(араб. с лат. окончанием) — термин, означающий как звание халифа (см.), так и обширное государство, созданное после Мохаммеда арабами-завоевателями под предводительством его "халифов"-"наместников". В истории этого государства замечаются два периода: чисто-арабский и общемусульманский; но так как второй период ясно распадается на две эпохи, то в общем удобно будет делить историю X. на 3 периода: 1) преобладание чисто-араб. духа, — от основания X. (632) до династии Омейядов включительно (750); 2) воцарение и могущество Абб â сидов (почти до пол. IX в.), — пора политического и культурного расцвета исламской империи при участии арабизованных побежденных народов; 3) упадок Абб â сидов (IX — XIII в.), выражающийся в постоянном разложении X. на самостоятельные политические элементы, сопровождаемый клерикальной реакцией и завершенный сперва разорительным хозяйничаньем тюрков, а окончательно — сокрушительным напором монголов.

ИСТОРИЧЕСКИЕ КАРТЫ ХАЛИФАТА.

I. Образование халифата до воцарения Аббасидов (около 750 г.). II. Упадок аббасидского халифата (945 г.). III. Земли распавшегося халифата незадолго до появления сельджуков.

1-й период обнимает собой эпоху первых 4 халифов, "шедших правым путем", (ар-р â шидин) — Абу-Бекра (632—634; см. соотв. статью), Омара (634—644; см. соотв. статью), Осм â на (644—656; см. соотв. статью) и Алии (656—661; см. соотв. статью) и господство Омейядов (661—750; см. соотв. статью). По своим размерам их империя, которая образовалась менее чем в сто лет, превзошла Римскую, и это оказалось тем изумительнее, что вначале, после смерти Мохаммеда, можно было опасаться, что рухнут даже те небольшие успехи ислама, каких он достиг в Аравии. Мохаммед, умирая, не оставил наследника, и после его кончины (632) произошел по вопросу о его преемнике резкий раздор в Медине между мекканцами и мединцами, который грозил полным разъединением Мекки и Медины и, следовательно, концом ислама; только с большим трудом Омару удалось провести выбор мекканца Абу-Бекра. Между тем, с известием о смерти Мохаммеда почти вся Аравия сразу отпала от ислама. При помощи верующих мединцев и неверующих мекканцев, хорошо понимавших, однако, выгоду для их города от гегемонии, которую доставляла ему Мохаммедова религия, Абу-Бекр сумел возвратить обширную, но разъединенную Аравию назад к исламу; наибольше помог ему в этом так назыв. "меч Божий" — свирепый и жадный вождь Х â лид, который всего 9 лет назад разбил пророка при горе Оход, а немного позже при Абу-Бекре раскрадывал, по уверению Омара, исламскую казну; для усмирения Аравии Халиду приходилось беспощадно избивать всех непокорных, иногда даже по 10000 человек, как это было им сделано, напр., с последователями лжепророка Мосейлимы в так назыв. "ограде смерти" при Акрабе (633). Немедленно же по усмирении восстания арабов Абу-Бекр, продолжая политику Мохаммеда, повел их на войну против владений византийских и персидских: внутренняя слабость Византии и Персии не была для арабов тайной; победа над ними не представлялась невозможной, а завоевания, военная слава и богатая добыча должны были привязать хищнических сынов пустыни к исламу. Омар (634—644) успешно продолжал завоевания, и таким образом под конец своей жизни он, кроме самой Аравии, повелевал в Азии Сирией, Месопотамией, Вавилонией и зап. половиной Персии, а в Африке — Египтом, Варкой и Триполи. При Османе (644—656) завоевана вост. Персия до Оксуса, о-в Кипр, область Карфагена. Междоусобия среди арабов, вызванные убийством Османа и политической неспособностью Алия, произвели было перерыв в завоеваниях, и некоторые пограничные области отпали. Но при первом омейяде Мо â вии (661—680) арабы перешли за Оксус в Туркестан, до Пейконда, Бухары и Самарканда, и в Индии дошли до Пятиречья; ими была захвачена Малая Азия, они близко подступали даже к Константинополю, в Африке дошли до Алжира. Вспыхнувший при сыне Моавии Язиде (680 — 683) второй ряд междоусобных войн и борьба омейядов с внутренними врагами (сыном Алия Хосейном, святыми городами и антихалифом ибн-Зобейром, хариджитами и др.) позволили некоторым пограничным областям вновь отпасть, но по усмирении междоусобий (с 693 г.) при халифе Абдоль-Малике (685—705) и его сыне Валиде (705—715) арабы одерживают почти невероятные успехи в Афганистане, сев. Индии и Туркестане — на В, Армении, Кавказе и Малой Азии — в центре, зап. Африке (до океана), Испании и южн. Франции — на З. Только энергия Льва Исаврийского, храбро отразившего арабов от Константинополя и Малой Азии (717—718), и Карла Мартелла, положившего предел успехам арабов во Франции (732), спасли Европу от мусульм. завоевания. — Положение, которое заняли арабы в покоренных ими землях, очень напоминало военный лагерь; проникнутый религиозным рвением к исламу Омар I сознательно стремился укрепить за X. характер воинствующей церкви и, имея в виду религиозный индифферентизм общей массы арабов-завоевателей, запретил им владеть в покоренных странах земельным имуществом; Осман это запрещение отменил, многие арабы сделались в завоеванных странах помещиками, а вполне понятно, что интересы помещика более влекут его к мирной деятельности, чем к войне; но в общем, даже при омейядах поселки арабов среди инородцев не успели потерять характер военного гарнизона (v. Vloten, "Recherches sur la domination arabe", Амстерд., 1894). Тем не менее, религиозный характер арабского государства быстро изменялся: мы видим, как одновременно с распространением пределов X. и утверждением омейядов совершается его быстрый переход из церковно-религиозной общины, руководимой духовным главой правоверных, подавителем неверных, заместителем апостола Божия, в светско-политическую державу, управляемую государем единоплеменных ему