. до сих пор занимает особое положение, одним из наиболее ярких проявлений которого может служить отзыв Тургенева в его воспоминаниях о Белинском. Бросая общий взгляд на произведения, появившиеся после смерти великого критика, Тургенев говорит: "как бы порадовался Белинский поэтическому дару Л. Н. Толстого, силе Островского, юмору Писемского, сатире Салтыкова, трезвой правде Р.". Основанием для этого отзыва послужило, однако, лишь одно небольшое произведение Р. — этнографический очерк "Подлиповцы". Почти исключительно о "Подлиповцах" пишут и другие критики Р.; остальные произведения его признаются неинтересными, почти не принадлежащими к литературе, местами "полуграмотными" (слова апологета Р., автора вступительной статьи к собранию сочинений Р. — М. А. Протопопова). Р. действительно пишет иногда тем своеобразным смешением простой речи с речью интеллигентных классов, которое встречается в письмах грамотных простолюдинов. Литературная обработка его сочинений не выдерживает самых элементарных требований; этого не отрицают наиболее доброжелательные критики Р., в общем придающие ему большое значение. Так, Е. И. Утин, написавший чрезвычайно сочувственную статью о Р., говорит о его "невыработанном слоге", о его "простоте, доходящей до сухости", о его "поразительном неумении распоряжаться со своим материалом". П. Н. Ткачев, тоже написавший большую сочувственную P. статью, констатирует "скудость фантазии" автора "Подлиповцев", замечая, вполне справедливо: "романисты должны обладать некоторою способностью к обобщению, некоторою долею творческой фантазии, некоторою силою воображения — но у г. Р. нет даже и в зародыше всех этих качеств". П. Д. Боборыкин в позднейшей статье о Р. тоже отмечает, что "отсутствие литературного уменья у Р. сначала поражает, а потом даже забавляет". Как же велика и нова должна была быть "правда" "Подлиповцев", чтобы заставить забыть ради нее все требования, обыкновенно предъявляемые к художественному произведению? На самом деле, однако, в "Подлиповцах" нет ничего типичного; тот порыв покаяния, который в лучшей части русского общества вызвали "Подлиповцы", был только проявлением необыкновенно чуткой совести русского "кающегося дворянина", а не непосредственным выводом из материала, данного произведением. Сам автор с полною добросовестностью озаглавил свое произведение так: "Подлиповцы. Этнографический очерк". Но никто ему тогда не поверил; в действительно этнографическом очерке быта дикарей нерусского происхождения усмотрели изображение жизни русского крестьянина. На первых же страницах очерка Р. вполне определенно говорит, что подлиповцы, жители деревни Подлипной — "пермяки", т. е. язычники-инородцы, что они молятся "своим пермякским богам", что они "говорят по-пермякски, плохо понимая наши слова" — и никто на это не обратил ни малейшего внимания. Источники этого недоразумения лежат в том, что решетниковские пермяки говорят по-русски, только с пермскими областными особенностями. Понятно, что если бы в каком-нибудь уголке России, даже при самых исключительных и неблагоприятных условиях, русский крестьянин мог дойти до такой жизни, которая изображена в "Подлиповцах", то сколько-нибудь чуткая совесть не могла бы не быть потрясена этим до самой глубины. Подлиповцы меняют раз в год рубашку, настоящий хлеб немногие едят с месяц в году, остальное время все едят мякину с корой, отчего в начале очерка вымирает почти вся Подлипная. Подлиповцы не умеют сложить простой печки; подлиповцу лень дров нарубить, и ребята замерзают от стужи. Настоящей церковной службы подлиповцы никогда не видали. Брака освященного у них не существует. Отец объясняет сыну, что с "бабой жить баско" — и тот находит себе девку, с которой живет, пока случайно наехавший поп, пригрозив становым, не заставил его обвенчаться. Отнюдь не