— один из представителей утопического социализма (см.) и созданное им направление.

Charles Fourier — единственный сын богатого безансонского купца; род. в 1772 г. Слабый и болезненный, он с раннего детства отличался наклонностью к мечтательности и всему предпочитал занятия музыкой и чтение книг. Уединение развило в нем сильное воображение, наложившее резкую печать на всю его систему. Все, что известно о детстве Ф., рисует его очень правдивым и добрым. Школу он посещал до 12—13 лет, но наряду с ней шли самостоятельные и усидчивые, хотя и несистематичные занятия логикой, географией, физикой, математикой и др. Расстроенные после смерти отца торговые дела заставили Ф. почти тотчас по окончании школы приняться за добывание средств к жизни и стать за прилавок, хотя с его стороны и были попытки продолжать школьное образование, — попытки, кончившиеся неудачно. Сначала он служил приказчиком в чужих лавках, и по своей страсти к разнообразию переменил несколько хозяев, посетил многие города Франции — Лион, Руан, Марсель, Бордо, Париж. По поручениям разных торговых фирм он предпринимал и заграничные путешествия — в Германию, Бельгию, Голландию. Эти годы странствования были для него и годами учения: не говоря о богатых практических сведениях по географии и архитектуре, поражавших его учеников, он имел возможность детально изучить торговлю, на которую так ожесточенно нападал впоследствии, считая ее одним из серьезнейших зол экономической безурядицы. В 1793 г., во время восстания Лиона, Ф., бывший в это время собственником магазина колониальных товаров, лишился всего своего имущества, два раза подвергался аресту и едва не был расстрелян. После знаменитого декрета от 23 августа 1793 г. он был завербован в действующую армию, в отряд конных егерей. Однако, в 1795 г., по болезни, вышел в отставку и поступил приказчиком к хлебному торговцу в Марселе, а затем был courtier-marron'ом, т. е. биржевым маклером без законного свидетельства, в Лионе. К этому времени Ф. делается прожектером: изучая науки, наблюдая окружающие явления, он не мог ограничиться одним констатированием встречавшихся несовершенств или даже только критикой их. Творческий ум Ф. не мог оставаться долее в покое и весь отдается всевозможным открытиям, проектам и усовершенствованиям. Но долго не мог Ф. найти себе надлежащей дороги. То он измышляет новую, упрощенную систему нотописания, то ему приходит мысль об устройстве сначала деревянных, а затем и металлических рельсов; то он представляет в военное министерство проект продовольствия армии по новому способу, то пишет записку о мерах для ускорения перехода войск с берегов Рейна в Италию, то, наконец, сочиняет и представляет префекту проект учреждения особого класса маклеров для транспортирования кладей. В это время он уже выступает на литературное поприще: в лионских журналах этого периода можно найти за его инициалами несколько стихотворений, а затем и статей, в которых обсуждались различные злобы дня и местные нужды. В 1803 г. Ф. выпускает небольшой политический трактат под названием "Континентальный триумвират и вечный мир через тридцать лет" (Triumvirat continental et paix perpetuelle sous trente ans), где уже проявилась смелость мысли и пророческий тон, так свойственные всем его сочинениям. Он предсказывает, что Австрия и Россия разделят между собой Пруссию, а затем Россия с Францией разделят Австрию, после чего между ними начнется борьба за господство, которая кончится, вероятно, победой России. Англию он не ставит ни во что: "Тот, кто будет управлять Европой, пошлет армию, чтобы завоевать Индию, и запрет англичанам порты Азии и Европы; он сожжет всякий город, который станет получать английские произведения, даже не непосредственно. Тогда эта держава, чисто меркантильная, будет уничтожена без выстрела". Пелларен, ученик и биограф Ф., подчеркивает в этой статье "предчувствие готовящегося унижения Пруссии и Австрии, а также и заключительного соперничества России с Францией" и отмечает предвосхищение наполеоновской континентальной системы. Наполеоновская полиция обратила внимание на эту брошюру, но оставила в покое ее автора, как человека смирного и далекого от политики.