господ-арабов и покоренных, не уравненных с ними инородцев. У Мохаммеда политическая власть была лишь придатком к его религиозному главенству; так же у Абу-Бекра и у первого "повелителя правоверных", истинного организатора ислама — Омара — владычество над арабами и неверными еще вытекало как теоретически, так и практически только из того обстоятельства, что они были первосвященниками, которые, став на место апостола Божия, вели верных на так назыв. священную войну; однако, уже со времен Осм â на начинается поворот, как вследствие вышеуказанного разрешения арабам иметь недвижимую собственность в завоеванных областях, так и вследствие отдачи Османом правительственных должностей своим родственникам омейядам, с их чисто-светскими интересами; когда же омейяды, составляющие реакцию против ислама, взошли, наконец, на престол, то оказались прямо уж светскими государями. Для оправдания своих прав они также соблюдают положенные религиозные обязанности первосвященников и наместников пророка, предстоят на молитве (хитрый Мо â вия читает набожные проповеди), и принципиально X. продолжает считаться общиной религиозной, теократической, но это у омейядов одна уж теория, и халиф есть просто политический владыка, сплошь да рядом с интересами противоисламскими, староязыческими. Уже из всего вышесказанного ясно, что нельзя объяснять блестящие победы арабов каким-нибудь религиозным фанатизмом (как это долго представлялось на основании новейших мусульманских аналогий): фанатизм мог быть только у таких людей, как Абу-Бекр, еще более — Омар, у мекканских мохаджиров, мединцев-ансаров и еще кой у кого, но общая масса завоевателей не знала ни Корана, ни его существеннейших предписаний и даже не питала симпатий к исламу (это показал особенно хорошо И. Гольдциэр в I т. "Muhammed. Stud. " 1889; русск. пер. во II т. "Ист. мус.", А. Крымского, М., 1902); конечно, можно согласиться с Нельдеке, что с возрастающим и неизменным успехом ислама невольно должна была даже в скептических умах арабов укрепиться мысль, совсем чуждая, однако, религиозного фанатизма, что победоносная религия Мохаммеда есть, очевидно, истинная (рец. Нельдеке на соч. Гольдциэра — в "Wien. Zeitschr. f. d. K. d. Morg.", 1889, т. III, 96; "Orient. Sk." 1892, 79 cл.); однако, надо помнить, что славнейшие завоевания совершены омейядами, которые, при полной терпимости к другим религиям, проявляли по отношению к исламу, в лучшем случае, равнодушие, а чаще прямую, иногда даже агрессивную антипатию и, из целей фискальных, ставили официальные преграды принятию ислама иноверцами (закон 700 г. Абдоль-Малика, знаменитого распространителя арабских пределов). Причиной побед были, с одной стороны, грабительская жажда добычи, вызывавшая обычную арабскую храбрость, и строгая дисциплина, выработанная для индивидуалистов-арабов Мохаммедом, а с другой стороны — внутренняя слабость Персии и Византии, прекрасно известная арабам. В Персии с конца VI в. шли неурядицы: она была обессилена расточительностью и вымогательствами Хосрова II Первиза (590—628), изнурительными войнами с Византией (Ираклий) и анархией; вассалы становились независимыми и не слушались шаха; вельможи возводили на престол своих креатур, а зороастрийское духовенство успело ослабить внутреннюю крепость страны своими вековыми, беспощадными гонениями на многочисленных еретиков (манихеев, маздакитов и др.), иногда и на культурно-важный элемент государства — христиан; еще до Мохаммеда, когда Хосров II Первиз упразднил вассально-арабское царство Хирское на Евфрате, пограничные бедуины-бекриты разбили в 604—610 г. при Зу-К â ре (у нижн. Евфрата) перс. войско и начали смело совершать ряд разбойничьих набегов на иранские окраины, а при Абу-Бекре бекритский вождь Мосанн â, принявший ислам, постарался внушить Абу-Бекру, что при царящем в Персии безначалии поход на нее может быть вполне удачен. В Византии, как ни истощена она была войнами с Персией порядка было больше, но в ее вост. провинциях с населением инородческим (семитским, на окраинах даже прямо арабским и коптским), Сирии, Месопотамии и Египте — жители страдали от неумеренных податей, от греческой национальной заносчивости и от греческой религиозной нетерпимости: местное вероисповедание было там еретическое (монофизитское и др.). Поэтому в тех странах никто и усилия не сделал, чтобы противодействовать арабам; больше того: из ненависти к грекам население во многих случаях само призывало арабов и помогало им. Наоборот, Малая Азия, населенная настоящими греками и сама боровшаяся против арабов, никогда не была завоевана ими надолго, и под стенами Константинополя арабы несколько раз потерпели неудачу. — Особых причин жаловаться на арабский гнет покоренные народы, в сущности, не имели, даже если мы будем принимать в расчет унизительные постановления Омара об иноверцах и врожденную арабам гордость по отношению к людям другой нации; уплачивая поземельную (хар â дж) и поголовную (джизйе) подать, иноверцы X. могли спокойно сохранять свою старую религию. Даже по очень строгим вышеупомянутым постановлениям Омара, который был "более последовательным мусульманином, чем сам Мохаммед" (Нельдеке, "Οr. St.", 83), принципиально признавалось, что закон Мохаммеда вооружается только против язычников-многобожников; "люди же Писания" — христиане, евреи и зороастрийцы — могут, взнося плату и признавая себя низшими, оставаться тем, чем они есть; по сравнению с соседней христианской Византией, где всякая христианская же ересь жестоко преследовалась, закон ислама даже в Омаровой теории был достаточно либерален; на практике же поблажка иноверцам шла в арабский период гораздо дальше. Так как завоеватели, недавние варвары, были совсем неподготовлены к сложным формам государственной