(греч. σύνταξις— "строй, система", в грамматике "конструкция, грамматический строй речи") — в европ. грамматике этим термином обозначалась та часть ее, которая рассматривает законы сочетания отдельных слов в целые предложения. Современная грамматика, признавая, что связная речь есть единственный объект научной грамматики, должна была изменить и взгляд на С. При таком взгляде не может быть речи о сочетании отдельных слов в предложения, так как отдельных слов не существует помимо предложений. Следовательно, задача С. заключается в анализе живой человеческой речи. Но в такой общей форме С. совпадал бы с грамматикой вообще, задача которой сводится к тому же. Синтаксический анализ речи простирается только до пределов отдельного слова: анализ слов составляет задачу морфологии (учения о формах слов, о склонении и спряжении), учения об образовании основ (помощью суффиксов) и фонетики (учения о звуках). Таким образом, С. можно определить как учение о предложении и его частях. В изложении грамматики С. обыкновенно является последнею частью ее, наиболее сложною, но уже при разборе вопросов фонетики и морфологии предполагаются известными общие основы С. В морфологии рассматриваются различные формы грамматических категорий (падежей, наклонений и т. д.), которые создались в связной речи, в предложении. Мы различаем, напр., род. пад. ед. числа "рыбы" от имен. пад. множ. числа "рыбы", между тем как в самой форме этих двух слов нет никакой разницы. Следовательно, синтаксический анализ должен предшествовать морфологическому. Внешние границы С. как учения о предложении и его частях определяют и его содержание. С. должен прежде всего дать определение предложения как единицы речи. Затем он занимается разбором различных видов предложений (повествовательные и вопросительные, главные и придаточные и т. д.), устанавливает части предложения (подлежащее, сказуемое, дополнение и т. д.), рассматривает порядок слов в предложении и его изменения в связи с оттенками смысла, ударение в предложении. Далее рассматриваются: связь частей предложения между собою (явления согласования подлежащего со сказуемым, определения с определяемым словом, связь глагола с дополнением в различных падежах и т. д.), функции отдельных грамматических категорий (рода, числа, падежей, глагольных форм — залогов, наклонений, времен и т. д.), способы соединения предложений между собою (функции местоимений относительных и других, союзов, частиц). Так как С., рассматривая функции грамматических категорий, старается установить грамматическое их значение, то некоторые дают этому отделу С. название семасиологии (см.), а под С. разумеют только учение о сочетании слов в предложении (согласование, порядок слов); но такое определение С. не соответствует господствующему в науке употреблению этого термина. Изучение С. индоевропейских языков сделало наибольшие успехи с тех пор, как европейские ученые познакомились с санскритом. Сравнительно-исторический метод изучения грамматических вопросов выдвинул совершенно новые задачи и в области С. Сравнение индоевропейских языков показало, что в период общей жизни индоевропейских народов в их языке существовали уже известные типы предложений, типы различных сочетаний грамматических форм между собою и т. д. По этим типам слагались новые предложения и создавались новые обороты речи. Сравнительный С. старается поэтому восстановить эти первоначальные типы употребления (Gebrauchstypen) и определить, каким путем развился из них современный и исторически известный грамматический строй речи индоевропейских языков. В результате такого исследования оказывается, что грамматические категории находятся в беспрерывном процессе изменения: одни из них исчезают, другие появляются вновь. Во многих случаях мы имеем возможность наблюдать, как одинаковые грамматические категории создаются в различных языках независимо друг от друга, причем, конечно, только в редких случаях совпадают и по звуковому составу. Исследование процессов создания и развития новых грамматических категорий представляет самую интересную сторону синтаксических исследований. Во всех индоевропейских языках создалась, напр., категория наречий. Различные разновидности этой категории создавались и в исторический период существовании языков, создаются еще и теперь. Так, напр., франц. наречия на -ment развились из латинского творит. пад. mente (от men — "ум"), латинские наречия на -iter — из винит. пад. слова iter ("путь") и т. п. Большинство существующих наречий представляют застывшую форму какого-либо падежа (ср. русск. бегом, вечером и т. д.). Создание этой грамматической категории объясняется ослаблением грамматической связи между падежом и глаголом. Такие же наречия могут образовываться и от глаголов. Хорошим примером этого явления могут служить русские деепричастия, представляющие из себя застывшие формы причастий (напр. идя — форма муж. рода, идучи — форма жен. рода). Эти примеры показывают, как в языке разрушение одной категории идет рука об руку с созданием новой: русский язык утратил причастия настоящего времени (русские причастия заимствованы из церковно-славянского языка) и создал вместо них деепричастия. Такая же компенсация замечается во многих языках в развитии функции предлогов вместо утрачиваемых или утраченных падежей (франц., итал. и др. языки). Эти наблюдения дают возможность решить некоторые вопросы более отдаленных периодов жизни языков. Некоторые грамматические категории во всех индоевропейских языках несомненно возникли в каждом языке отдельно. Такова, напр., категория страдательного залога: особой формы страдательного залога не существовало в общеиндоевропейском языке. Она возникла во многих языках прежде всего в именных формах, образованных от глагольных корней, напр. в причастии прошедшего времени на -tos (греч. δοτός, лат. datus — "данный", русск. бит). Не существовало, по-видимому, и категории будущего времени, которое в различных языках образуется различно, а в некоторых (как напр. в древненемецких языках) и вовсе не существует. На основании таких сравнений можно с большою вероятностью заключить, что индоевропейский глагол первоначально вовсе не имел грамматич. категории времени, но зато обладал очень развитой системой видов, из которых каждый обозначал, каким образом протекает действие, выражаемое глагольным корнем: слагается ли оно из однородных мелких актов (как действия "шагать", "глотать", "измерять" "дрожать" и т. п.), или протекает равномерно (как "идти", "лететь", "бежать" и т. д.), или исходит из своего начального момента (как "подниматься", "выходить" и т. д.), или, наконец, сосредоточивается в одном моменте (как "лопнуть", "стукнуть" и т. п.). Каждому такому виду соответствовала и особая форма. Эта развитая система видов давала возможность, не выражая времени самою формою глагола, передавать самые тонкие оттенки последовательности действий при передаче события. Наибольшая необходимость ощущалась в выражении прошедшего времени; для этого служили наречия, обозначавшие "раньше, прежде". Одно из таких наречий сделалось с течением времени непременным признаком прошедшего времени в греческом и санскритском языке, при чем оно утратило свое первоначальное самостоятельное значение. Оно известно под именем приращения (augmentum: греч. έ-, санскр. à -). Таким образом возникла категория прошедшего времени. Категория будущего времени возникла, по-видимому, из таких глаголов, которые обозначали действие, указывая при том на конечный или начальный пункт его (см. выше). Если глагол обозначает исходную точку действия в настоящем, то продолжение его лежит в будущем — и наоборот, если глагол обозначает течение действия в настоящем, с указанием на его конец, то конец этого действия лежит в будущем. Такие глаголы легко в форме настоящего времени принимают значение будущего (ср. напр. нем. еr kommt gle i ch — "он сейчас придет"). В русском яз. такое употребление сделалось правилом: все глаголы совершенного вида, как говорят в грамматиках, не имея настоящего времени, образуют будущее простое. Это будущее есть, в сущности, настоящее, принявшее на себя описанным выше путем роль будущего (напр. идешь — наст. время, но придет, уйдет — будущее). Часто мы наблюдаем, что некоторые представления, первоначально чуждые грамматике, распространяясь в языке, превращаются в грамматические категории. Прекрасным примером этого служит грамматический род. Основа этой грамматической категории заключается в представлении полового различия. Возникнув первоначально в именах лиц женского и мужского пола, грамматический род распространился на имена других предметов, не имеющих никакого отношения к полу. Значительное количество существительных во многих языках не было захвачено этим процессом: это — имена среднего рода. В других языках этот процесс прошел вполне, и все существительные распределились по родам мужскому и женскому. Средний род исчез таким образом, напр., в литовском яз., где от него сохранились только немногочисленные остатки, и во французском, где латинский средний род обыкновенно перешел в мужской. Первоначальное число падежей в праиндоевропейском языке — восемь: именительный, винительный, творительный, дательный, отложительный (ablativus), родительный, местный и звательный. Нет основания утверждать, что в более раннюю эпоху существовало большее количество падежей, хотя такое предположение само по себе не невероятно. Было высказано предположение (H ü bschmann), что в историческом творительном падеже слились два первоначальные падежа: sociativus, обозначавший совместность, и instrumentalis, обозначавший орудие; но так как есть возможность объяснить значение орудия из значения совместности, то эта гипотеза не нужна. Первоначальная система падежей полнее всего сохранилась в санскритском языке. Славянские языки утратили только один отложительный падеж, который в них совпал с родительным. Этот процесс, начало которого мы видим и в санскрите, произошел также в яз. греч. и германских. Затем во многих языках был утрачен местный падеж: в греческом он совпал с дательным и творительным, в латинском — с отложительным (ablativus), в германских языках — с дательным. Та же участь постигла и творительный падеж, который в греческом совпал с дательным, в латинском — с отложительным. Этот процесс слияния нескольких падежей, известный под именем синкретизма, привел к сокращению количества падежей: в славянском — до семи (без отложительного), в латинском — до шести (без творительного и местного), в греческом — до пяти (без творительного, местного и отложительного). Такое обеднение формальной стороны этих языков не сопровождалось, однако, утратою функций старых падежей: они почти целиком перешли на сохраненные падежи. Можно даже сказать, что иногда функции падежей расширились: так, напр., греч. дательный сохранил все функции первоначальных дательного, творительного и местного падежей, с которыми он совпал по форме. И здесь, следовательно, мы наблюдаем ту же компенсацию функций грамматических категорий.

Литература. По общим вопросам С. трудно указать одно сочинение, разбирающее их во всем объеме. Прекрасное выяснение многих вопросов можно найти у Потебни, "Из записок по русской грамматике" (изд. 2-е, Харьк., 1888; введение, стр. 1—123); кроме того, см. В. Delbr ü ck, "Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen" (I часть, Страсб., 1893; II ч., 1897; III ч. 1900 г.); H. H ü bschmann, "Zur Casuslehre" (Мюнхен, 1875; подробная история вопроса). Дальнейшая литература приведена у Дельбрюка, I ч., стр. XX сл.; II ч., стр. XVI cл., и по отдельным вопросам в соответственных местах.