Через пять лет появилось первое большое сочинение Ф.: "Теория четырех движений и всеобщих судеб" (Th éorie des quatre mouvements et des destinées générales. Prospectus et Annonce de la Dé couverte), положившее основание всему его общественно-экономическому учению, начала которого, однако, открыты им были, по его словам, еще в 1799 г. После выхода в свет этой книги он бросил занятия маклерством и жил некоторое время на пенсию в 900 франков, которую по завещанию матери должны были выдавать ему сестры. Впрочем, эта пенсия выдавалась ему всего лишь несколько лет, и к 1822 г. он вновь должен был добывать себе пропитание сначала в Париже, а с 1825 г. в Лионе, получив там место кассира одной промышленной конторы. Издание книги навлекло на него одни лишь насмешки, и только в 1816 г. он приобрел себе первого ученика в лице Жюста Мюирона (см.), давшего ему средства на издание в 1 8 22 г. другого двухтомного сочинения: "Трактата о домашней и земледельческой ассоциации" (Trait é de l'Association domestique-agricole), представляющего полное изложение его системы. Исходным пунктом ее является неудовлетворительное состояние человечества в настоящее время, с которым он познакомился практически в первый раз, еще будучи пятилетним ребенком: именно раз при нем его отец сделал попытку обмануть покупателя, но мальчик обнаружил обман, за что, конечно, был высечен. Серьезнее был другой случай: в бытность его приказчиком у одного марсельского хлебного торговца, хозяин, выжидая лучших цен, не продавал большого запаса риса, пока тот не испортился, так что его пришлось выбросить в море. Естественно было задуматься над цивилизацией, в которой возможен такого рода бессмысленный грабеж среди бела дня. Таким образом, силой самих обстоятельств Ф. вынужден был, прежде всего, обратиться к критике, которая занимает очень видное место и отличается большой остротой и убедительностью, — к критике и самого положения дел, и экономической теории laisser faire, освящавшей и признававшей неизменным такой порядок. Но эта критическая часть строго уравновешивается положительной, которая, в свою очередь, логически вытекает из его основных понятий о Боге, человеке и природе. "Нищета и разврат" — вот как короче всего, по мнению Ф., характеризуются все те печальные экономические и нравственные условия, в которых живет большая часть человечества. Обращаясь, в поисках причин, к условиям современной организации, прежде всего замечаешь, что ведь только какая-нибудь ¹/₃ населения действительно трудится, а остальные или ничего не делают, или даже служат делу разрушения. Таких "паразитов" Ф. делит на три группы: 1) домашних — к которым он относит большую часть женщин и почти всех детей и прислугу; 2) социальных — сухопутные и морские армии, "бесполезные соединения людей, употребляемые на то, чтобы ничего не производить в ожидании того времени, когда их употребят на разрушение", добрая половина фабрикантов, ⁹/₁₀ купцов, ²/₃ агентов транспорта на море и на суше, сборщики податей; 3) дополнительных — законники и адвокаты, порождаемые современным режимом с его враждой и противоречием интересов, — люди состоятельные, заключенные в тюрьмах, больные и всякого рода отщепенцы (падшие женщины, нищие, воры, разбойники), стоящие в открытой вражде к нашей промышленности, к нашим законам и обычаям и требующие содержания чиновников и жандармов, равным образом непроизводительных. Несмотря на это, даже одна трудящаяся часть населения могла бы достаточно производить на себя и на всех паразитов, если бы труд ее был правильно организован. Негодность современной промышленной организации сводится, по Ф., к полному отсутствию кооперации в земледелии, кустарном производстве и мелкой промышленности, а там, где она и применяется, она парализуется незаинтересованностью рабочих в выгодах предприятия; другая причина — отсутствие в рабочем увлечения своим трудом. Все это, в свою очередь, влечет за собой: 1) бесполезную трату труда, а значит и уменьшение продуктов, могущих быть произведенными тем же количеством рабочих; 2) обращение в продажу плохих товаров, требующих для своего изготовления меньше времени; и 3) отвращение рабочих к труду, недовольство своим положением, вражду ко всему общественному укладу. Мало того: условия человеческого труда таковы, что трудящийся всегда получает вознаграждение за чей-нибудь счет: интересы покупателя противоположны интересам продавца, интересы фабриканта — интересам рабочих, интересы всех управляемых, часто, — интересам правительства. Результат — всеобщее недовольство, анархия и сплошной эгоизм. Говоря о бесполезной трате труда, Ф. особенно часто и подробно останавливается на торговле. Всю жизнь имевший с нею дело, хорошо знакомый с ее уловками, он ожесточенно нападает на нее: в лучшем случае она непроизводительна, часто же оказывает прямо разрушительное действие. Наконец, к причинам нищеты в цивилизованном человечестве нужно отнести и дурное распределение добытых благ, содействующее "порождению нищеты даже самым их изобилием". Но этот важный вопрос Ф. оставляет совершенно неразработанным.

С не меньшей силой обрушивается Ф. на другой "бич человечества" — разврат. "Современное законодательство, — говорит он, — любовные отношения организует таким образом, что создает всеобщую лживость, толкает оба пола к лицемерию и тайному возмущению против законов". Несмотря на нерасторжимость брака или, лучше, именно благодаря ей, недозволенная любовь процветает в современном обществе: "из числа любовных связей вообще супружеские связи составляют только одну восьмую", да и из этой одной восьмой "99% супружеских пар преданы вероломству, тайным образом нарушая супружеские обязанности", превращающие самый брак в какое-то каторжное состояние, в "супружескую барщину". Рисуя картину современной семейной жизни с ее неверностью супругов, постоянными ссорами, обусловленными несходством характеров, с детьми, представляющими одну лишь обузу, со стремлением обеих сторон уйти подальше от домашнего очага, — картину, дополняемую притонами разврата, Ф. с большой гуманностью говорит об угнетенном положении женщины и напоминает обществу об его обязанностях по отношению к малолетним членам. Да и вообще вся его критика насыщена изображением жалкой участи трудящихся классов в самое то время, когда общая сумма производства в стране растет, — и, иронизируя над современной свободой в европейских государствах, он указывает, например, на то, что теперешний голодный пролетарий иной раз и позавидует обеспеченному рабу древнего мира, — куда уж тут до теории верховной власти народа! И такое-то положение дел создалось согласно учению философов и экономистов, в продолжение 2500 лет вырабатывавших теории общественной жизни. Поэтому отношение Ф. к философии XVIII в. и к революции, предпринявшей осуществить ее принципы, было отрицательное: 1793 год "ко всем прежним бедствиям присоединил новое — свирепую вражду партий, зверское истребление людей целыми массами".

Все это приводит его к мысли, что в человеческой жизни "есть какое-нибудь искажение естественного порядка вещей", созданного Промыслом и неизвестного нашим ученым. Все старое, как лживое, надо отбросить, и только при таком "полном сомнении" и "полном удалении" и можно найти новую науку, которая и делается первым открытием Ф.: это — его теория страстного влечения. Вся судьба человечества предначертана Богом, им же установлены законы, по которым движутся все тела небесные и земные, и человеку нужно только познать эти законы и покорно следовать им. В основу творения положены неизменные математические законы постоянного и всеобщего движения, которое составляет основное свойство всего сущего. Оно, в свою очередь, разделяется на пять ветвей: движение материальное, по которому совершаются все перемещения материи, — органическое, лежащее в основе распределения форм, цветов и всяких особенностей вещей, — инстинктивное или движение страстей и инстинктов, — аномальное, управляющее движением атомов, невесомых частиц природы, — и движение осевое, или социальное, или страстное, действующее в общественных организмах. Из них первое было открыто Ньютоном, остальные четыре — Ф., который главным образом истолковывает, однако, только один вид движения социального. Законы всех родов движений одинаковы, а потому и основной закон социального движения заключается в тяготении, аттракции. Подобно отдельным частицам материи, и люди приводятся во взаимное столкновение своим страстным влечением или просто страстями. Бог дал последним гораздо большую интенсивность, нежели разуму, и они суть истолкование видов Промысла относительно общественного порядка. Философы проклинают страсти и убеждают подавлять их, но они сами ничего не понимают: "Философские капризы, известные под именем обязанностей, не имеют ничего общего с природой; обязанности идут от людей, а страсти от Бога". Если страсти приносят вред, то виноват в этом дурной общественный порядок. Бог не создал для людей принудительных мер, а дал им только страсти, между прочим, и влечение к производительным работам, иногда, по-видимому, самым отвратительным. "Бог сделал хорошо все, что сделал", и человеку остается только понять указания природы и следовать им. Нужно создать такие условия общественной жизни, при которых ни одна страсть человека не оставалась бы неудовлетворенной и не оказалась бы в антагонизме со страстью другого индивидуума: тогда конечное и полное удовлетворение "страстного влечения", не говоря уже о громадной экономии в принудительных средствах, приведет с собой "согласие между творением и творцом", всеобщее счастье, всеобщую внутреннюю и внешнюю гармонию. Следовательно, прежде всего нужно тщательно изучить духовную природу человека и на полученных таким образом психологических данных построить наилучший общественный порядок.

