— Этнические группы, говорящие на финских языках, не занимают одного сплошного пространства. Некоторые из них представляют собой оазисы, окруженные со всех сторон этническими элементами другого происхождения. Лишь об одной финской народности — мадьярах — можно сказать, что она очутилась вдали от своих лингвистических сородичей благодаря добровольной массовой эмиграции; другие группы переходили на небольшие расстояния, меняли свое местопребывание, теснимые более энергичными племенами нефинского происхождения. Уже из самого размещения финских народностей очевидно, что финское племя, как и все охотничьи и рыболовные племена, не отличалось исторической активностью. Данные истории подтверждают это положение. Ф.-угорское племя занимало некогда все пространство, на котором ныне рассеяны его отдельные ветви (за исключением мадьяров), и, быть может, простиралось далее к югу, доходя до рубежа черноземной полосы. И в северной Скандинавии финское племя занимало некогда гораздо большую территорию, чем теперь. Делались попытки определить территорию отдельных ветвей финского племени на основании названий рек и местностей и даже воспроизвести историю колонизации того или другого края. Русская колонизация, вытесняя финнов, сохранила в большинстве случаев прежние названия рек, изменив их лишь в фонетическом отношении. Напр. "по реке Илексе озера и реки, лежащие к востоку от обширных, покрытых иногда лесами болот, расположенных между притоками Вытегры и изгибом Андомы, носят финские названия, деревни же и местности — русские" (Веске). С данной точки зрения особенно важны окончания Нурма, Нарова, Нуренга, Нюрюк — свойственные отдельным финским наречиям названия рек, происходящие от одного и того корня ("болотистая река"). Каждая из главных групп Ф.-угорского племени пользуется для образования названий рек другим окончанием. Существование массы однородных названий на нга (в бассейнах Сухоны, Ваги, Сев. Двины, Онеги), на ва (Пермский край) и лей (Поволжье от Нижнего до Саратова) также указывает на былое присутствие какой-то крупной национальности, "определить которую можно будет только тогда, когда все данные названия будут научно истолкованы при помощи живых финских наречий" (Смирнов, о пермяках). Европеус занимался очень успешно этим анализом, после него Веске, в последнее время проф. Смирнов. Доказано, что окончание ма характерно для вотяцких рек, ва — для пермяцких, нга — для лопарских. Анализ этих названий обнаруживает часто еще более ранние слои местных названий. Так, напр., край, занимаемый черемисами, не был пустыней, когда они впервые там явились. Главные воды этого края носят названия, по своему составу не соответствующие черемисским; эти названия не могут считаться и вотяцкими, хотя последние рядом с черемисскими часто встречаются. Судя по названиям вроде Сурья, Курья, можно думать, что с вотяками или незадолго до них в краю кочевали зыряне. За вычетом всех зырянских по типу названий остается масса других, которые пока не поддаются еще объяснению из живых финских наречий, но, судя по сходству или даже тождеству их, можно заключить, что они принадлежат народу, занимавшему громадное пространство от меридиана Москвы до меридиана Перми. Исходя из названий местностей, можно воспроизвести историю колонизации, например, черемисского края черемисами. Эта народность распадается на группы, носившие названия по именам рек (ветлужане — вытлямар, рутчане — рэд-мар). Движение по той или другой реке отдельных частей какой-нибудь ветви обозначается названиями, в окончаниях которых слышатся слова "край", "берег", "вершина". Встречая на своем пути мелкие речки, овраги с текущей водой (aнгер), колонисты разбивались на поселения из отдельных семей, и овраги, не имевшие названий, стали называться по их именам, наприм. Ахмат-инер. С берегов мелких речек и оврагов переселенцы проникали на дикие поляны среди лесов, покрывавших страну, ставили на них жилье и давали им свое имя. Таким образом возникло множество названий, состоящих из слов "поле" (нур) и "сторона" (беляк) в соединении с личным именем. Проходят десятки лет, даже века: население такой поляны увеличивается, и от поселка отделяется несколько починков. Возникает потребность обозначить каждый из них особым именем: являются названия, в которых определяется уже не поле, но участок, жилье, усадьба (илем, сурт). С разрастанием починков слово, означающее одинокое жилье, заменяется словом, означающим совокупность жилищ; являются названия, в состав которых входит чаще всего личное имя, или русское слово "село" (сёла, сола), или тюркские куш, ял, полок. Эти селения в свою очередь разрастаются; из них выселяются одиночки и группы, жилища которых, сохраняя общее имя, носят второе особое название, данное чаще всего по местным обстоятельствам (напр. Лапсола = "низменная деревня", Куркумбал = "нагорная деревня"). После этих исследований попытка Кастрена определить древнее размещение финских народностей может сохранить лишь относительное научное значение. По мнению Кастрена, пермская группа занимала некогда пространство от Урала до Вычегды и Западной Двины; к западу от нее лежали земли вестов и чудов, к северу — ями (предков тавастландцев). Еще более к северу от Урала до Сев. Двины и вдоль Белого моря жили корелы; может быть, ветвью этих последних были печорцы, жившие еще более к северу; к югу от пермяков поселилась группа черемисо-мордовская.