злая Матрена "больше всего в своей жизни любила корову. Корова для нее была больше, нежели дети: дети ей ничего не давали, а корова снабжала всю семью молоком". Добрый, по авторским намерениям, парень Сысойко маленького брата и сестру "нарочно садил на голый пол, нарочно не давал есть, думая, что они помрут"; хотел "пришибить чем-нибудь, но ему было жалко, он чего-то боялся". Подлиповцы не знают, что такое царь, что такое паспорт. Умнейший и лучший из подлиповцев — Пила — умеет считать только до пяти; он отъявленный и систематический вор и живет с собственною дочерью Апроськой, которую разделяет с Сысойкой. И все-таки Р. показывает весьма определенно, что душе подлиповца не чужды человеческие чувства. Пила не понимает, почему нельзя украсть у торговки и даже у односельчан, но тем же односельчанам он оказывает множество услуг, а к Сысойке чувствует отеческую нежность и ухаживает за ним с трогательною преданностью. Есть в рассказе и много других проявлений того, что живой родник человеческих чувств бьет в глубине души скотоподобных героев рассказа. Именно это и усугубляло впечатление: думалось, что всякий из наслаждающихся благами жизни и культуры виноват в чудовищном "вырождении" жителей Подлипной, которые при более участливом к ним отношении, может быть, и не дошли бы до такой потери образа и подобия человеческого. В этих-то чувствах, возбужденных "Подлиповцами", лежит их несомненное историческое значение. Даже признавая впечатление, произведенное очерком Р., недоразумением, нельзя не согласиться с тем, что в истории изображения народной жизни "Подлиповцы" являются поворотным пунктом. После их если и не "трезвой", то во всяком случае отрезвляющей "правды" барски-соболезнующее, смягченное и приподнятое изображение народного быта исчезает навсегда. В последующих произведениях Р. — "Где лучше", "Глумовы", "Свой хлеб" и др. — тоже изображалось народное горе, но читатель уже не считал себя ответственным за это горе, потому что в значительной степени сами же герои томительно-длинных, однообразных "романов" Р. были виноваты в своих злоключениях. Все они зверски пьют, при всяком удобном случае готовы стянуть все, что плохо лежит, и, за малыми исключениями, менее симпатичны, чем Пила и Сысойка. Быт, который изображал Р., — быт уральских горнорабочих — по своей исключительности также не мог способствовать обобщающим выводам и возбудить живой интерес. Самое неудачное из больших произведений Р. — "Свой хлеб". Автор задается здесь целью изобразить борьбу с предрассудками, которую ведет молодая девушка из чиновничьего (или "аристократического", по наивной терминологии Р.) круга, захотевшая жить собственным трудом. Исход своим стремлениям к эмансипации героиня (видимо — портрет близкого Р. лица) находит в том, что для тех же самых чиновниц, понятия которых ей кажутся узкими и устарелыми, шьет модные платья. В чисто литературном отношении Р. гораздо лучше удались небольшие рассказы, например "Тетушка Опориха". Здесь, по крайней мере, нет тех утомительных повторений, которые составляют характерную черту протокольного творчества Р., совершенно лишенного способности выделять и отличать важное и яркое от второстепенного и безразличного. Автобиографический интерес представляют очерки "Между людьми". В связи с немногими сохранившимися биографическими данными они дают ключ к пониманию того, почему все, что писал Р., так мрачно и безнадежно. Р. родился 5 сент. 1841 г. в Екатеринбурге. Отец его был сначала дьячком, потом поступил в почтальоны. Горький пьяница, он довел жену свою, дочь дьякона, до того, что она с 9-месячным Р. решилась уйти от него в Пермь, где жил брат ее мужа. Пришла она в Пермь во время страшного пожара, который на ее чрезвычайно нервную натуру произвел такое впечатление, что она умерла. Мальчик остался на попечении