— Р. роман, как оригинальное явление, имеет сравнительно очень недавнее происхождение. Древняя Русь знала в этой области почти исключительно переводы, а XVIII в. ограничивался, в огромном большинстве случаев, подражаниям, с некоторым приноровлением иностранных образцов к русской жизни. Переводный роман допетровской эпохи шел к нам преимущественно через славянские земли, сперва от южных славян, позднее — от поляков, хотя первый его источник заключался в разных восточных, византийских и западноевропейских поэтических сказаниях; иногда можно предполагать даже непосредственное заимствование этих сказаний с Запада, благодаря сношениям, которые постоянно шли через Новгород. Роман этот отличается легендарно-героическими подробностями ("Александрия", "Троянские деяния", "Житие и деяния Девгениево Акрита" и др.) и нравоучительной тенденцией, особенно ярко обнаруживающейся в "Слове о премудром Акире", а также в повествовании о конце Трои, который объясняется наказанием за нечестие и гордость. Эти нравоучительные замечания в романах являлись иногда уже на славянской или даже на русской почве; в них выражалась оригинальность старых русских переводчиков, сказывавшаяся и в добавлениях некоторых бытовых черт. Так, например, Акир, освободившись из заключения, идет "в банях паритися"; он же учит сына русской грамоте. Особенно популярными были, по своей нравоучительности, "истории" о Варлааме и Иоасафе и о царе Соломоне, восходящие к весьма отдаленным буддийским источникам. Из восточного же источника происходят сказания о двенадцати снах Шахаиши, о Шемякином суде, о Еруслане Лазаревиче. С Запада приносятся в Древнюю Русь романы о Бове королевиче, о Тристане и Изольде, Ланселоте, Василии Златовласом, сборники повестей и романы рыцарские о Мелюзине, о Петре Золотые Ключи, об Аполлонии Тирском и др. Эти рыцарские романы исполнены всяких приключений и часто заключают в себе элементы чувствительности. Рядом с ними стоят нашедшие для себя благодарную почву юмористические ("плутовские") романы, в которых представлялись подвиги всяких ловких людей; по их образцу в XVII в. у нас являются сказания и повести, в которых рельефно отражаются особенности Р. жизни. Петровская эпоха дает очень мало для развития романической литературы: повторяются старые романы и в очень небольшом количестве переводятся новые. Гораздо богаче время Екатерины II: число переводных романов достигает при ней 540, причем две трети приходятся на французских авторов, а немецкие и английские писатели становятся известными через переводы с французского языка. Растет и число подражаний, которые могут быть разделены на следующие категории: а) романы с приключениями, б) нравоучительные, в) восточные повести, г) сентиментальные романы, д) исторические и е) реальные. Две последние группы представляются весьма несовершенными попытками дать нечто оригинальное: в историческом романе история, плохо известная, является только рамкой для романической интриги, так что все дело сводится к роману с приключениями, в котором действуют исторические лица, а реальный роман задается почти исключительно целями нравственно-обличительными (например, "Евгений, или пагубные следствия дурного воспитания и общества" А. Е. Измайлова). В этом же реально-обличительном направлении действует и В. Т. Нарежный, проявляющий в своих произведениях широкую наблюдательность и захватывающий русскую жизнь в самых разнообразных сферах. Некоторым противовесом отрицательному направлению реалистов являются сентиментальные писатели школы Карамзина, главный недостаток которых заключается в том, что, разыскивая положительные типы, они совсем удаляются от жизни и создают бледные фигуры, напоминающие резонеров, действующих в произведениях писателей Екатерининской эпохи.