администрации, то даже суровый Омар принужден был сохранить для новообразованного огромного X. старый, хорошо заведенный византийский и персидский государственный механизм (до Абдоль-Малика даже канцелярия велась не по-арабски), — а потому иноверцам не был отрезан доступ ко многим должностям по управлению. Из политических соображений Абдоль-Малик счел нужным удалить немусульман с государственной службы, но с полной последовательностью это распоряжение не могло быть проведено ни при нем, ни после него; да и у самого Абдоль-Малика близкие его придворные бывали христианами (известнейший пример — отец Иоанна Дамаскина). Тем не менее среди покоренных народов заметна была большая наклонность отрекаться от своей прежней веры — христианской и парсийской — и добровольно принимать ислам. Пожалуй, главным побуждением для перехода в ислам могли быть материальные выгоды отступничества. Новообратившийся, пока Омейяды не спохватились и не издали закон 700 г., не платил податей; наоборот, по закону Омара, он пользовался от правительства годовым окладом; он избавлялся от презрительного отношения к нему, положенного законами Омара, и, если не совсем, то хоть сколько-нибудь уравнивался с победителями (полного уравнения арабская гордость не допускала); ему делались доступны более высокие государственные должности, к которым варвары-арабы были еще не способны и которые, между тем, после мероприятий Абдоль-Малика и его соправителя Хажж â жа, полагалось замещать мусульманами; особенно он годился для доходной должности податного надзирателя, требовавшей знания местного языка и местных отношений. С другой стороны, обращаться в ислам покоренные должны были и по внутреннему убеждению; — как же иначе объяснить массовое принятие мохаммеданства, напр., теми христианами-еретиками, которые перед тем в царстве хосроев и в империи византийской никакими преследованиями не могли быть отклонены от веры своих отцов? Очевидно, ислам с его простыми догматами вполне говорил их сердцу. К тому же, ислам не представлялся ни для христиан, ни даже для парсов каким-нибудь резким новшеством: во многих пунктах он был близок к обеим религиям. Известно, что Европа долгое время видела в мусульманстве высоко почитающем И. Христа и Пресв. Деву, не более, как одну из христианских ересей (еще недавно, в наши дни, православный архимандрит-араб Христофор Жб â ра доказывал, что религия Мохаммеда есть то же арианство); а блистательные, почти чудесные победы арабов прямо говорили всем в пользу истинности их веры: раз ислам торжествует над христианством, это значит, что ему сам Божий суд помогает, что он — вера правая. Парсийские же идеи многие заимствованы были Мохаммедом отчасти через евреев (Крымский, "Ист. мус.", II, 26—27), отчасти через сасанидских вассалов-арабов (Гольдциэр, "Islamisme et parsisme", в "Revue de l'hist. des rel." 1901, январь-февраль); борьбу Ормузда и Ахримана новообращенный перс легко находил в отношениях мусульманского Аллаха и Иблиса; у парсийских еретиков оказывалось еще больше пунктов, общих с исламом. Принятие ислама христианами и — затем — персами имело чрезвычайно важные последствия как религиозные, так и государственные. Мохаммеданство вместо индифферентных арабов приобретало в новых своих последователях такой элемент, для которого веровать было существенной потребностью души, и так как это были люди образованные, то они (персы гораздо больше, чем христиане) занялись к концу этого периода научной обработкой мусульманского богословия и соединенной с ним юриспруденции, — предметов, скромно разрабатывавшихся до тех пор лишь немногочисленным кружком тех мусульман-арабов, которые, без всякой симпатии со стороны омейядского правительства, пребывали верны учению пророка. Выше было сказано, что общий дух, которым проникнут X. в I в. своего существования, был не мохаммеданским, а староарабским (этот факт, гораздо яснее даже, чем в правительственной омейядской реакции против ислама, выразился в тогдашней поэзии, продолжавшей блистательным образом разрабатывать те же языческо-племенные, жизнерадостные темы, какие были намечены и в староарабских стихотворениях). В виде протеста против господствующего нечестия, названная небольшая группа сподвижников ("сахабов") пророка и их наследников ("т â биев"), которая продолжала блюсти заветы Мохаммеда, вела в тиши покинутой ею столицы — Медины и кое-где в других местах X. теоретическую работу над правоверным истолкованием Кор â на и над созданием правоверной "сонны", т. е. над определением истинно мусульманских традиций, согласно которым должна была бы перестроиться нечестивая жизнь современного им омейядского X. Эти традиции, которые, в числе прочего, проповедовали уничтожение племенного принципа и уравнительное объединение всех мусульман в лоне Мохаммедовой религии, пришлись новообращенным инородцам, очевидно, по сердцу более, чем высокомерное неисламское отношение правящих арабских сфер, и потому мединская богословская школа, забитая, игнорируемая чистыми арабами и правительством, нашла себе в новых мусульманах-неарабах деятельную поддержку. Оказывались, пожалуй, известные невыгоды для чистоты ислама от этих новых, верующих его последователей: отчасти бессознательно, отчасти даже сознательно в него начали вкрадываться идеи или тенденции, Мохаммеду чуждые или неизвестные. Вероятно, влиянием христиан (А. Мюллер, "Ист. исл.", II, 81) объясняется появление (в конце VII в. по Р. Х.) секты морджитов, с ее учением о безмерном милосердном долготерпении Господа, и секты кадаритов (см. соотв. статью), которая учением о свободной воле человека подготовила торжество мотазилизма (см. соотв. статью); вероятно, и мистическое монашество (под именем "суфийства") позаимствовано было