"Как ствол, существует одна страсть: унитеизм, т. е. стремление к единству (всечеловеческого счастья)...; как ветви первостепенные, существуют три категории страстей: стремление к роскоши, т. е. к чувственным удовольствиям (зрение, слух, обоняние, осязание, вкус — страсти чувственные, сфера материальная); стремление к группам (дружба, любовь, семейственность, честолюбие — страсти трогательные, сфера душевная) и стремление к сериям (кабалиста — страсть к интригам, альтернанта или папильона — страсть к разнообразию, композита — слепое увлечение: страсти распределяющие, сфера умственная). Комбинации этих 12 страстей образуют 810 различных характеров. Наиболее согласный с природой человека общественный порядок в таком случае должен содействовать удовлетворению и развитию всех указанных страстей, т. е. гарантировать здоровье и некоторый комфорт домашней жизни, свободный выбор близких лиц, свободу избрания профессии, согласно индивидуальности каждого; самые занятия должны быть обставлены так, чтобы не нарушались потребности в соперничестве, разнообразии и творчестве, т. е. труд должен, во-первых, выполняться целой серией рабочих в кооперации, во-вторых, должен допускать проявление творческой силы в человеке и, в-третьих, не быть слишком продолжительным, но чаще чередоваться с трудом иного характера. Тогда труд станет привлекательным, и всякий найдет применение своим вкусам: лакомки и обжоры займутся кухней; любителям животных будут предоставлены конюшни или скотные дворы; детям, любящим пачкаться в грязи, поручено будет очищение жилищ от грязи и нечистот и т. д. Современное общественное устройство не годится для такого развития страстей и приложения их к труду, а потому нужно совершенно изменить его. Люди должны соединиться в фаланги, по 1600—1800 человек в каждой, чтобы, исключив детей и стариков, получить около 810 способных работать человек в соответствии с 810 различными характерами. Каждая фаланга устроится на своей площади земли в размере приблизительно одной квадратной мили. В центре участка будет выстроено великолепное жилище (фаланстер), с роскошными залами для читален, концертов и балов, с обширными аудиториями для публичных лекций, с зимними садами, стеклянными галереями, с обсерваторией, телеграфом, паропроводом и т. д. Все устроено просто, но изящно и удобно; здесь бедняки будут пользоваться тем, что в настоящее время доступно только миллионерам. Но главное везде и во всем — громадная экономия ".

В основу фаланстера положена идея производительной и потребительной ассоциации, хотя уже и высказывавшаяся в литературе до Ф., но совсем еще не развитая и не понятая во всем своем широком значении. "300 семейств поселян, соединившись в ассоциацию, имели бы один прекрасный сарай, вместо 300 никуда не годных, — одно хорошее заведение для выделки вина, вместо 300 плохих" и т. д. Не меньшую выгоду представит введение во все отрасли крупной системы производства пользование лучшими машинами, обработка земли согласно почвенным условиям. Самый труд будет значительно продуктивнее благодаря энтузиазму и соревнованию, которые охватят членов ассоциации, — тем более, что конкуренция здесь не исчезнет, а только потеряет свой острый характер, который придает ей противоречие интересов. Дело в том, что все работы здесь будут распределены между "страстными сериями"; каждый без различия пола и возраста избирает себе то занятие, которое его больше всего привлекает, и имеет право в один и тот же день переменить несколько серий; здесь для всех найдутся любимые занятия, и никто не захочет предаваться безделью. Результаты труда всех членов фаланги будут стекаться в ее общие хранилища, и отсюда они могут получать все необходимое: таким образом не будет нужды ни в каких посредниках при обмене товаров, и сама внутренняя торговля исчезнет. Вместе с тем, однако, в фаланге сохраняются частная собственность и неравенство состояний. Каждый будет иметь отдельное помещение сообразно не только своим склонностям, но и состоянию, питаться и одеваться, как кто захочет и сможет. Коммунизма здесь нет и следа: каждый будет владельцем продуктов своей работы, начиная с детей 4 ¹/₂ лет, и, несмотря на общность жизни и труда в страстных сериях, деятельность каждого будет оплачиваться по количеству затраченного труда, по свойству работы, по силе его таланта и по величине вложенного в предприятие капитала. Общий доход фаланги будет разделяться на двенадцать частей, из которых четыре придутся на долю капитала, пять — труда, три — таланта, теоретических и практических знаний. Мало того: для более правильной оценки все работы будут распределены по степени привлекательности, по степени трудности и полезности, и в зависимости от этих свойств оплачиваться. Только тут, в распределении продуктов, полученных фалангой, Ф. и не допускал индивидуальной свободы; во всем остальном она является верховным принципом. Правда, он предполагает ареопаг из самых опытных и мудрых "гармонийцев" (так должны называться люди, живущие в новом, гармоническом строе общества), которому принадлежит руководство делами фаланги, но руководство это должно было состоять в издании не столько распоряжений, сколько указаний (например, относительно времени, благоприятного тем или другим земледельческим работам), которым страстные серии могли, однако, и не следовать. Иной власти, кроме власти выборной, иного авторитета, кроме авторитета знания или опытности, других преимуществ, кроме преимуществ ума, в фаланстере не может существовать, но и над всем этим парит свободное влечение. Наряду с этим, начертывая план всемирной организации фаланстеров, Ф. во главе каждой фаланги ставил унарха, во главе трех фаланстеров — дуарха и т. д., создавая целую "сферическую иерархию" триархов, тетрархов, пентархов, гекзархов, гептархов, октархов, эннеархов, декархов, онзархов, дузархов и во главе всего мира — осевого омниарха, столица которого будет в Константинополе. Функций их Ф. точно не определяет, тем более что при всеобщем распространении фаланстеров государственное управление крайне упростится и само государство, в сущности, отожествится с фаланстером. На основе того же свободного влечения должна была быть преобразована и домашняя, и общественная жизнь. Каждый член фаланги свободно выбирает себе близких людей и друзей и соединяется с ними в группы, на которые распадаются серии рабочих. Совместная работа и частые встречи на полях и в мастерских юношей и девушек поведут к их взаимному сближению, а затем и к браку, но последний не есть вовсе непременное последствие: молодая девушка или юноша могут переменить до брака нескольких любовников или любовниц, а затем, даже и заключив с кем-либо союз, они не обязаны оставаться верными друг другу.