Слияние этих двух направлений — реального, стремящегося к воспроизведению жизни, и сентиментального, ищущего положительных типов — совершается благодаря деятельности Пушкина, который дает Р. роману новое направление, сохраняющееся и до нашего времени. "Евгений Онегин" является первым образцом Р. реального романа. Реализм здесь уже не односторонний, а исключительно сатирический, жизнь представляется в самых разнообразных областях, и в своей внешней обстановке, и в своем духовном содержании, без прикрас, но с указанием светлых сторон ее. Сближение литературы с жизнью позволило Пушкину открыть такие типы, которые надолго становятся предметом изучения для последующих романистов. Изменяется время — изменяется и литературный тип: иначе и быть не может, раз литература держится реального направления, черпает материал для творчества из окружающей действительности. Как Онегин, так и другие Пушкинские типы, разрабатываются в дальнейшем Р. романе: Ольгу можно найти в Гончаровской Марфиньке, в Китти ("Анна Каренина"); Татьяна в некоторых чертах отразилась и у Тургенева (особенно в "Дворянском Гнезде"), и у графа Л. Н. Толстого; Ленский является прототипом Райского в "Обрыве", Александра Адуева, разных других романтиков новейшей литературы. Роман Пушкина оказал влияние на позднейших писателей и своими картинами природы и быта: в новой школе немыслимы, например, идиллические, фальшивые изображения крестьянской жизни. Огромное значение для развития романа имела и "Капитанская Дочка". Здесь нет ни приподнятости тона, обычной в исторических романах прежнего времени, ни излишних описаний обстановки, чем злоупотребляли Вальтер Скотт и многие западные романисты, писавшие под его влиянием. Влияние Пушкина на последующий роман обнаружилось и в сочувствии к людям слабым, униженным и оскорбленным, в противопоставлении гордому типу (или "хищному", по выражению Аполлона Григорьева) типа "смирного". Это противопоставление можно видеть уже у ближайшего преемника Пушкина — у Лермонтова (Максим Максимыч, Печорин); затем оно особенно ярко сказалось чуть ли не во всех романах Достоевского, а также и у графа Л. Н. Толстого.

В гуманном сочувствии униженным и оскорбленным заключается одна из сторон того учительного направления, которым отличается новый Р. роман со времен Пушкина. Задача личного нравственного обновления ярко отмечается и Пушкиным, и последующими романистами. Личное совершенствование не исключает, однако, общественного прогресса, а напротив, является одним из его условий. В этом отношении Р. роману путь указан был Гоголем. Внеся в Пушкинский реализм элемент юмора, "смеха сквозь слезы", Гоголь наметил в "Мертвых душах" некоторые типы, весьма интересные по своей литературной судьбе: таков Тентетников, почти целиком отразившийся в лице Обломова, таков Чичиков, не раз встречающийся в виде разных дельцов у Писемского и у П. Д. Боборыкина, таковы в особенности не удавшиеся Гоголю типы положительных общественных деятелей — Констанжогло, Муразова, — являющиеся как бы задачей, поставленной Гоголем его преемникам. И Тургенев, и Писемский, и Гончаров, и многие другие романисты гоголевского периода стремятся представить тип положительного деятеля (дядюшка Адуев, Штольц, Калинович, Базаров, Соломин).

Задавшись воспроизведением действительности, Р. роман, начиная с конца 40-х годов, представляет собой художественную историю умственного и этического развития русского общества. Тургенев дает нам сперва характеристику движения 40-х годов; мы видим у него отражение борьбы западничества со славянофильством, картину отвлеченных витаний русских интеллигентных кружков; затем перед нами развертывается эпоха реформ, представляется подъем общественного настроения, стремление перейти от абстрактных словопрений к живому делу, борьба с реакционными стремлениями 60-х годов, торжество реакции и революционное брожение последующей эпохи. Такая же история раскрывается и в романической трилогии Гончарова. Достоевский в "Преступлении и Наказании", "Бесах" и "Братьях Карамазовых" рисует те фазисы, через которые проходило наше отрицание. Партийное отношение к жизни преобладает в произведениях Писемского и гораздо ниже его стоящего Б. Маркевича, когда они берутся представить умственное движение 60-х годов: во "Взбаламученном море", "Переломе" и "Бездне" встречается немало личных намеков и карикатурных изображений. К Марковичу примыкают по направлению своих беллетристических работ Клюшников, Авсеенко и Всеволод Крестовский, хотя последний дал в "Петербургских трущобах" весьма любопытную и объективную характеристику жизни столичного пролетариата. С иной точки зрения отнеслась к движению 60-х годов талантливая романистка Зайончковская (В. Крестовский — псевдоним), давшая очень полную картину жизни русского общества, преимущественно провинциального. Почти совсем не коснулся этого движения в своих романах граф Л. Н. Толстой: если в "Анне Карениной" и можно найти ответ на вопросы, волновавшие в то время русское общество, то все-таки видно, что "великий писатель земли русской" ищет разрешения этих вопросов не в социальном переустройстве, а в личном совершенствовании, о котором так много думает и говорит Левин. Примыкая к общему течению русского идеального реализма, Л. Толстой с самого начала своей деятельности поражает глубиной своего анализа; у его героев постоянно замечается страстное искание этических основ жизни.