мусульманами на первых порах у сирийских христиан (А. ф. Кремер "Gesch. d. herrsch. Ideen", 57); в нижн. Месопотамии новообращенные из христиан мусульмане пополнили собой ряды республиканско-демократической секты хариджитов (см.) одинаково противной как неверующему омейидскому правительству, так и мединским правоверам. Еще более обоюдоострым пособием оказалось в деле развития ислама участие персов, позже наступившее, но более активное. Значительная их часть, не будучи в состояния отделаться от векового старинно-персидского воззрения, что "царственная благодать" (фаррахи каяник) передается лишь путем наследственности, примкнула к секте шиитов (см.), стоявшей за династией Алия (мужа Ф â тымы, дочери пророка); к тому же стоять за прямых наследников пророка значило для инородцев составлять сугубо-законную оппозицию против омейядского правительства, с его неприятным арабским национализмом. Эта теоретическая оппозиция приобрела очень реальный смысл тогда, когда Омар II (717—720), единственный из омейядов преданный исламу, вздумал проводить в жизнь благоприятные для мусульман-неарабов принципы Корана и, таким образом, внес в омейядскую систему правления дезорганизацию. Через 30 лет после него, хорасанские персы-шииты свергли династию Омейядов (остатки которой убежали в Испанию; см. соотв. статью). Правда, вследствие хитрости аббасидов престол X. достался (750) не алидам, а аббасидам, тоже родственникам пророка (Аббас — его дядя; см. соотв. статью), но, во всяком случае, ожидания персов оправдались: при аббасидах они получили перевес в государстве и вдохнули в него новую жизнь. Даже столица X. перенесена была на границы Персии: сперва — в Анб â р, а со времен Мансура — еще ближе, в Багдад, почти в те же места, где была столица сасанидов; и наследственными советниками халифов сделались на полстолетия члены визирской семьи Бармекидов, происходившей от персидских жрецов.

2-й период. Первые Аббасиды: основатель династии Абуль-Аббâ с Сафф â х, т. е. "Кровопроливец" (750—754); сравниваемый по образу действий с Людовиком XI, гениальный устроитель государства и финансов Мансур (754—775); до расточительности щедрый и потому популярный в литературе отец Харуна ар-Рашида — Махдий (775—785); свирепый Х â дий (785—786); прославленный покровитель поэтов и литераторов Харун ар-Рашид (786—809), который был свидетелем высшего блеска X., хотя сам был плохим правителем, вовсе не похожим на тот идеальный образ, какой придала ему "1001 ночь"; Амин (809—813); друг ученых и свободолюбивых философов, перс по матери — Мамун (813—833); продолжатели его либеральных воззрений — Мотасым (833—842) и В â сик (842—847). Пределы X. несколько сузились: спасшийся омейяд Абдаррахман I положил в Испании первое начало (755) независимому Кордовскому эмирату, который с 929 г. официально титулуется "X." (929—1031); 30 лет спустя Идрис, правнук халифа Алия и потому одинаково враждебный как аббасидам, так и омейядам, основал в Марокко алидскую династию идрисидов (785—985), столицей которой был г. Тудга; остальная часть сев. берега Африки (Тунис и пр.) была фактически потеряна для аббасидского X., когда назначенный Харуном ар-Рашидом наместник Аглаб явился основателем в Кайруване династии аглабидов (800—909). Возобновлять же внешнюю завоевательную политику против христианских или других стран аббасиды не считали нужным, и хотя по временам возникали военные столкновения и на границах восточных, и на северных (вроде двух неудачных походов Мамуна на Константинополь), однако, в общем, X. жил мирно. — По своему политическому, хотя уже и не завоевательному, величию и по культурному расцвету век 1-х аббасидов есть наиболее блестящая пора в истории X., доставившая ему всемирную, сказочную славу; до сих пор во всем мире ходят пословицы: "времена Харуна ар-Рашида", "роскошь халифов" и т. п.; широкая масса мусульман даже в наши дни подкрепляет свой дух гордыми воспоминаниями об этой поре. Надо, впрочем, отметить, что мрачная черта этих халифов — их деспотическая, бессердечная и притом часто коварная жестокость; иногда, как у основателя династии, она составляла открытый предмет халифской гордости (прозвище "Кровопроливец" было избрано самим Абуль-Абб â сом); кое-кто из халифов, по крайней мере хитрый Мансур, любивший облекаться перед народом в лицемерную одежу набожности и справедливости, предпочитал, где можно, действовать коварством и казнил опасных людей исподтишка, сперва усыпив их осторожность клятвенными обещаниями и милостями; у Махдия и у Харуна ар-Рашида жестокость затушевывалась их щедростью, однако, вероломное и свирепое свержение визирской семьи Бармеков, чрезвычайно полезной для государства, но налагавшей известную узду на властелина, составляет у Харуна один из отвратительнейших актов восточного деспотизма; добавить надо, что при аббасидах введена была в судопроизводство система пыток; даже веротерпимый философ Мамун и его два преемника слишком не свободны от упрека в тиранстве и жестокосердии по отношению к неприятным для них людям; Кремер находит ("Culturgesch. d. Or.", II, 61; срв. Мюллер: "Ист. исл.", II, 170), что у первых же аббасидов замечаются признаки наследственного кесарского безумия, которое у потомков еще более усиливается. В оправдание можно бы сказать лишь то, что для подавления той хаотической анархии, в которой находились страны ислама при водворении аббасидской династии, волнуемые приверженцами свергнутых омейядов, обойденных алидов, хищных хариджитов и не перестающими восставать на сев. окраинах государства различными персидскими сектантами радикальных толков, крутые, террористические меры были, быть может, и простой необходимостью; по-видимому, Абуль-Абб â с так и понимал значение своего прозвища "Кровопроливец"; благодаря грозной централизации, которую удалось ввести бессердечному человеку, но гениальному политику Мансуру, подданные получили возможность наслаждаться внутренним спокойствием, а государственные финансы были поставлены блестящим образом; даже научное и философское движение в X. датируется от того же жестокого и коварного Мансура (Мас'удий: "Зол. луга", см. соотв. статью), который, несмотря на свою пресловутую скупость, относился к науке с поощрением (имея в виду, прежде всего, цели практические, медицинские). Но, с другой стороны, остается несомненным, что расцвет X. едва ли был бы возможен, если бы Сафф â х, Мансур и их преемники правили государством непосредственно, а не через талантливую визирскую семью персов-Бармеков; пока эту семью не низверг (803) нерассудительный Харун ар-Рашид, отяготившийся ее опекой, некоторые из ее членов были первыми министрами или близкими советчиками халифа в Багдаде (Халид, Яхья, Джафар), прочие — находились на важных государственных должностях в провинциях (как Фадл; см. соотв. статью), и все вместе сумели, с одной стороны, поддерживать в течение 50 лет нужное равновесие между персами и арабами, дававшее X. его политическую крепость, а с другой стороны — восстановить старинную сасанидскую жизнь, с ее общественным устройством, с ее культурой, с ее умственным движением. Обыкновенно называют эту культуру арабской, потому что органом умственной жизни для всех народов X. сделался язык арабский, — говорят поэтому: "арабское искусство", "арабская наука" и т. п.; но в сущности это были больше всего остатки культуры сасанидской и вообще староперсидской (которая, как известно, восприняла также многое из Индии, Ассиро-Вавилонии и, не непосредственно, из Греции); в западно-азиатских и египетской частях X. мы наблюдаем развитие остатков культуры византийской, подобно тому, как в Сев. Африке, Сицилии и Испании — культуры римской и римско-испанской, — и однородности в них незаметно, если исключить связующее их звено — араб. язык. Нельзя сказать, чтобы унаследованная X. чужая культура поднялась при арабах качественно: архитектурные постройки иранско-мусульманские стоят ниже старопарсийских, равным образом мусульманские изделия из шелка и шерсти, домашняя утварь и украшения, несмотря на свою прелесть, уступают изделиям старинным; но зато в мусульманский, аббасидский период, в обширном объединенном и упорядоченном государстве, при заботливо обставленных путях сообщения, усилился спрос на предметы иранского производства, увеличилось количество потребителей; мирные отношения с соседями позволили развить замечательную заграничную меновую торговлю: с Китаем через Туркестан и — морем — через Индийский архипелаг, с волжскими болгарами и Русью через царство Хазарское, с испанским эмиратом, со всей Южной Европой (за исключением, пожалуй, Византии), с восточными берегами Африки (откуда, в свою очередь, вывозилась слоновая кость и негры) и т. д.; главный порт X. был Басра. Купец и промышленник — это главные герои арабских сказок; различные высокопоставленные лица, военачальники, ученые и т. д. не стыдились добавлять к своим титулам прозвище Атт â р (= москательщик), Хейят (= портной), Джавхарий (= ювелир) и проч. Однако, характер мусульманско-иранской промышленности — не столько удовлетворение практических потребностей, сколько роскоши; главные предметы производства — шелковые ткани (кисея-муслин, атлас, муар, парча), оружие (сабли, кинжалы, кольчуги), вышивки на холсте и коже, работы позументные, ковры, шали, чеканенные, гравированные, резные слоновая кость и металлы, работы мозаичные, изделия фаянсовые и стекольные; реже изделия чисто практические — материи бумажные, суконные и из верблюжьей шерсти. Благосостояние земледельческого класса (из соображений, впрочем, податных, а не демократических) было поднято восстановлением оросительных каналов и плотин, которые при последних сасанидах были запущены; но даже по сознанию самих арабских писателей, халифам не удалось довести народную податеспособность до такой высоты, какая была достигнута податной системой Хосрова I Ануширвана, хотя халифы и приказывали нарочно с этой целью переводить сасанидские кадастральные книги на арабский язык. Персидский дух овладевает и арабской поэзией, которая теперь вместо бедуинских песен дает утонченные произведения басрийца Абу-Нов â са ("арабского Гейне") и других придворных поэтов Харуна ар-Рашида; по-видимому, не без персидского влияния (Броккельман: "Gesch. d. arab. Litt.", I, 134) возникает правильная историография, и после "Жития Апостола", составленного ибн-Исх â ком для Мансура, появляется также ряд историков светских; с персидского языка ибн-аль-Мокаффа (около 750 г.) переводит сасанидскую "Книгу владык", пехлевийскую обработку индийских притч про "Калилу и Димну" (см.) и разные греко-сиро-персидские философские произведения, с которыми прежде всех знакомятся Басра, Куфа, потом и Багдад; ту же задачу исполняют люди более близкого арабам языка, бывшие персидские подданные христиане-арамейцы Джондишапура, Харрана и др.; причем о переводе на араб. язык греческих произведений медицинских, а заодно уж — математических и философских заботится еще Мансур (Мас'удий: "Зол. луга", см. соотв. стаью); Харун отдает рукописи, привезенные из малоазиатских походов, для перевода джондишапурскому врачу Иоанну ибн-Масавейху (который занимался даже вивисекцией и был затем лейб-медиком у Мамуна и двух его преемников), а Мамун устроил, уже специально для отвлеченных философских целей, особую переводческую коллегию в Багдаде и привлекал к себе философов (Киндий, см.). Под влиянием греко-сиро-персидской философии комментаторская работа по истолкованию Корана обращается в научную арабскую филологию (басриец Халиль, басрийский перс Сибавейхи, см.; учитель Мамуна куфиец Кис â ий) и происходит создание арабской грамматики, филологическое собирание произведений доисламской и омейядской народной словесности (Моаллаки, Хам â са, Хозейлитские стихотворения и т. п.). Век 1-х аббасидов известен также, как период высшего напряжения религиозной мысли ислама, как период сильного сектантского движения: персы, которые теперь переходили в ислам массами, взяли мусульманское богословие почти совсем в свои руки и возбудили оживленную догматическую борьбу, среди которой еретические секты, наметившиеся еще при омейядах, получили свое развитие, а правоверное богословие-законоведение определилось в виде 4 школ, или толков: при Мансуре — более прогрессивного Абу-Ханифы в Багдаде и консервативного М â лика в Медине, при Харуне — сравнительно прогрессивного Ш â фии, при Мамуне — ибн-Ханбаля, вообще грубого, нетерпимого пуританина, а по вопросу о Боге доходящего до прямого антропоморфизма. Отношение правительства к этим ортодоксам не всегда было одинаково; при Мансуре, стороннике мотазилитов, был до увечья высечен Малик; потом при 4 следующих царствованиях, правоверие взяло верх, но когда Мамун и два его преемника возвели (с 827 г.) мотазилизм на степень государств. вероисповедания, последователи правоверных толков подвергались официальным гонениям за "антропоморфизм", "многобожие" и т. п., и при Мотасыме был высечен и пытаем святой имам ибн-Ханбаль (834). Разумеется, секте мотазилистов халифы могли покровительствовать безбоязненно, потому что ее рационалистическое учение о свободной воле человека и о сотворенности Корана и ее наклонность к философии не могли представляться политически опасными. К сектам политического характера, как, напр., хариджитам, маздакитам, крайним шиитам, которые поднимали иногда очень опасные восстания (лжепророк перс Моканна в Хорасане при Махдии, 779 г., храбрый коммунист Бабек в Азербейджане при Мамуне и Мотасыме, и др.), отношение халифов было репрессивным и беспощадным даже во времена высшего могущества X.

3-й период: постепенное падение X. — При аббасидах национальное самосознание персов ожило (Гольдциэр: "Muh. Stud.", I, 101 — 208). Опрометчивое истребление Харуном Бармеков, умевших сплачивать перс. элемент с арабским, привело к разладу между двумя народностями. При Мамуне сильный политический сепаратизм Персии выразился в основании династии Тахиридов в Хорасане (821—873; см. соотв. статьи), которое оказалось первым симптомом наступающего отпадения Ирана. Внутри государства, в своей столице Багдаде, халифы сделались зависимы от своевольной преторианской тюркской гвардии, которую счел нужным сформировать Мотасым (833). Почувствовав свое ослабление, халифы (первый — Мотаваккиль, 847) решили, что им следует снискать себе новую поддержку — в правоверном духовенстве, а для этого — отречься от мотазилитского вольнодумства. Таким образом со времен Мотаваккиля идет, наряду с прогрессивным падением власти халифов, усиление правоверия, преследование ересей, свободомыслия и иноверства (христиан, евреев и пр.), религиозное гонение на философию, на естественные и даже на точные науки. Все это халиф, как глава церкви, канонически объявляет ересью, а новая, могущественная школа богословов, основанная Аш' â рием (874—936), покинувшим мотазилитство, ведет научную полемику с философией и светской наукой и одерживает победу в общественном мнении. Однако, фактически убить умственное движение халифы, с их все более и более падающей политически властью, не были в силах, и наиболее славные араб. философы (басрийские энциклопедисты, Фараби, ибн-Сина) и др. ученые жили, под покровительством вассальных государей, как раз в ту эпоху (IX — XI в.), когда официально в Багдаде, в исламской догматике и в мнении народной массы философия и несхоластические науки были признаваемы за нечестие; а литература к концу названной эпохи дала величайшего вольнодумного арабского поэта Абуль-Алю Мааррийского (973—1057); в то же время и суфизм, очень хорошо привившийся к исламу, переходил у многих своих перс. представителей в полнейшее вольномыслие. — Свидетелями постепенного распадения X. были халифы: упомянутый уже Мотаваккиль (847—861; см.), араб. Нерон, очень восхваляемый правоверами; его сын Монтасыр (861—862), который взошел на престол, убив отца при помощи тюркской гвардии, Мостан (862—866), Мотазз (866—869), Мохтадий (869—870), Мотамид (870—892), Мотадыд (892—902), Моктафий (902—908), Моктадир (908—932), К â хир (932—934), Р â дый (934—940), Моттакий (940—944), Мостакфий (944—946). В их лице халиф из повелителя обширной империи превратился в князя небольшой багдадской области, враждующего и мирящегося со своими иногда более сильными, иногда более слабыми соседями, которые, собственно, должны были бы остаться его вассалами. На В, т. е. в Персии, после Тахиридов (821—873) образовались самостоятельные династии: Саффариды (867—903; см.), Саманиды (875—999; см.), Газневиды (962—1186; см.), — и Персия ускользнула из рук халифов. На З Египет вместе с Сирией отделился под властью Тулунидов (868—905; см.); правда, после падения тулунидов Сирия и Египет в течение 30 лет снова находились под управлением аббасидских наместников; но в 935 г. Ихшид (см. соотв. статью) основал свою династию (935—969), и с тех пор ни одна область к З от Евфрата (Мекка и Медина тоже принадлежали ихшидам) не подчинялась светской власти багдадских халифов, хотя их права духовных владык признавались повсюду (кроме, разумеется, Испании и Марокко); с их именем чеканилась монета и читалась общественная молитва (хутба). Шиитская секта исмаилитов (см.), очень хитро реформированная (ок. 864) Абдаллахом ибн-Меймуном для тайной, коварной