(Владимир Данилович) — выдающийся юрист и многосторонний писатель; сын доктора, род. в 1829 г. в Минске, от православного отца, учился в минской гимназии с обязательным по всем предметам русским языком, но воспитание получил польское. В спб. университете, в котором С. слушал лекции по юридическому факультету с 1845 по 1849 гг., учащиеся вне аудиторий группировались по национальностям, и С., с другими уроженцами западных губерний, примкнул к кружку польских студентов. Из русских учено-литературных кружков теснее всего примкнул к кружку Кавелина, а позднее — к "Вестнику Европы". С 1857 г. С. читал в спб. университете лекции по уголовному праву, в 1861 г., с временным закрытием университета, оставил эту кафедру; был затем преподавателем уголовного права в училище правоведения, но вскоре, прекратив навсегда свою профессорскую деятельность (1864), посвятил себя адвокатуре, в которой занимает одно из первых мест, и много лет избирался в состав совета присяжных поверенных округа спб. судебной палаты. Юридические труды С. относятся к области как гражданского, так и уголовного права. Главные из них "О правах нейтрального флага и нейтрального груза" (СПб., 1851); "Об отношениях супругов по имуществу по древнему польскому праву" (СПб., 1857); "О праве литературной собственности" (СПб., 1861); "О теории судебно-уголовных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством" (СПб., 1861); "Учебник уголовного права" (СПб., 1863); "Права авторские и контрафакция" (СПб., 1865); "Черногория и законник Богишича" ("Вестник Европы", 1889, № 2); "Новые направления в науке уголовного права" (СПб., 1898); "Вопросы, возбуждаемые новейшими проектами преобразований акционерного законодательства в России" ("Русское Экономическое Обозрение", 1900, № 3). Рядом с юридическими вопросами С. глубоко занимают вопросы литературные и политические. Он написал ряд столько же блестящих, сколько содержательных и глубоко продуманных статей о Гамлете, о предшественниках Байрона, о байронизме у Пушкина и Лермонтова и у Мицкевича, "Пушкин и Мицкевич у памятника Петра Великого", статью о дружбе Шиллера и Гете и др. Критические очерки С. печатались главным образом в "Вестнике Европы", и все они, как и др. его труды и главные судебные речи, вошли в состав полного собрания его "Сочинений" (тт. I—IX, СПб., 1889 и сл.), которому предшествовал сборник статей и речей: "За много лет" (СПб., 1879). Как историк литературы и публицист, С. равно принадлежит как русской, так и польской литературам. Между прочим, он участвовал в работах по изданию "Volumina legum", предпринятому Огрызко (см.) и трудился над подготовкой критического издания Литовского Статута, но последнее, вследствие закрытия типографии Огрызко, не осуществилось. Для предпринятой А. Н. Пыпиным "Истории славянских литератур" (СПб., 1865; 2 изд. 1879—81) С. составил очерк истории польской литературы. В своем очерке С. исходит из того положения, что выработанные историей национальные особи в мире славянском разнятся столько же темпераментами, сколько и идеалами, и что если бы правильное знакомство с польскими идеалами, запечатлевшимися в польской литературе, получило распространение в русском обществе, то этим сделан был бы громадный шаг к взаимоуважению, а следовательно, и к сближению двух культур, разделенных китайской стеной предубеждений, несмотря на солидарность национальных интересов. Такова точка зрения, которую С. проводит как в своих историко-литературных, так и в публицистических трудах. Он может считаться главой той фракции польского общества, которая стремится к русско-польскому сближению и органом которой является журнал "Kraj", издаваемый с 1883 г. в Петербурге; одним из основателей его был С. С 1876 г. он издает ежемесячный журнал "Athenaeum", выходящий в Варшаве. Кроме названных, отдельно издал "Жизнь и политика маркиза Велёпольского" (СПб., 1882). С. перевел с латинского языка, с рукописи, сочинение польского историка XVI в. Свентослава Ормельского: "Восемь книг Безкоролевия от 1572 по 1576 гг." (СПб., 1856). Собрание его сочинений на польском языке издано в 7 тт. ("Pisma", СПб., 1892—1899). Национальные интересы, однако, ни в каком случае не составляют главной черты литературных и публицистических взглядов С. Он по преимуществу проповедник общеевропейских культурных идеалов и неумолимый враг шовинизма и клерикализма.