дяди и тетки. Они не были злые люди по существу, но, испытывая страшную нужду на нищенском жалованье по почтовому ведомству, вымещали все накоплявшееся неудовольствие на приемыше, которого к тому же считали нужным "учить" для его же блага. От природы веселый, бойкий и резвый мальчик раздражал их своею веселостью; его стали бить беспрерывно, зверски, до крови, и довели его до такого ожесточения, что ему ничего не стоило засунуть в квашню или кадку с водой дохлую кошку, измазать в грязи чистое белье, вытащить из самовара кран и забросить его через забор, распаять самовар и т. д. Он стал наказанием для всего двора, все его нещадно били, а он продолжал всем делать всевозможные неприятности. Ласки он никогда ни от кого не знал; когда он в первый и последний раз в жизни, 9 лет от роду, увидел отца, все свидание ограничилось тем, что оба неловко молчали, а на прощание отец просил тетку: "дери ты его... что есть мочи дери" Десяти лет его отдали в уездное училище (а не в "бурсу", как говорится в большинстве биографич. очерков), и мальчика стали бить и дома, и в школе. В школе драли больнее; он решился бежать. После разных злоключений его изловили и так отодрали, что он два месяца пролежал в лазарете. Тем не менее он вскоре опять убежал, шатался с нищими, терпел ужаснейшую нужду, был пойман и опять варварски наказан. Охота бежать у него пропала К порке он стал равнодушен и к тому же придумал средство отделываться от нее взятками: сторожу-секутору давал несколько копеек из тех, что зарабатывал в почтовой конторе писанием писем для неграмотных, а учителям таскал с почты газеты или отправлял при помощи дяди даром письма. Таскание газет имело для Р. роковые последствия. После прочтения газет Р. редко отправлял их снова по назначению подписчикам и обыкновенно забрасывал их куда-нибудь. Эти проделки сходили с рук, пока дело ограничивалось газетами. Но между газетами попадались пакеты, которые Р. тоже забрасывал. Раз между не доставленными по назначению пакетами оказались важные официальные бумаги. Поднялся переполох, началось строжайшее расследование; добрались до проделок Р. Над ним был назначен суд, который тянулся 2 года и измучил его родных, а больше всего его самого. Участие учителей судом было затушевано и все расследование сведено к тому, что Р. вскрывал пакеты, чтобы из них вынимать белую, хорошую бумагу и попадавшиеся иногда картинки. По малолетству виновного наказание ограничилось тем, что его сослали на покаяние в Соликамский монастырь. Трехмесячное пребывание в монастыре имело печальнейшие последствия для Решетникова. "В одну неделю, — писал Р. в своих записках, — я познал нечестие монахов, как они пьют вино, ругаются, едят говядину, ходят по ночам, ломают ворота". Время Р. здесь проводил "чудно и весело", но здесь-то он и приобрел пагубную, с годами все усиливавшуюся привычку к вину. На почве наследственного алкоголизма она очень быстро подрезала его жизнь. Развеселое времяпрепровождение соликамских иноков не помешало Р. предаваться весьма глубоким порывам к аскетизму и мистицизму; он долго мечтал посвятить себя истинно благочестивой жизни. Вернувшись в Пермь, Р. снова поступил в уездное училище и очень хорошо окончил курс в 1859 г., после чего поселился в Екатеринбург, где его дядя получил место помощника почтмейстера. Он поступил сначала писцом в уездный суд, с жалованьем в 3 р., потом был помощником столоначальника. В это время литературные наклонности Р. сказались уже очень определенно: он писал поэмы, драмы, очерки и т. д. Родные относились к его писанию крайне неблагосклонно, считали это "черною немочью" и отчасти побаивались, чтобы он не начал обличать в газетах и не причинил бы им неприятностей по службе. Р., однако, не унимался и особенно много стал писать, когда в 1860 г. перешел на службу в Пермь. Узнав