Исторический роман после Пушкина, несмотря на талантливость и добросовестность некоторых представителей этого жанра (Загоскина, Лажечникова), почти утратил свое значение, обратившись в изображение любопытных приключений. На недосягаемую высоту он поднимается вновь в "Войне и мире". Толстой, как и Пушкин, не обращается в археолога, в рисовальщика подробностей быта, а восстановляет живой облик изображаемого времени, никогда не теряя из виду психологической правды. Гениальное мастерство Толстого в изображении как исторических лиц и событий, так и вымышленной романической интриги, было причиной того, что его роман, вместе с произведениями Пушкина, наложил неизгладимый отпечаток на всю деятельность современных ему исторических романистов — графа Салиаса, Г. Данилевского, Вс. Соловьева, Мордовцева и др.; лишь граф А. К. Толстой в "Князе Серебряном" и Писемский в "Масонах" стоят вне влияния графа Л. Н. Толстого.

Реальное направление нового Р. романа привело к тому, что некоторые беллетристы отмежевали себе специальную область наблюдения и в ней иногда достигали весьма выдающихся результатов: так, появилась группа романистов-народников, к которой принадлежат весьма различные по своему миросозерцанию писатели — Д. В. Григорович, А. Потехин, Мельников-Печерский, Г. И. Успенский, Н. Н. Златовратский и др. Быт духовного сословия изображали Н. Г. Помяловский, Н. С. Лесков, И. Н. Потапенко; высшее общество выведено на сцену в романах Авсеенко и Маркевича.

Достигнув весьма выдающихся успехов к началу 80-х годов, Р. роман как бы вступил в период затишья; старые деятели умирают или перестают писать, а из новых никто не выдвигается на первый план; роман вытесняется повестью и рассказом. Тем не менее и теперь можно назвать несколько почтенных представителей этого литературного рода. Видное место принадлежит П. Д. Боборыкину, который в целом ряде романов дает нам картину последовательных изменений как в социальных отношениях, так и в духовной жизни русского общества. Можно упрекать Боборыкина в излишнем увлечении мелочными подробностями, но нельзя не признать за ним чуткой наблюдательности, уменья быстро подметить едва зарождающееся культурное явление. Влияние французского натурализма замечается в произведениях некоторых более молодых романистов; рядом с ним в последнее время возрождается, под именем символизма, теория искусства для искусства. В произведениях Эртеля ("Смена", "Гарденины" и др.), Мамина-Сибиряка, Каронина (Петропавловского), Потапенко, Микулич, М. Крестовской, Ольги Шапир замечается та же струя идеального реализма, служения общественному и индивидуальному совершенствованию, которая дала такую силу Р. роману.

Ср. Веселовский, "Памятники литературы повествовательной" (в "Истории русской литературы" Галахова, изд. 2-е, т. I); Пыпин, "Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских"; De Vogüé, "Le roman russe" (П., 1892); Головин, "Р. роман и русское общество" (СПб., 1897); Скабичевский, "История новейшей русской литературы"; О. Ф. Миллер, "Русские писатели после Гоголя".