Желая устранить разврат современного общества, Ф. впал таким образом в другую крайность и "вместо стесняющих монополий предлагает анархическую конкуренцию". В этой свободе половых отношений ярче всего выразилась чисто сенсуалистическая мораль Ф., не сдерживаемая никакими духовными мотивами: самую идею долга он объявил выдумкой философов, самонадеянно взявшихся исправлять дело рук Божиих и написавших 400000 ни к чему не годных томов. Строя свой план общественного переустройства на учении о страстях человека, его природе, веря в возможность осуществления своего плана путем мирной пропаганды, убеждения и примера, Ф. отражал в себе рационалистические воззрения философии XVIII в., против которой он так восставал. Но, с другой стороны, он не ограничился доказательством (или, вернее, демонстрированием) желательности и возможности нарисованного им строя, но путем ретроспективного изображения предшествующих стадий исторической жизни пробовал показать, что сама история ведет к осуществлению той организации, которая по самой природе человека является необходимым условием всеобщего счастья. Всю предшествующую историю он делит на периоды райский, дикий, патриархальный, варварский и период цивилизации, характеризуя их чисто экономическими явлениями. Каждый период, по его мнению, прежде чем уступить свое место новому, достигал высшего развития своих характеристических свойств, и затем, приходя в ветхость, доходил до окончательного разложения. Последний период цивилизации уже достиг ступени дряхлости, и отсюда Ф. заключает о необходимости наступления нового периода, названного им гарантизмом, когда и должен осуществиться его план постройки общества на основе полной и чистой ассоциации. В этом кроется указание не только на способность хозяйственной жизни к усовершенствованию, но и на идею о неизбежности наступления известных экономических форм и невозможности провести в жизнь форму, не соответствующую историческим условиям. Но сам Ф. ее не развил, да и не воспользовался ею. Он рисовал себе реализацию лучшего социального строя не путем развития общества в направлении сознанных принципов справедливости и истины, а путем полной ломки старого во имя более или менее произвольно измышленного идеала. И все-таки этим историко-философским введением, вносившим в науку важные исторические соображения о развитии хозяйственного быта и разрушавшим господствовавшее в экономической науке представление о неизменности его, — наряду с критикой существующего строя, с особой силой и очевидностью вскрывающей его недостатки, а также и чисто экономическими соображениями о выгодах ассоциации, Ф. оказал большую услугу науке. Однако, с другой стороны, в его учении не была выделена для самостоятельного изучения экономическая сторона жизни, а вместе с тем равнодушие к жгучим политическим вопросам своего времени вообще и недоверие в частности к либерализму, бывшему в его глазах лишь переодетым и неискусно загримированным эгоизмом, — своего рода мистицизм, пренебрежение к научному методу и фантастичность роднит его с господствовавшей в то время культурно-политической реакцией.