С. как судебный оратор и ученый. С. — один из самых выдающихся деятелей русской адвокатуры, которой он посвятил себя, с самого введения в России судебной реформы в 1866 г., примкнув к числу первых, получивших звание присяжного поверенного при спб. судебной палате. Неоднократно избираемый в товарищи председателя и в председатели совета присяжных поверенных спб. округа, С. много поработал для регламентации отношений последних к публике и к поручаемым им делам, в смысле требований строгой профессиональной этики. Выступая в качестве защитника, а иногда и гражданского истца, в ряде выдающихся уголовных дел, С. явился не только своеобразным, глубоким и талантливым представителем адвокатуры, но и всей своей деятельностью на этом поприще преподал достойные самого внимательного изучения приемы и способы, согласные с непосредственными целями и, вместе с тем, с общественными задачами адвокатуры. Полное собрание его сочинений содержит в себе пять томов речей, из которых представляется возможным вывести, в известной системе, его взгляды на теорию и практику деятельности судебного оратора. Так, выделяя из общего понятия о защите ее задачи, С. находит, что, помогая суду заглянуть в тайны души подсудимого и изучить ее изгибы, защитник должен сказать в пользу обвиняемого все, чего он сам не может, не умеет или не хочет сказать, не закрывая при этом глаза на истину и не указывая голословно на влияние и воздействие среды, личностей или обстоятельств, без их тщательного изучения и проверки и без сопоставления личности искушаемого со свойствами и приемами искушения. Дар свободного слова предоставлен адвокату для облегчения участи подсудимого и им не следует пользоваться для распространения преступных или противообщественных идей. Из видов, защита по соглашению с подсудимым менее свободна, чем защита по назначению от суда, ибо приходится по возможности придерживаться системы защиты обвиняемого; но и тут защитник не может быть слепым орудием и должен проявлять отвагу своего звания в названии вещей по их именам. В зависимости от свойств обвиняемого защита может выражаться или в полном отожествлении защитником себя с обвиняемым, в особенности в передаче его чувств, или же в отделении себя от него и объективном к нему отношении. По политическим делам защита должна быть свободна, причем адвокат, не будучи солидарен с подсудимым, должен, однако, иметь право высказать всевозможное для оправдания или уменьшения вины подсудимого и для ослабления невыгодного впечатления в отношении чувств, руководивших последним. В своих приемах защита не должна давать увлечь себя неуместным соображениям о возможности надоесть или наскучить судьям, исчерпывая материал до конца и относясь не только к фактам дела, но и к источникам и причинам карательного закона с всесторонним исследованием; в делах, имеющих предметом щекотливые подробности, она должна рисовать не их, а лишь общие начертания предмета, подражая не детальной китайской живописи, а античной скульптуре. Применяя эти общие правила в своей практической деятельности, С. облекает в формы, выраженные оригинальным, не всегда правильным, но всегда образным, точным и подчас очень острым языком, глубокое, логически стройное и нередко художественное содержание, давая, в последнем отношении, то яркие очертания, то мысль, неминуемо создающую, в последовательном своем развитии, тот или другой образ. В общем, речи его сжаты и сравнительно кратки, он говорит, как бы следуя совету Канта: "coll'arte di dir poco e di far pensare assai" (с искусством мало говорить, но много заставлять думать); при этом почти всем его речам присущи научный прием разбора и установления методов исследования спорных обстоятельств и известная поучительность на почве обширных и разносторонних знаний в области естественных и гуманитарных наук, поднимающая защиту в высший порядок идей. Очень искусно споря против фактической стороны дела, но никогда не умаляя значения и силы злого деяния, приписываемого подсудимому, С. обращает особое внимание на выяснение вопросов о том, что за человек обвиняемый и подходит ли содеянное им под то определение закона, на котором настаивает обвинитель. Отсюда блестящие и продуманные характеристики и тонкий научный и житейский разбор уголовной квалификации действий подсудимого. Характеристики Саши Большой (в процессе об убийстве фон Зона), Островлевой, Нины Андреевской, Шомберг-Колонтая, Нечаева дают образы, прочно остающиеся в памяти, благодаря своей психологической и жизненной правдивости. Там, где С. принужден разбирать улики и доказательства отрицаемого им события преступления, его едкая критика, находчивые и тонкие сопоставления не оставляют ничего недоговоренным или обойденным, неуклонно направляясь, в виде обдуманных поступательных действий, от окружности к центру дела, т. е. к личности обвиняемого. По содержанию своих речей, С. является не только защитником в данном деле, но и мыслителем, для которого частный случай служит поводом для поднятия общих вопросов и их оценки с точки зрения политика, моралиста и публициста. Его речи часто представляют собой, независимо от своего делового содержания, цельные отрывки из учения об обществе, об