Ф. племя разделяют на 4 группы на основании лингвистического родства. К угрийской ветви причисляют вогулов и остяков; из нее вышли некогда мадьяры. Пермская группа, к которой принадлежат вотяки, пермяки и зыряне, и черемисо-мордовская довольно близки друг к другу. Наконец, к западно-финской группе принадлежат финляндские группы, чудь, весь, эсты, ливы; сюда же относят и лопарей (см. соответствующие слова). Племенные названия, насколько они употребляются самими финнами, носят топографический характер. В большинстве случаев они содержат в себе понятие о "воде" — вероятно, какой-нибудь большой реке, которая просто именовалась водой; иногда "вода" обозначается более точным образом. Названия веси, вотяков просто обозначают людей, живущих близ воды; то же самое значение имеет слово мордва; "остяки" — вероятно испорченное ас-хуи (люди, живущие над Асой, т. е. Обью); пермяки называют себя коми (по Кастрену — "люди над Камой"). Другой корень, попадающийся в названиях финских племен, — слово "человек": морт у зырян, мара у черемисов; этот корень встречается в названии мери и муромы ("люди суши" в противоположность мордве — "людям над водой"). Название черемисов происходит от татарской клички. Культурный уровень финских народностей очень неодинаков: наряду с рыболовами и охотниками (остяки, лопари), находятся столь высоко стоящие в культурном отношении группы, как мадьяры и финны Финляндии. Финляндцев насчитывали в 1896 г. около 2200000, мадьяр в 1900 г. — 7 1/2 млн. Следующее место по численности принадлежит мордве: в 1856 г. насчитывали ее около 800 тыс. (в обеих ветвях, мокшанской и эрзяской). Вотяков около 380 тыс., черемисов около 240 тыс., пермяков и зырян около 160 тыс., лопарей около 25000; число остяков, вероятно, не больше числа лопарей; вогулов и ливов всего по нескольку тысяч. Все финно-угорское племя насчитывает не более 12 миллионов, из которых 63 % приходится на мадьяр. У остяков до последнего времени сохранилось родовое начало. Во времена Кастрена они распадались на роды, из которых каждый представлял самостоятельное целое и в свою очередь состоял из множества семейств. Семейства одного и того же рода, даже не будучи в состоянии доказать степень взаимного родства, не вступали в брак между собой, держались вблизи одни от других, помогали друг другу и обладали общими религиозными местами и родовыми святилищами. И у вотяков проявляется родовое начало. Где бы они ни садились, они садятся группами, связанными между собой близким родством. По Первухину, у вотяков насчитывается около 70 родов; некоторые из них вымерли, другие держатся в 2—3 деревнях, но есть такие, которые разрослись до очень значительных размеров, обнимая 10—30 селений; связь, соединяющая такую группу деревень, выражалась не только в признании общего гения-покровителя, но и в общих молениях. Эти союзы, принимающие уже отчасти характер территориальной организации, носят название мэров, самая же совокупность лиц, связанных происхождением от общего родоначальника, носит название эли. У черемисов, у которых наряду с делением на уезды, волости и деревни, также продолжает существовать не совпадающее с ним деление на мэры и кюмыжи; рядом с волостными и сельскими сходами, которые созываются властями, сохраняют свое существование сходы, созываемые сновидцами, равно как и соответствующие им общественные моления кюмыжей и мэров. Эти мэры вотяков и черемисов соответствуют, вероятно, тому, что Римберт, составитель жития св. Анзгария, говоря о ливонцах, называет латинским термином civitas. Во главе такой civitatis находился князь. Пермская земля, напр., делилась между многими князьками, сидевшими в отдельных городках, которые обыкновенно были расположены у устьев речек; подданные собирались в этих городках в случае опасности и защищались за земляными валами. Окс — термин, обозначающий у пермяков князя — находится, кажется, в близком родстве со словом оксэм, обозначающим собрание и сходку. Сомнительно, чтобы финское племя в своей общественной организации поднялось выше такого простого строя. И материальная культура его в прошлом находилась вообще на очень низком уровне. Предание пермяков Глазовского уезда гласит, что предки их копали землю около пней лопатами, а