Ум Ф. был совершенно недисциплинированный, что особенно ярко проявилось в его теории всеобщих судеб, — истории мироздания, совершенно произвольно разделенной на периоды с арифметически правильно расположенными количествами времени. "Существование рода человеческого должно продолжаться около 80000 лет, и вся социальная карьера, совершаемая в это время, разделяется на четыре фазиса и 32 периода": первые два фазиса (в 5000 и 35000 лет) представляют движение восходящее, последние два (в 35000 и 5000 лет) — движение нисходящее, а между помещается "пивотальный или обоюдогармонический" период в 8000 лет — апогей человеческого счастья. Мы живем в конце первого, несчастного, фазиса. Каждый фазис социальной жизни, вследствие единства всеобщего движения, сопровождается новыми актами творческого мироздания. Необузданное воображение заставляет Ф. договариваться до прямых нелепостей. Предвкушая блаженство грядущей жизни, в восторге созерцая грандиозную картину всеобщего счастья, пылкий Ф. совершенно забывает здравый смысл и смело пускается в бесконечное море фантазии, доходя до безумного бреда. Гармонически устроенная земля, пророчит он, даст необходимые испарения солнцу, и это вызовет новые творения в животном и растительном царстве. Вредные и опасные звери исчезнут, а на их месте появятся антильвы, антикиты, антитюлени, антигиппопотамы, антиакулы и т. д., которые будут служить человеку, перевозить на морях корабли, а на суше людей с громадной быстротой и всевозможными удобствами. Болота высохнут, вулканы потухнут, море изменится и вода его превратится в нечто наподобие лимонада, роса сделается благовонной. Вся планетная система придет в движение, и над полюсом появится Северная Корона — новое светило вроде кольца Сатурна: когда её зажгут солнечные лучи, она станет нагревать полюс до температуры Андалузии и Сицилии, а в Петербурге климат будет такой же, как в Ницце. Самый организм человека, благодаря всему этому, преобразуется, и продолжительность его жизни достигнет 144 лет. Эта космогония дополнялась не менее фантастическим учением о загробной жизни, в котором главную роль играет переселение душ не только людей, но и планет, и солнц — в простой вселенной, двойной вселенной, тройной и т. д., причем планеты бывают мужеского рода и женского, подвержены болезням и т. д. т. д. К этому нужно прибавить, что Ф., увлекаемый глубокой в сущности мыслью о повсеместном единообразии всего творения, делает постоянные аналогии между явлениями самых различных порядков. Так, указанные выше 12 страстей соответствуют 12 тонам и полутонам гаммы; или дружбе соответствуют: нота ут, фиолетовый цвет, сложение, круг, железо; истина сопоставляется с жирафом и т. д. Вместе с тем, измышляя новые, самые странные и причудливые названия и слова, коим не соответствуют никакие действительные понятия, произвольно создавая понятия о никогда не существовавших вещах, постоянно давая очень точные цифры и до мельчайших подробностей определяя формы будущего быта с такой яркостью и живостью, будто все это уже существует на земле и он сам это видел и изучал, Ф. почти нигде ничего не доказывает, если не считать за доказательства его аналогий, а только вещает, вполне входя в роль пророка, которого вдохновляет сам Бог, на которого возложена небесная миссия поведать открытые ему Божеством судьбы человечества, вследствие чего вера его в истину своих слов доходит до фанатизма. "Я шел один к цели, — восклицает он в порыве экстаза, — без приобретенных средств, без проторенных путей. Я один заклеймил двадцать веков политического слабоумия, и мне одному будут обязаны настоящие и будущие поколения началом их безграничного блаженства". "Обладатель книги судеб", он непреложно верил в скорую осуществимость своей системы и сначала думал, что осуществить ее призван Наполеон. "Уже явился новый Геркулес, — писал он в 1808 г. — Его безмерные труды превозносят его имя от одного полюса до другого, и человечество, приученное им к зрелищу чудесных дел, ожидает от него какого-либо чуда, которое изменит судьбу мира. Народы, ваши предчувствия исполнятся; самая блестящая миссия предназначена величайшему из героев: он должен водворить всеобщую гармонию на развалинах варварства и цивилизации". Он даже предостерегал своих читателей, чтоб они, имея это в виду, не строили себе новых зданий, так как нынешние здания не годятся для гармонии, не уезжали в колонии, так как в скором времени "все будут счастливы у себя дома", обзаводились детьми, потому что в гармонии "дети, имеющие более 3 лет, будут истинной драгоценностью". Однако, Наполеон не оправдал надежд Ф., а книга его вызвала одни насмешки. Тем не менее преимущества и выгоды фаланстера кажутся ему столь привлекательными, и главное осязательными, что он продолжает твердо верить и в необходимость, и в возможность осуществления своих проектов в ближайшем будущем. Рассчитывая на какого-нибудь богача вроде Нортумберленда или Шереметева и т. д., или на образование компании на акциях, он рассуждает в 1822 г., что если в том же году будет сделан первый опыт введения его системы, то в 1823 г. он докажет свою пригодность; тогда в 1824 г. гармонический порядок будет введен во всех цивилизованных странах, в 1825 г. к нему примкнут варвары и дикари, а в 1826 г. фаланстеры покроют весь земной шар. Наивный оптимизм Ф. доходит до того, что, объявив в одной из своих первых книг, что он бывает дома ежедневно в 12 часов, он после того до конца своей жизни поджидал в этот час богача. Однако, никого, кто взялся бы осуществить его систему, не находилось. Сочинения его не имели успеха, помимо фантастичности, еще и в силу значительных несовершенств формы. Дорожа каждой мелочью придуманного им плана и не обладая чисто литературным талантом, Ф. постоянно сбивается в сторону, останавливается на деталях и тем затемняет главную мысль. Меткий в отдельных характеристиках, вдохновенный при изображении гармонического строя, он не сумел придать единства и цельности своей книге. Утомительные подразделения на рубрики, главы и параграфы с какими-то непонятными знаками лишь увеличивают спутанность. С другой стороны, действуя главным образом на чувство читателя, заботясь о красоте и силе своих предложений, он забывал о развитии и доказательствах своих мыслей. Наконец, отталкивает от себя читателя и дидактический, самоуверенный тон, самонадеянность, с какой он говорит о себе или своих открытиях, ставя их, например, выше открытий Ньютона.

Несмотря на неудачи, Ф. не падал духом. Он издает "Сокращенное изложение трактата о домашней и земледельческой ассоциации" ("Sommair e de traité de l'association domestique et agricole", 1822). Мало-помалу он приобретает себе учеников: Греа, несколько раз помогавшего ему при издании его сочинении, В. Консидерана, впоследствии талантливо популяризировавшего идеи "социального Ньютона", Кларису Венуре, давшую ему средства на издание "Нового промышленного и общественного мира" ("Nouveau Monde industriel et soci é taire", 1828), где в значительной степени сказалось влияние новых учеников Ф., убеждавших его отказаться от своей космогонии и вообще "умерить" фантастическую часть своего учения. Однако и в этом виде "новая социальная система" была встречена критикой неблагосклонно. В поисках за осуществлением системы, он делает попытки соединения с Оуэном и сенсимонистами; но и тот, и другие отвергли его предложения, за что Ф. обрушился на них в брошюре: "Уловки и шарлатанство последователей Сен-Симона и Оуэна, обещающих ассоциацию и прогресс" ("Pi èges et charlatanisme des sectes S.-Simon et Owen, qui promettent l'association et le progrè s", 1831). Он резко здесь нападает на Оуэна, и в особенности на сенсимонистов, обвиняя их в теократии и предвидя, что в случае достижения ими власти "не улучшение быта трудящихся классов было бы результатом этого... а то, что через полусотню лет все виды собственности — земля, капиталы и фабрики — сосредоточились бы в руках священников нового типа. А захвати сенсимонисты все это в свои руки, и они начнут обращаться с народом, как обращались с ним все теократы, начиная с жрецов Египта и Индии и кончая римской курией... " У Ф. такого превращения не могло быть. У него, наоборот, на первом месте стоит рабочий со своими нуждами; от него именно он и отправляется в своем искании лучшего жизненного строя, — в противовес господствовавшей как раз в то время экономической школе Адама Смита. Разделяя вместе с ней пристрастие к крупному производству и к широкому разделению труда, но организованных уже на совершенно иных, ассоциационных началах, разделяя собственно и веру ее в гармонию личной выгоды и общественной пользы, только не при индивидуальном, а при коллективном труде, он в то же время решительно и грубо открещивается от нее за ее лозунг laisser faire, за ее чисто абстрактные, теоретические построения, за ее сухое доктринерство; он отвергает её всю, называя её "лживой наукой", а экономистов — просто шарлатанами. Для него самое важное именно в том и заключается, что в фаланстере всякий бедняк найдет не только "веселую работу,... но и беспечную жизнь, гарантированную известным минимумом, который будет создаваться индустриальным влечением". Симпатии Ф. к представителям рабочей силы сказались и в стремлении обусловить трудом самое существование человека: уже одним тем, что труд в фаланстере не может не найти себе приложения, не может не получить оплаты, провозглашается право каждого человека на труд, право на получение таких занятий, которые обеспечивали бы удовлетворение потребностей человека, — и такое право в "земледельческо-промышленной ассоциации" и гарантируется за всеми.