уголовной политике и о судебной этике. Так, в ряде литературных процессов и дел о преступлениях против церкви им разработан вопрос о свободе совести и вдумчиво очерчены отношения между наукой и религией, между догматической и нравственной стороной последней и между свободой исповедания и свободой исследований; в процессах Кронеберга и Любатович он рассматривает вопросы о пределах карательной власти государства и о взаимодействии законов и нравов; в процессе, вызванном дуэлью Утина с Жоховым, дает исследование о происхождении и внутреннем значении поединка; в многочисленных делах о преступлениях печати — выясняет вопрос о свободе печатного слова и ее истинных пределах, тщательно и впервые выдвигая тонкое различие диффамации, клеветы и брани в печати, советуя судить клеветника по его поступкам, не производя исследований в его душевной области, причем пришлось бы иногда "надевать калоши" и "вступать в область сероводорода" — и ставит в величайшую заслугу автору и лучшую услугу литературы обществу — нравственное поднятие читателя; в делах, разбиравшихся перед военно-окружным судом — дает определение и анализ различных видов военной дисциплины и отношения их к карательной деятельности государства; наконец, в защитительных речах по политическим процессам, богатых историко-бытовым анализом, С. развивает строго проводимую систему органического развития государства, не отрицая значения постепенной демократизации общества, но иронически относясь к утопическим взглядам, построенным не на любви к заветам исторического прошлого, а на радикальном разрыве и с прошлым, и с настоящим, в утопической надежде на "золотой век" будущего, и указывает на важные идейные и практические отличия пропаганды политической от пропаганды социальной. И на чисто-юридической почве, преимущественно в своих речах перед кассационным судом, С. постоянно затрагивает общие вопросы о задачах и устройства суда и о способах и выводах судебного исследования. Блестящими доводами и картинами рисует он опасность почвы, на которой перед судом, обязанным добиваться "сухой, но бессмертной истины", вырастает, рядом с историческим исследованием материала, "бурьян" поэтической легенды, опутывающий свободную деятельность ума у судей и сторон. Определяя задачи суда, С. напоминает ему об обязанности не творить закон, а "ремонтировать" своими приговорами те повреждения, которые в нем сделаны, как в цементе, не дающем обществу распасться на свои составные атомы. Поэтому, признавая за кассационным сенатом роль пестуна и регулятора в судебной сфере, С. приглашает его не возводить "свою собственную надстройку над зданием, возведенным законом". В речах его рассыпано множество ценных замечаний о деятельности и организации суда присяжных. К введению этой формы суда в России С. относился в свое время с недоверием. В публичных лекциях "о теории судебно-уголовных доказательств", читанных в 1860 г. в СПб., он высказывал опасение, что нравственно-юридическое развитие народа не подготовило его к участию в свободном, не стесняемом обязательными правилами суждения, суде — и что отсутствие привычки отличать закон от требования начальства, а также присущая русскому человеку склонность видеть в преступнике "несчастного" могут вредно отразиться на правильном отправлении правосудия. Жизнь и здравый смысл народа не подтвердили этих опасений, и С., испытав русских присяжных заседателей на практике, прямодушно и твердо стал на их сторону, не впадая в идеализацию. По справедливости признавая, что виной некоторых временных недостатков этого суда у нас — условия, в которые он поставлен, С. выступил защитником его против нападений позитивно-антропологической школы (Тард, Гарофало и др.) в лекциях "о новых направлениях в уголовном праве", читанных в Соляном городке в 1891 году. В сенатских речах по делам Мельницких, Островлевой и персидского принца Кейкубата, давая указания на необходимые улучшения в постановке этого суда, которому надо "дать побольше доверия и поменьше власти", отмечая его "наставительный" характер и противополагая его суду коронному, "законнику, витающему в абстракциях и небеспристрастному решителю, тянущему всегда в пользу государства без негодования и сострадания", С. признает, что при правильном устройстве суда обязанности людские должны толковаться судом юристов, а деяния обсуждаться присяжными. Значительная часть многих речей С. посвящена вопросам психофизиологии и содержит множество тонких и обличающих обширную эрудицию замечаний и характеристик из области уголовной физиологии и психологии. Находя, что духовная культура выражается с одной стороны в выработке и преобладании мозга и нервной системы, а с другой — в возрастании идеомоторных процессов, в возможно большем расстоянии между внешним раздражением и его