боронили, возя елку с обрубленными сучьями; эти приемы практикуются и теперь, как вспомогательные, но елка в некоторых случаях заменяется липовым лотком, в дно которого вбиваются тонкие, гибкие еловые сучья вершков 14—15 длины. — Относительно культурного прошлого финнов наука, кроме исторических указаний, располагает материальными остатками, добытыми из раскопок, и данными лингвистики. Уже Алквист на основании общего всем финнам словесного материала старался начертать картину их материальной культуры до распадения на отдельные народности. Этот уровень доисторической финской культуры почти тождествен с тем, на каком находятся в настоящее время остяки. Доисторические финны занимались охотой и рыболовством, держали собаку, корову, но не умели добывать масла и сыра. Они переняли от арийцев овцу, козу и свинью, вероятно, и лошадь. Умели ткать, очищали лес с помощью огня и возделывали на лядинах ячмень. Жили в землянках и в конических шатрах, покрываемых зимой шкурами; очаг состоял из нескольких камней, расположенных посередине хаты. Женщины употребляли иглы из костей; кожи доставляли материал для одежды. Сомнительно, чтобы финны были тогда знакомы с металлами; исключение, быть может, составляла самородная медь. В последнее время Аберкромби старался пополнить выводы Алквиста, останавливаясь главным образом на восточных финнах; между прочим, он обратил внимание на неуменье доисторических финнов считать выше десяти. До десяти они научились считать, когда уже распались на 3 отдельные группы; на основании разных соображений Аберкромби полагает, что это случилось за 1800—1500 лет до Р. Х. Лингвистический материал позволяет нам воспроизвести культурные воздействия, которым финны подвергались со стороны других племен. Иранское воздействие началось около 600 лет до Р. Х. и продолжалось несколько столетий; оно производилось в силу торговых сношений; можно предполагать, что иранцы основали небольшие фактории в некоторых пунктах Приволжья; Волга и Кама служили торговыми путями. Уже тогда мадьяры отделились от остяков и вогулов. Воздействие иранской культуры от Приволжья распространилось при помощи мордвы и на западных финнов. Эти последние состояли под культурным влиянием племен летто-литовского, славянского и скандинавского. На восточных финнов действовала культура степных кочевников — болгар и других; некоторые группы, напр. чуваши, были, быть может, племенами финского происхождения, всецело подвергшимися влиянию татар. Таким образом, еще до начала нашего летосчисления восточные и западные финны находились отчасти под влиянием совсем различных культур. Это доказывается и материальными остатками, добытыми из раскопок. Раскопки в 1878 г. вблизи южного берега Ладоги дали десять черепов долихоидальной формы, которые проф. Богданов сопоставляет с черепами из курганов Центральной России, Аберкромби — с черепами черемисов. Находки неолитического века в Коломцах, при выходе р. Волхова из Ильменского озера, в Олонецкой губ., близ дер. Волосова (недалеко от Мурома), в Новом Мордове (Спасский у.), в Вятской и Пермской губерниях относятся, вероятно, к финским племенам. Гончарные изделия, изваяния и т. д. обнаруживают родство между жителями бассейна Оки и жителями Олонецкой губ., западного побережья Белого моря, части Финляндии, бассейна Волхова и Северной Эстонии, но доказывают различие между ними и жителями бассейна Камы. К бронзовой эпохе следует отнести находки в Фатьянове (Ярославской г.), к переходной эпохе между веками бронзовым и железным — кладбище в Ананьине (Вятской г.). Железная эпоха началась сравнительно раньше в бассейне Камы, чем на Оке; раскопки в Гляденовой (Пермская г.) доставили около 23 тысяч предметов. Большая часть найденных там металлических изделий — местного производства, но серебряные сосуды — персидского, времен династии Сасанидов; эти находки доказывают, что между Персией и финнами Приволжья существовали тогда постоянные торговые сношения; финны снабжали купцов, вероятно, мехами. В антропологическом отношении также замечается сильное различие между отдельными группами финского племени. Даже среди одной и той же народности обнаруживается это различие, проистекающее, между прочим, из условий быта. "Известен