о том, что Р. все свободное время отдает "черной немочи", дядя ему писал: "я не ладил и даже не желал сделать из тебя поэта или какого-нибудь дурака, а всегда старался сделать из тебя умного и образованного человека". В Пермь Р., кроме желания большего простора для умственной жизни, влекла любовь, которую он подавлял в себе под влиянием аскетического настроения. Из благоприятно слагавшихся сначала отношений ничего не вышло, и общее мрачное настроение получило только новую пищу. В Перми Р. занимал место канцелярского служителя казенной палаты. Получая жалованья 5 р. в месяц, он жил впроголодь, расходуя 1½ р. на квартиру, 90 к. на говядину, 60 к. на хлеб и 60 к. на молоко. В 1862 г. ему удалось поместить этнографический очерк в "Пермских губ. вед.", но это только причинило ему массу неприятностей по службе; его стали бояться, как беспокойного и неприятного человека, который вот-вот начнет обличать сослуживцев. В Пермь в это время приехал из министерства ревизор, у которого Решетников занимался перепиской бумаг и которому очень понравился. Литературных упражнений Р., его драм и поэм ревизор не одобрил, но обещал доставить ему место в Петербурге и обещание свое исполнил. В августе 1863 г. Р. был уже в Петербурге. Сначала он очень сильно бедствовал. Место в мин-ве финансов давало только 9 руб. в месяц; снова приходилось жить впроголодь, в конуре, рядом с кабаком. Чтобы несколько поправить свои денежные дела, Р. помещал небольшие очерки в "Сев. пчеле", но платили ему очень неаккуратно. Один из сослуживцев надоумил его снести только что написанных "Подлиповцев" в "Современник". В письме к Некрасову Р., между прочим, говорил — и это чрезвычайно ценно для характеристики общего колорита творчества Р., его мотивов и источников: "я задумал написать бурлацкую жизнь, с целью хоть сколько-нибудь помочь этим бедным труженикам. По-моему, написать все это иначе — значит говорить против совести, написать ложь... Наша литература должна говорить правду... Вы не поверите, я даже плакал, когда передо мною очерчивался образ Пилы во время его мучений". Тайна успеха "Подлиповцев" в том и заключается, что слезы, хотя и скрытые за сухостью протокольного стиля автора, сообщились читателю. Тотчас же напечатанные (в № 3 и 4 "Современника" за 1864 г.) "Подлиповцы" сразу создали Р. крупную известность. Он оставил службу и всецело отдался литературе. Но мало личного счастья дал Р. неожиданный успех. Он страдал от сознания своего ничтожного образования, от того, что не был интересен для столичных литераторов, набросившихся на него как на новинку. Его известность шла назад, хотя его печатали очень охотно в лучших журналах. К нравственным страданиям присоединялись и материальные. Хотя он зарабатывал не мало, но он был не один: вскоре по приезде в Петербург Р. женился на землячке, приехавшей зарабатывать в столице свой хлеб. Пошли дети, заработок был неверный, приходилось сильно бедствовать. Все это делало Р. крайне угрюмым, мрачным и грубым; он сторонился от всех и топил свое настроение в вине. У него сделался отек легких; он умер 9 марта 1871 г., не дожив до 30 лет. Собрания сочинений Р. изданы в 1869 г. (СПб.), в 2 т., затем К. Т. Солдатенковым в 1874 г. (М., 2 т.), с вступ. статьею Глеба Успенского, и в 1890 и 95 гг. — Ф. Ф. Павленковым, со ст. М. Протопопова. Ср. "Отеч. зап." 1871, № 4 (Г. Успенского); А. М. Скабичевский, "Сочинения"; Н. В. Шелгунов (в "Деле", 1871, № 5): Евг. Утин (в "Вестн. Европы", 1869, № 12); П. Д. Боборыкин (в "Крит. обозрении" (1880, № 10); П. Н. Ткачев (в "Деле", 1868, № 11 и 12); "Заря" (1869, № 9); М. К. Цебрикова (в "Сборнике недели", 1872); А. (Авсенко), в "Русск. вестнике" (1875, № 4); "Сияние" (1872, № 19); Головин, "Рус. роман"; Г. С. Десятов, "К биографии Ф. М. Р." (Казань, 1897; оттиск из "Волж. вестн.").