борьбы с исламом, также сделалась могущественной политической силой, особенно её ветвь Карматы (см.); когда в 8 9 0 г. карматами была построена в Ираке сильная крепость Д â р-оль-хиджра, ставшая оплотом для новообразованного грабительского государства, с тех пор "все боялись исмаилитов, а они никого", по выражению арабского историка Новейрия, и карматы распоряжались, как хотели, в Ираке, Аравии и пограничной Сирии. В 909 г. карматам удалось основать в сев. Африке династию так наз. фатымидов (909—1169; см.), которая в 969 г. отняла у ихшидов Египет и южн. Сирию и провозгласила фатымидский халифат; власть фатымидского X. признала и сев. Сирия с ее талантливой династией Хамданидов (929—1003), у которой нашла покровительство свободомыслящая араб. философия, наука и поэзия. Так как в Испании омейяд Абдерр â хман III тоже успел принять титул халифа (929), то теперь сразу оказалось три X.: Египетский (Каирский), Кордовский и Багдадский. — Из числа трех, халиф аббасидский, т. е. в сущности мелкий багдадский князь с титулом, был игрушкой в руках своих тюркских военачальников и месопотамских эмиров: при Р â дые (934—941) учреждена была особая должность майордома ("эмир-аль-омар â "). Между тем по соседству, в зап. Персии, выдвинулась шиитская и притом вольнодумная династия Буидов, отложившаяся от саманидов в 930 г. (см.). В 945 г. буиды захватили Багдад и владели им более ста лет, с титулом султанов, а в это время там номинальными халифами были: Мостакфий (944—946), Моти (946—974), Т â ий (974—991), К â дир (991—1031) и К â им (1031—1075). Хотя из политических рассчетов, для противовеса фатымидам, шиитские султаны-буиды называли себя вассалами, "эмирами эль-омар â " соннитского Багдадского X., но, в сущности, они обращались с халифами, как с пленниками, с совершенным неуважением и презрением, покровительствовали философам и вольномыслящим сектантам, и в самом Багдаде делал успехи шиизм. Аббасидский халиф превратился в обыкновенного, к тому же инославного первосвященника, который мог, пожалуй, содержать свой патриарший двор, но не имел светской власти, а часто — даже достаточных средств к жизни. — Луч надежды на избавление от притеснителей мелькнул халифам в лице нового завоевателя, тюркского султана Махмуда Газневидского (997—1030), который, создав вместо низринутого им саманидского государства свой собственный огромный султанат, показал себя ярым соннитом и всюду вводил правоверие; однако, только у мелких буидов он отнял Мидию и еще кое-какие владения, а столкновений с главными буидами избегал. В культурном отношении уж и походы Махмуда оказались для завоеванных им стран очень губительными, а в 1036 г. страшное несчастье поразило всю мус. Азию: турки - сельджуки (см. соотв. статью) приступили к своим опустошительным завоеваниям и нанесли первый смертельный удар азиатско-мус. цивилизации, потрясенной уже турками-газневидами. Но халифам стало лучше: в 1055 г. вождь сельджуков Тогрул-бек въехал в Багдад, освободил халифа от власти еретиков-буидов и вместо них сам сделался султаном; в 1058 г. он торжественно принял от К â има инвеституру и окружил его внешними знаками почтения. К â им (ум. 1075), Моктадый (1075—1094) и Мостазхир (1094—1118) жили в материальном довольстве и уважении, как представители мус. церкви, а Мостаршиду (1118—1135) седьджукид Мас'уд даровал для самостоятельного светского управления Багдад и большую часть Ирака, которые остались и за его преемниками: Р â шидом (1135—1136), Моктафием (1136—1160), Мостанджидом (1160—1170) и Мостадыем (1170—1180). Кордовский X. прекратился в 1031 году (оставшиеся удельные князья и главные из них Аббасиды Севильские, ввиду трудной борьбы с христианским бойцом Сидом, пригласили к себе в 1086 г. мароккскую династию Альморавидов, которую сменили крайне фанатичные Альмохады, 1130—1269). Конец X. фатымидскому, столь ненавистному для аббасидов, положил верный соннит Саладин (1169—1193; см. соотв. статью), и основанная им египетско-сирийская династия эйюбидов (1169—1250) почитала имя багдадского халифа. Пользуясь слабостью распавшейся сельджукской династии, энергичный халиф Н â сыр (1180—1225) задумал расширить пределы своего маленького багдадского X. и отважился вступить в борьбу с могущественным харезмшахом Мохаммедом ибн-Такашем (см. соотв. статью), который выдвинулся вместо сельджуков. Ибн-Такаш велел собранию богословов перенести X. с рода Абб â са на род Алия и направил войска на Багдад (1217—1219), а Н â сыр послал посольство к монголам Джингиз-хана, приглашая их вторгнуться в Харезм. Ни Н â сыр (ум. 1225), ни З â хир (1220—1226) не видели конца навлеченной ими катастрофы, которая погубила исламские страны Азии и в культурно-материальном, и в умственном отношении. Последними багдадск. халифами оказались Мостансыр (1226—1242) и совершенно ничтожный и бездарный Мостасым (1242—1208), который в 1258 г. сдал столицу полчищам Хулагу-хана и через 10 дней был казнен с большей частью членов своей династии. — Один из них бежал в Египет и там мамлюкский султан Бейбарс (1260—1267; см. соотв. статью), с целью иметь для своего султаната духовную поддержку, возвел его в чисто-священнический сан "халифа", под именем Мостансыра (1261). Потомки этого аббасида, мало кому интересные (напр., обстоятельный историк ибн-Хальдун не считает нужным и упоминать о них), оставались номинальными халифами при султанах каирских до тех пор, пока власть мамлюков не была свергнута османским завоевателем Селимом I (1517). Чтобы иметь все официальные данные духовного главенства над целым исламским миром, Селим I заставил последнего из этих халифов и последнего в роду аббасидов, Мотаваккиля III, торжественно отречься от своих халифских прав и титула в пользу османских султанов.