Всю жизнь прожив одиноким холостяком, в жалкой обстановке, под конец жизни вынужденный взяться за ремесло переписчика, этот "гениальный illumin é " только и мечтает осчастливить всех нуждающихся и обремененных и для низведения на землю всеобъемлющей гармонии прибегает к всевозможным средствам. Еще в министерство Полиньяка он обращается к французскому правительству с предложением осуществить его систему, но получает сдержанный ответ, что его проект будет рассмотрен впоследствии. Он рассылает свои сочинения выдающимся людям того времени, ученым, писателям, государственным деятелям, старается привлечь на свою сторону Казимира Перье, Лафитта, Гизо, Тьера, наконец, пробует заинтересовать короля Луи-Филиппа. Лишь под конец надежда было улыбнулась ему, и было приступлено к опыту, которого он так ждал, но неудачный исход его лишь отравил последние годы его жизни, прекратившейся в 1837 г.

Еще с середины двадцатых годов около Ф. начинает группироваться небольшая кучка учеников, страстно увлекшихся созданной им социальной системой. Преклоняясь перед гением "социального Ньютона", относясь к нему с трогательной любовью, первые ученики сохраняли, однако, независимость ума и не хотели соглашаться с его космогонией и с его воззрениями на брак, что не мешало им с тем большей настойчивостью пропагандировать другую, более существенную и плодотворную часть его учения. Из них первый Жюст Мюирон выступил уже в 1824 г. с попыткой популяризации системы Ф., за ним последовали Клариса Венуре и В. Консидеран (см.), наиболее видный, талантливый и энергичный из всех последователей школы. Благодаря их усилиям, в 1832 г. был создан первый фурьеристический журнал "La r éforme industrielle ou le phalanstè re", выходивший еженедельно: в нем, конечно, очень деятельное участие принимал и сам Ф. К этому времени школа сильно разрослась, так как вследствие разложения сенсимонизма многие из его последователей сделались фурьеристами, между прочими Ж. Лешевалье и аббат Трансон. Нашлись и лица, обладавшие значительными средствами и готовые поступиться ими ради торжества нового учения. Боде-Дюлари, член палаты депутатов, человек очень богатый, увлекшись фурьеризмом, отказался от своего звания, чтобы отдаться исключительно пропаганде новых идей, — и с его помощью была учреждена акционерная кампания для образования капитала в 1200000 франков, — minimum, необходимый для устройства фаланстера. Для этой цели Боде-Дюлари и братья Деве уступили за акции по дешевой расценке 500 гектаров земли в 60 верстах от Парижа, в Конде-сюр-Вегре. Желая сделать акции доступными для людей с самыми скромными средствами, их разделили на купоны от 1 0 0 франков. Немедленно приступили к работам, воздвигли монументальные постройки, начали разводить дорогие экзотические растения, но до конца дела довести не могли за недостатком средств, а главным образом вследствие крайней непрактичности распорядителей. Неудача эта сильно поразила фурьеристов: некоторые из них оставили школу, другие совершенно упали духом; издание журнала прекратилось. Новому учению грозила окончательная гибель, но от этой участи его спас В. Консидеран, сумевший вдохнуть бодрость в своих товарищей и сделавшийся еще при жизни Ф. как бы вторым главой школы. Особенно со второй половины 30-х годов школа проявила необыкновенную энергию. Уже в 1836 г. основан был новый журнал "La Phalange, Journal de la Science Sociale", выходивший сначала два раза в месяц, а в 40-х годах превратившийся в ежедневное издание. Тогда же к нему присоединилась ежедневная газета "D é mocratie pacifique". Сгруппировавшись вокруг журнала, школа Ф. с чисто сектантским увлечением отдавала все свои силы на то, чтобы доставить торжество принципам фурьеризма. Ей удалось, по крайней мере, широко распространить свое учение по всем странам Европы и Америки. Тридцатые и особенно сороковые годы были вообще временем широкого развития фурьеристической литературы. В школе были свои поэты и художники, сочинявшие песни, писавшие сатиры на современную цивилизацию, рисовавшие картины из жизни фаланстеров. Кроме журналов, фурьеристы издавали с 1845 по 1852 гг. "Almanachs phalanst é riens". Были журналы и за пределами Франции: в Лондоне — "The London Phalanx", в Америке — "Phalanx", а затем "Harbinger". Прозелиты Ф. не ограничивались одной литературной пропагандой "социальной системы": они много раз пытались провести ее в жизнь хотя бы в частичном виде. Таких попыток завести фаланстеры во Франции и Америке было сделано до 40, но ни один из них не просуществовал более 12 лет, а большинство вынуждено было прекратить свои дела после 3—5-летнего существования, полного борьбы с неблагоприятными внутренними и внешними условиями.

Кроме указанных в статье сочинений, Ф. издал: "Mn émonique géographique" (1827); "Livret d'annonce du nouveau monde" (1828); "La fausse industrie, morcelée, répugnante, mensongère et l'antidote, l'industrie naturelle, combinée, attrayante, vé ridique, donnant quadruple produit" (2 тт., 1836, сборник статей). Многие из статей, напечатанных в "Фаланстере" или "Фаланге", были потом собраны учениками: "Egeraments de la raison d émontrés par les ridicules des sciences incertaines. Analyse du mécanisme de l'agiotage et de la méthode mixte en étude de l'ettraction" (1848); "Sur l'esprit irreligieux des modernes et dernières analogie"; "Anarchie industrielle et scientifique"; "Cités ouvrières. Des modifications à introduire dans l'architecture de villes". Другие статьи, напечатанные в журнале уже после смерти Ф., собраны фирмой Libraire des Sciences Sociales в 3 тт. Далее, см. "Publication des manuscrits de Fourier" (3 тт., 1851—56). Наконец, ученики издали сборник избранных сочинений, систематически расположенных: "Harmonie universelle et le p halanstère. Recueil mé thodique de morceaux choisis de l'auteur" (2 тт., 1848—49). В новейшее время изданы "Oeuvres choisis de Fourier" (неудачн.) в коллекции "Petite biblioth èque é conomique" (с вступительной статьей Gide).