контраст между горными и луговыми черемисами. Тот же контраст наблюдается между вотяками Вятской и Уфимской губерний. Переселившись на привольные земли Башкирии, вотяки как будто переродились: вместо тщедушных и низменных "мышей" явились рослые, крепкие работники" (Смирнов, "О вотяках"). Кроме этих различий, вызванных условиями быта, существуют еще расовые различия. Среди, напр., пермяков легко отличить два типа: один (главный), светло-русый или рыжеватый, с широким лицом, серыми глазами, вздернутым носом, толстыми губами, круглым подбородком; другой, темно-русый, с продолговатым лицом, смуглой кожей, карими или темно-карими глазами, прямым узким носом, тонкими губами, острым подбородком. Малиев нашел, что из 100 пермяков на блондинов приходится 63 человека, на брюнетов 32; на голубые глаза 44 %, на серые 42 % и на карие 1 4 %. Еще больше различия между лопарями и вогулами; они вполне оправдывают деление финнов (Майновым) на черных и светлых. И по строению черепа лопари, особенно скандинавские, сильно разнятся от вогулов. Черепу скандинавских лопарей свойствен крайний брахикефализм; Вирхов называет их патологической, рахитической расой. Вогулы, наоборот, обладают громадным процентом долихокефалов, оправдывающим мнение Риплея, что даже Северная Германия не обладает большим процентом длинноголовых. По измерениям (Деникера) на живых 106 остяков дали для среднего указателя 79,3; 54 мадьяра — 81,4; 126 вотяков — 82,0; 100 пермяков — 82,0; 100 зырян — 82,2; 168 мордвинцев — 83,3; 20 русских лопарей — 83,8. К этим данным можно еще прибавить указатель ширины, измеренный на черепах: 3 7 остяков — 74,3, 17 черемисов — 76,8. Монгольская примесь, особенно сильная у мордвы, обнаруживается главным образом в широком лице. Обилие особей светлого длинноголового типа заставило многих ученых отказаться от теорий, ищущих родину финнов в Азии. Но решение вопроса о происхождении финнов и о том, какой из встречаемых среди них типов следует считать первоначальным, находится лишь в зачаточном состоянии. В последнее время обнаруживается стремление в пользу мнения, что финны первоначально принадлежали к светлому типу. Как на такую попытку, можно указать на книгу Исаака Тейлора "The Origin of the Aryans", впрочем, отличающуюся слишком фантастическими выводами; Тейлор, между прочим, пытается доказать первоначальное единство арийских и финских языков.

Литература. Последнее по времени сочинение, представляющее резюме всего того, что науке известно о финнах, — J. Abercromby, "The Pre-and Protohistoric Finns, both eastern and western" (Л., 1898). Антропологические данные: H. Малиев, "Материалы для сравнительной антропологии. Вотяки" (Казань, 1874); Papai, "Der Typus der Ugrier" ("Ethnol. Mittheil. aus Ungarn", III, Пешт, 1894); Retzius, "Finska kranier" (Стокгольм, 1878); Майнов, "Записки Русского географ. общества" (XI и XIV томы); Малиев, "Антропологический очерк племени пермяков" ("Труды Общ. ест. Имп. каз. ун.", XVI); Елисеев, "Антропологические заметки о финнах" ("Изв. Общ. люб. ест.", т. 49-й). По доисторической археологии и культуре: Веске, "Славяно-финские отношения по данным языка" (Изв. Общ. арх., ист. и этн. при Имп. каз. ун.", т. VIII); Aspelin, "Antiquit é s du nord finno-ougrienne" (Гельсингфорс, 1875); Ujfalvy, "Les Bachkirs, les vepses et les antiquit és finno-ougriennes" (Π,, 1880); Grewingh, "Erläuterungen zur Karte der Stein-, Bronzen u. ersten Eisena lters von Liv-, Est-und Kurland" (Дерпт, 1884); Hausmann, "Grabfunde aus Estland" (Ревель, 1896); Иностранцев, "Доисторический человек каменного века побережья Ладожского оз." (СПб., 1882); реферат Кудрявцева о находках в Волосове ("Congres intern. d'arch. et d'anthr. preh.", т. II, M., 1893); Munkacsi, "Prehistorisches in d. magyar. Metallnamen" ("Ethn. Mittheil. aus Ungarn.", Пешт, IV); Paasonen, "Die t ürkischen Lehnwö rter im Mordvinischen" ("Jour. de la Soc. finno-ougrienne", XV); Первухин, "Материалы по археологии восточных губерний России" (M., 1896); Поляков (в "Зап. Русск. геогр. общ.", этн. отд., Х); Спицин, "Материалы по арх. восточных губ. России" (M., 1893), Теплухов (в "Трудах Перм. учен. арх. ком.", 1892—5); сочинения Альквиста, Шегрена, Кастрена, Смирнова.