КАРТА ПЕРЕДНЕЙ АЗИИ для истории халифата.

Главные источники для истории X. — арабские: 1) историки, каковы Бал â зорий (ум. 892), ибн-Котейба (ум. 889), Абу-Ханифа Динаварий (ум. 895), Табарий (ум. 923), Масуди (ум. 956) и др.; 2) географы (изд. у де Гye в "Bibl. geogr. arabicorum") и старейшие юристы, особенно ханифит Абу-Юсоф (ум. 798) и Яхъя ибн-Адам (ум. 818); 3) ранние комментарии на произведения араб. поэтов (так, для эпохи омейядов — на диван Ахталя, Джарира и Фараздака) и разъясненные поэтические и прозаические антологии, напр. "Книга песен" Абуль-Фараджа Испаханского (ум. 973) — для эпохи омейядов, "К â миль" Мобаррада (ум. 898) — для хариджитского движения, "Ятимет-ад-дахр" Та â либия (ум. 1037) — для истории хамданидов и буидов; богатый источник для культурной истории X. — всесторонние полубеллетристические сочинения Дж â хыза (ум 868; издает фан-Флотен); — 4) хадисы (см. соотв. статью), которые по отношению к Мохаммеду, цитируемому в них, недостоверны, но хорошо характеризуют ту эпоху, когда были сочинены (см. ниже о работах Гольдциэра); 5) нумизматические памятники, изд. и исследованные у Тизенгаузена ("Монеты вост. X."), Френа ("Recensio", с дополн.), Ст. Лэн-Пуля (в каталоге вост. монет Брит. музея). Пособия: 1) Г. Вейль, "Gesch. der Chalifen" (Маннг. и Штуттг., 1846—1862, 5 тт.; резюме своих 30-летн. работ Вейль дал в "Gesch. der i sl. Vö lker von Mohammed bis zur Zeit des Sultan Selim", Штуттг., 1866); — 2) Леоп. ф. Ранке, "Weltgeschichte" (Лпц., 1881 сл., особ. т. V); — 3) В. Мьюр: a) "Annals of the early caliphate" (Л., 1883); б) "The caliphate, its rise, decline and fall" (2-е изд., Л., 1892); — 4) Авг. Мюллер — по-нем. в серии Онкена; по-русски: "История ислама" (СПб., 4 тт., 1895—1896); к нему дополнение — Т. Нельдеке, "Orient. Skizzen" (Берл., 1892); — 5) Р. Дози: a) "Essai sur l'hist. de l'isl." (Лейд., 1879); б) "Hist. des mu s. de l'Espagne" (Лейд., 1861, 4 тт.; есть нем. пер.); — 6) А. ф. Кремер: a) "Gesch. der herrsch. Ideen des Islams" (Лпц., 1868); б) "Culturgesch. Streifr ü ge auf dem Gebiete des Isl." (Лпц., 1873); в) "Culturgesch. d. Orients unter den Chalifen" (2 тт. В., 1875—1877); — 7) И. Гольдциэр: а) "Die Zahiriten" (Лпц., 1884); б) "Muhammedanische Studien" (Галле, 1889—1890); в) "Almohadenbewegung in Nordafrica" ("Zeitshr. d. D. Morg. Ges.", 1887, т. 41, стр. 30 — 140; обзор всех трех работ — бар. В. Розена в "Зап. Вост. Отдел.", 1893, см. соотв. статью); 8) А. Крымский, "История мусульманства" (2 чч., Москва, 1902). Для истории торговли — В. Гейд, "Geschichte des Levanthandels" (2 тт., Штуттг., 1879; роскошн. дополн. фр. пер. "Hist. du comm. du Lev. au moyen- âge" (2 тт. Лпц. 1885—86). Для хронологии — Стэнли Лэн-Пуль, "The mohammedan dynasties" (Л., 1894); русск. пер. В. Бартольда (с важными поправками, но с пропуском цветных таблиц): "Мус. династии" (СПб., 1899).