Кроме общих сочинений по истории социальных учений, всегда отводящих Ф. видное место, см. Ch. Pellarin, "Charles Fourier, sa vie et sa th éorie"; Bebel, "Charles Fourier, sein Leben und seine Theorien" (1888); Considérant, "Exposition abrégée du système de F." (1845); Ot. Warschauer, "Gesch ichte des Socialismus u. neueren Communismus 2 Abh. Fourier u. seine Schule" (1893); Исаев, "Место Ф. в общественно-хозяйственной науке" ("Юридический Вестник", 1880, IV—V); Куперник, "Ш. Ф." ("Киевский сборник в пользу пострадавших от неурожая"); Николай Водовозов ("Историческое Обозрение", 1899, т. X; та же статья, но не конченная, в "Русской Мысли", 1892, IX); об опытах устройства фаланстеров см. Semler, "Geschichte d. Socialismus in Nordamerica".

Влияние фурьеризма в России. В первой половине 1830-х годов часть русской передовой молодежи (Герцен, Огарев и др.) увлекалась сенсимонизмом, а в 1840-х самым популярным учением был фурьеризм. Приехав в 1843 г. из-за границы в Петербург, П. В. Анненков заметил в русской интеллигенции живой интерес к французской социалистической литературе; система Фурье, "Икария" Кабэ, книга Прудона о собственности — "все это служило предметом изучения, горячих толков, вопросов и чаяний всякого рода... Книги названных авторов были во всех руках... подвергались всестороннему изучению и обсуждению, породили, как прежде Шеллинг и Гегель, своих ораторов, комментаторов, толковников, а несколько позднее и своих мучеников". Герцен с меньшим сочувствием отнесся к Ф., чем прежде к сенсимонизму. В своем дневнике 1843 г. он писал: "У Ф. убийственная прозаичность, жалкие мелочи и подробности, поставленные на колоссальном основании; счастье, что ученики его задвинули его сочинения своими". Но к фурьеризму вообще Герцен выражает горячую симпатию: "Фурьеризм", — говорит он, — "конечно, всех глубже раскрыл вопрос о социализме". И под влиянием этого учения автор дневника так формулирует свои планы преобразования общества: "Общественное правление собственностями и капиталами, артельное (в другом месте: "коммунальное") житье, организация работ и возмездий и право собственности, поставленное на иных началах". В следующем году Герцен прочел "Destin é e sociale" Консидерана, самого талантливого ученика Ф., и нашел, что это сочинение, "несравненно энергичнее, полнее, шире по концепции и исполнению всего вышедшего из школы Ф.; разбор современности превосходен, становится страшно и стыдно. Раны общественные указаны и источники их обличены с беспощадностью". Тем не менее фурьеризм не вполне удовлетворял Герцена: он находил, что это "неполное решение задачи. В широком, светлом фаланстере их тесновато: это устройство одной стороны жизни, — другим неловко" (и позднее, в "Былом и думах", он критически отнесся к фурьеризму). Попытки Герцена высказать свое мнение о "новых утопиях" в нашей печати (в "Современнике" 1847 г. в "Письмах из Avenue Marigny") разбивались о цензурные препятствия.

Белинский, как видно из бесед его с Достоевским, менее ценил Ф., чем Пьера Леру, Кабэ и Прудона. Грановский не сочувствовал социалистическим системам вообще; он полагал, что "социализм чрезвычайно вреден тем, что приучает отыскивать разрешение задач общественной жизни не на политической арене, которую презирает, а в стороне от нее, чем и себя, и ее подрывает", но это замечание не приложимо к Консидерану, который в 1848 г. очень категорично признал необходимость участия в политической борьбе. В 1845 г. Буташевич-Петрашевский, горячий приверженец идей Ф., веривший в возможность их осуществления, начал издавать составленный им вместе с некоторыми друзьями "Словарь иностранных слов", официальным издателем которого был Кириллов, и в котором предполагалось пропагандировать социалистические идеи. Второй выпуск этого словаря, отпечатанный в 1846 г. и представляющий гораздо больший интерес, чем первый, был задержан; словарь отбирали у книгопродавцев и уничтожали, но удалось истребить не все экземпляры. В принадлежащей перу Буташевича-Петрашевского статье "Организация производства" излагался взгляд Ф. о распределении произведенных ценностей между представителями капитала, труда и таланта; в статье "Нормальное состояние" проводился взгляд Ф. о привлекательности труда. С 1845 г. Петрашевский начал собирать у себя по пятницам большое общество для обсуждения вопросов, касающихся преобразования общественного и политического строя. Для распространения социалистических идей была учреждена на средства кружка библиотека из сочинений Сен-Симона и его учеников, Ф., Кабэ, Ламменэ и др. Н. Я. Данилевский, известный впоследствии публицист, излагал на собраниях систему Ф. Социализм изучали также по сочинениям Штейна и Бидермана, получали фурьеристский журнал "Фаланга", читали фурьеристов Консидерана, Кантагреля и Туссенеля, "Almanach phalanst è rien", a также сочинения Кабэ и Луи-Блана, толковали и об Оуэне. С особенным усердием изучением системы Ф. занимался кружок Кашкина, в котором принимали участие братья Дебу, братья Ахшарумовы, Спешнев, Европеус, Ханыков и др. Предполагалось составить и напечатать за границей общепонятное изложение системы Ф., предполагалось для пропаганды этого учения устраивать новые кружки, и они появились уже и в некоторых провинциальных городах, например в Ревеле и Ростове. Тимковский высказывал мысль о подаче правительству просьбы об ассигновании средств на учреждение общества для изучения и распространения системы Ф., а в случае отказа предлагал составить компанию на акциях; Петрашевский полагал, что было бы весьма полезной мерой со стороны правительства, если бы оно дало средства на устройство первого фаланстера. Есть известие, что Петрашевский пытался устраивать фаланстер между крестьянами. 7 апреля 1849 года, в день рождения Ф., 11 человек собрались на обед в память этого проповедника социализма; были произнесены горячие речи в духе его учения и решено было перевести на русский язык главнейшие его сочинения. После ареста, на допросе Петрашевский показал, что он "желал полной и совершенной реформы быта общественного" и фаланстер Ф. считал ключом, пробным камнем такой реформы. Он уверен, что "будет время, когда все в обществе и природе придет в стройную гармонию; труда тяжкого, удручительного не будет" и что "всякий акт жизни человеческой будет актом наслаждения". Фаланстер Ф., т. е. организация работ в общине, вполне разрешает вопрос о том, "как поставить человека в правильное отношение к самому себе, к обществу, к целому человечеству и к природе".