неизмеримо далекими результатами, причем каждый результат является уже не продуктом первоначального раздражения, а ответом, данным всем характером, всеми пережитыми опытами и всеми привычками мысли, чувств и деятельности, С. с особым вниманием исследует чувствительный, мыслительный и волевой процессы в человеке. Сделанные им (в особенности в деле Островлевой) анализы душевных недугов — как болезней мышления и разбор их отличия от болезней чувств и воли дали ему вполне заслуженное право быть избранным в 1885 г. в члены психиатрического общества при Императорской военно-медицинской академии. Свобода воли, обуславливающая собой вменяемость, по С. выражается в действии трех главных мотивов человеческих деяний — страсти, ума (расчета) и нравственного чувства (совести) — и наказание назначается за то, что один из двух первых мотивов оказался сильнее третьего, за то, что страсть одолела ум или ум наложил молчание на протестующую совесть. Критерий этот не приложим, однако, к душевнобольным и меч правосудия опускается там, где над человеком тяготеет проклятие природы. Живая, энергическая речь С., одинаково сильная в синтезе и в анализе, никогда не упускающая из виду подсудимого, как "брата по человечеству", проникнутая разумным снисхождением к увлечениям молодого возраста, однако, без льстивого попустительства, всегда производила впечатление на присяжных и привлекала к себе особое внимание суда. Если вдумчивость в дело, изучение его во всех мельчайших подробностях, отсутствие напускного пафоса и простота речи, в связи с глубиной и богатством ее содержания, должны служить образцом и примером для лиц, посвящающих себя адвокатуре, то такой образец дан в самых широких размерах судебной деятельностью С. В области науки уголовного права, помимо вышеупомянутых лекций и рефератов в спб. юридическом обществе о языке судебного делопроизводства, о западной адвокатуре и др., С. известен своим "Учебником уголовного права", изданным в 1863 г., и речью о Джоне Говарде, произнесенной при открытии IV международного тюремного конгресса. Учебник, обнимающий собой общую часть материального уголовного права и ставший в настоящее время библиографической редкостью, по времени своего появления был первым самостоятельным и вполне научным трудом по теории уголовного права в России, и до настоящего времени, в значительной своей части, не утратил ценного значения. В нем, в то время когда еще не была восстановлена в университетах кафедра чистой философии, были изложены и разобраны с необыкновенной ясностью, вразумительностью и блеском философские учения Канта, Фихте, Гегеля, Бентама и теории целого ряда западных криминалистов. Из лекций С. — ибо учебник представляет совокупность лекций, читанных им в петербургском университете (а по закрытии его — в залах городской думы) слушатели выносили яркое представление о сущности учения великих мыслителей, полезное и не для одних занятий уголовным правом. Рядом с изложением теорий С. дал талантливые страницы, посвященные общим положениям уголовного права истории и практическому осуществлению наказаний, полные настойчивого призыва к справедливости, слагающейся из примирения начал общежительности и свободного самоопределения воли, и к отказу от тех карательных мер, которые "бесчеловечны, потому что не необходимы". Картины дряхлеющего Рима с его системой жестоких мучительств, полемика с защитниками смертной казни и художественно изложенная история английской ссылки в Австралию — принадлежат к лучшим страницам книги. Учебник, своей новизной и смелым выражением убеждений автора, взволновал представителей рутинных взглядов на уголовное право и вызвал в печати нападки, далеко не всегда стоявшие на исключительно научной почве. Быть может, именно они содействовали лишению, в середине шестидесятых годов, кафедры уголовного права человека с сильным умом и талантом, обогатив этими свойствами, в лице С., русскую адвокатуру. Рассматриваемый объективно и вне современной ему "злобы дня", учебник С. является замечательным трудом, в котором, из-под облика строгого юриста и осторожного, с несколько консервативным направлением, политика, желающего взаимодействия между общественным строем и почерпнутым из потребностей жизни уголовным законом, сквозит художник-гуманист. В речи о Говарде, содержащей интересную характеристику Беккарии и Говарда, С., ярко изображая разлад между нравами и чувствами людей второй половины XVIII в., с одной стороны, и законами того времени — с другой, намечает подобный разлад в современном обществе относительно важнейших уголовных наказаний и невозможность существования параллельных и одновременно противодействующих одна другой систем наказания: лишения свободы посредством заточения за менее важные преступления и ссылки — за более важные.