Разгром кружка петрашевцев (см. соотв. статью) задержал распространение фурьеризма, но не уничтожил сочувствия ему в известной части интеллигенции. В печати еще в 1847 г. (в статьях "Пролетарии и пауперизм в Англии и во Франции", напечатанных в "Отечественных Записках" и других, появившихся в том же году в "Современнике") Влад. Алексеевич Милютин, сочувствовавший социализму, старался характеризовать разные его учения с научным спокойствием и известной критикой, но вместе с тем горячо защищал важность и необходимость утопий; его статьи читались с величайшим интересом. Милютину посвятил одну из своих первых повестей М. Е. Салтыков, изучавший произведения Ф. и до своей ссылки посещавший собрания у Петрашевского. Так называемый Бутурлинский комитет был учрежден 2 апреля 1848 г. главным образом для прекращения распространения путем печати фурьеристских и вообще социалистических идей, и они действительно стали вновь высказываться в ней лишь в царствование императора Александра II. Горячим защитником этих идей вообще и фурьеризма в частности был Н. Г. Чернышевский, что не мешало ему, проводя основные принципы социализма, критически относиться к заблуждениям некоторых его последователей: так, например, в одной из статей об июльской монархии (1860) он подвергает довольно суровой критике сенсимонистов. Ф. и его главному ученику, Консидерану, Чернышевский придавал гораздо большее значение: недаром одной из первых книг, принесенных Лопуховым Вере Павловне, была "Destin é e sociale". Энергично защищая общинное землевладение, Чернышевский (в одной статье, напечатанной в 1858 г.) видит наиболее "важную выгоду" его в том, что "через 30 или 25 лет" оно откроет крестьянам "легкую возможность к составлению земледельческих товариществ для обработки земли", хотя автор и понимает "неизбежность довольно долгого переходного состояния от настоящих способов обработки отдельных участков общинной земли частными силами отдельного хозяина к общинной обработке целой мирской дачи... Полнейшее развитие общинного принципа должно быть делом будущего". Цензурные препятствия сильно мешали Чернышевскому проводить его взгляды; так, например, в "Очерках из политической экономии" он вынужден был отказаться от изложения и разбора первых двух глав книги Милля, трактующих "о системах экономического устройства, основанных на принципе, различном от господствующего принципа новой экономической истории", т. е. о социалистических теориях, но в замечаниях на первую книгу Милля он, не называя имени Ф., излагает, с некоторыми оговорками, его учение о привлекательности труда при устранении неблагоприятной для трудящегося обстановки и указывает в числе главных условий того, чтобы труд приносил удовольствие, — совершение его "по собственному соображению о его надобности или полезности" для трудящегося, "а не по внешнему принуждению", и продолжительность труда не долее того времени, "пока мускулы" могут работать "без изнурения, вредного организму". Для достижения этой цели необходима смена занятий и их разнообразие. Между тем существующий порядок не представляет "наивыгоднейшей обстановки труда"; он устроен "для войны, для праздности, а не для труда". Чернышевский наглядно показывает необходимость крупного производства, но вместе с тем разъясняет невыгодность труда наемного. "Перемены в качествах труда", — говорит он, — "вызываются переменами в характере производительных процессов... Опасаться за будущую судьбу труда не следует: неизбежность ее улучшения заключается уже в самом развитии производительных процессов", но "результаты известного факта требуют известного времени для полного своего обнаружения". В "Очерках из политической экономии" он говорит: "Потребитель продукта должен быть его хозяином-производителем", но ради экономической выгодности крупного производства при этом "требуется соединение множества людей, занимающихся в своей совокупности производством разных продуктов,... и притом такое сочетание, в котором каждый участник по труду был бы соучастником в праве хозяйства". Неоднократно Чернышевский защищает значение утопий, разъясняет их истинный смысл и указывает на то, что теперь уже "в каждом рутинном курсе политической экономии делается значительная уступка понятиям так называемых утопистов". Согласно со взглядами Ф., Чернышевский указывает на преувеличенное значение торговли в современном обществе и важные недостатки в ее организации. В романе "Что делать", в четвертом сне Веры Павловны, Чернышевский прямо изображает фаланстер Ф.

Влияние идей Ф., как у петрашевцев, так и у Чернышевского, сказывалось в их взглядах не только на экономическую жизнь, но и на семью и нравственность. Подобно Чернышевскому, другой великий русский писатель, М. Е. Салтыков, придавал громадное значение утопиям и, как видно из его "Мелочей жизни", даже в последнем периоде своей деятельности сохранил сочувствие основным принципам фурьеризма. Из менее важных отражений влияния фурьеризма упомянем о статьях М. Юрьина — "Спор об общинном владении землею. Голос за общинное владение" ("Атеней", 1858, т. 6, стр. 17—43) и "Об историческом развитии нравственных начал в экономической деятельности Западной Европы" ("Библиотека для Чтения", 1861, т. 166—167). С горячим сочувствием отнесся к учению Ф. и Ф. А. Бибиков в статье "Современные утописты. Изложение и критический разбор теории Ф." (в книге "Критические этюды", СПб., 1865), встретившей цензурные препятствия к своему распространению.

Ср. статьи В. Семевского: "Из истории общественных идей в России в конце 40-х годов" (в сборнике "На славном посту", 1900) и о Салтыкове (в "Сборнике Правоведения и Общественных Знаний", т. I). Воспоминания Д. Д. Ахшарумова см. в "Вестнике Европы" (1901, №№ 11 и 12). См. Plechanow, "Tschernischewsky. Eine literarhistorische Studie" (1894); Пекарский, "Беллетристика Чернышевского" ("Русское Богатство", 1900, № 10, стр. 88—100).