(в лингвистическом смысле) — в значении речи человеческой. Это название применяется в русском Я. переносно, метафорически, причем главный, видимый орган произношения, язык, берется в значении процесса, в значении деятельности и всей совокупности речи. Подобным же образом речь человеческая названа и в разных других языках, т. е. у разных других племен и народов: по-гречески γλώσσα; по-латыни lingua; по-французски langue или langage; по-итальянски lingua или linguaggio, по-английски рядом с language также tongue; по-немецки рядом со Sprache также Zunge (например, deutsche Zunge); по-польски język; по-чешски jazyk; по-сербскохорватски и по-словински jezik; по-литовски рядом с kalba также liežuvis; по-латышски рядом с waloda также mehle (m ēle); по-эстонски keel; по-мадьярски nyelv и т. д. Очевидно, эти и им подобные названия могли явиться только в эпоху полного, так сказать, "человечества" Я., когда язык стал для человека главным орудием произношения. В первобытном состоянии человечества, когда произношение было локализовано глубже, преимущественно в гортани, подобное распространение названия "Я." на речь человеческую вообще вряд ли могло произойти. Ассоциация названия языка, как главного орудия произношения, с названием Я., как речи человеческой, сказывается до сих пор в таких, например, выражениях, как русские: "У него язык долог" (говорит лишнее), "Укороти язык!", "Язык без костей", "Язык без костей, мелет", "Язык — жернов: мелет что на него ни попало", "Мелет и жернов, и язык", "Язык у него ходуном ходит", "Вино развязывает язык", "Не давай воли языку во пиру, во беседе, а сердцу в гневе", "Язык до Киева доведет" (т. е. всего допросишься), но "и до кия" (т. е. до побоев), "Никто за язык не тянет" (нечего говорить, когда не спрашивают), "Язык остер" (насмешлив), "Чтоб тебе своим языком подавиться!", "Закусить язык", "Прикусить бы тебе язык!", "Подрезать язык" (унять лишнюю болтливость), "Злой язык" (клеветник), "От языка (т. е. от молвы) не уйдешь", "Языком что хочешь болтай, но рукам воли не давай", "Языком не расскажешь, так пальцами не растычешь", "Язык поит, и кормит, и спину порет", "Язык хлебом кормит и дело портит", "Язык мой враг мой: прежде ума глаголет", "Язык до добра не доведет", "Язычок введет в грешок", "Держи язык короче", "Держи язык на привязи" (или "на веревочке"), "Бог дал два уха, а один язык", "Языку каши дай", или "смочи язычок", или "накорми Я." (замолчи), "Ешь пирог с грибами, да держи Я. за зубами", "Мал Я., да всем телом (или всем миром) владеет", "Я. языку ответ дает, а голова смекает", "Одет просто, а на Я. речей со сто", "На Я. мед, а под языком лед" (параллельная этой санскритская пословица гласит: "мед на конце Я., а в сердце яд"). В связи с этим подлого льстеца и угодника зовут "лизуном" или еще хуже. Название "язычника" присваивается в этом смысле или наушнику, переносчику, сплетнику, или же злому Я. и тайному клеветнику; "язычничать" во многих русских говорах значит переносить, пересказывать, наушничать, сплетничать и обносить людей заглазно, ябедничать. "Я." значит также известие, сведение, донесение, уведомление, разведка, доноситель, провожатый и т. п. У военных "языком" называют пленника, от которого расспросами выведывают, что нужно, о положении и состоянии неприятеля. Отсюда "добыть, достать языка", "казаки в разъезд за языком пошли"; в старину употреблялись выражения "языки сказывали", "языка ловить" и т. п. На канцелярском Я. прежних времен называли "языком" обвинителя, обличителя перед судом, оговорщика на допросе, взятого и допрашиваемого для розыска дела. Отсюда предписание: "А на которых людей языки говорят с пыток, и тех людей, по язычным толкам, имати". С другой стороны "Я." может иметь значение адвоката, защитника, заступника. Отсюда, по религиозному мировоззрению известной ступени умственного развития, чем больше языков у огня или же у какого-либо другого посредника между людьми и божествами, тем действеннее будут молитвы и жертвы. Еще отвлеченнее, еще абстрактнее понимается "Я." в выражениях: "в свободном государстве необходимо, чтобы и Я. был свободен" (т. е. свободный голос, свобода слова); "в наше время, при современных международных и межчеловеческих отношениях, гонение какого бы то ни было Я. является вопиющей несправедливостью и безумием" и т. д. Как живая речь, "Я." отличает, с одной стороны, человека от человека (речь индивидуальная), племя от племени, народ от народа (Я. в строгом смысле), с другой стороны — человечество или род человеческий вообще (речь человеческая) от животных. Ассоциация представления языка или речи с представлением человечества, в противоположность животным, сказывается, между прочим, в следующем анекдоте. К одному "барину" пришло несколько "мужиков" и, не застав его дома, дожидались в передней, где помещалась клетка с попугаем. Мужики осматривали птицу с любопытством и делали разные замечания. Вдруг попугай закричал: "дурак!". Тогда мужики стали навытяжку и промолвили: "извините, ваше благородие, мы думали, что вы — птица".

"Я." может означать племя, народ, нацию, даже землю, населенную однородным племенем, с одинаковой везде речью. В этом смысле говорится в Священном Писании: "Я. самарийский" (т. е. самаритяне), "рцыте во языцех (всем народам), яко Господь воцарися"; в летописях: "поганые половци съвокупиша весь язык свой на русьскую землю"; уже в XIX веке пошло в ход выражение: "нашествие дванадесяти языков на Русь" (1812 год). В новозаветном выражении: "Πάσα ή γλώσσα όμολογήσεται θώ θεψ" ("Omnis lingua conftebitur Deo", "всяк Я. Бога хвалит") сказывается первоначальная веротерпимость, уступившая затем римским и византийским национально-религиозным гонениям. Отражением церковных воззрений является применение термина "Я." к обозначению чужого народа, иноверцев, иноплеменников, как язычников, идолопоклонников. Отсюда слова "язычество", "языческий". В сохранившемся до сих пор выражении "притча в языцех" ("он сделался притчей во языцех" и т. п.) слово "во языцех" равнозначаще с выражением "между людьми", так что "Я." здесь почти то же, что человек. Некоторые русские, подвергшиеся особенно сильному церковному влиянию, стараются отличать с помощью различного ударения косвенных падежей "Я." в значении физиологического органа от "языка" в значении речи и связанных с ней идей племени, народа и т. д.: с одной стороны — языка, языки и т. п., с другой же — языка, языки и т. д. В смысле языка племенного или национального синонимами языка или же словами близкого значения являются: речь, живое слово, наречие, говор, диалект, идиома, молва и т. п.; к индивидуальному же языку имеют отношение дар слова, произношение, слог (стиль), способ выражаться, разговор, беседа и т. п. Сюда относятся поговорки вроде: "язык один и в будни, и в праздник" (постоянство индивидуального языка), "всякая птица от своего язычка погибает" (т. е. сама сказывается, сама себя выдает) и т. п. В письменности различают индивидуальный "язык" отдельных выдающихся писателей: язык Пушкина, язык Гоголя, язык Гете, язык Шекспира, язык Виктора Гюго, язык Манцони, язык Мицкевича и т. д. Точно так же "языку", понимаемому как индивидуальная или преходящая особенность, присваиваются разные определения: "Я. резкий", "дерзкий", "разнузданный", "неугомонный", "бледный", "пошлый", "банальный", "цветистый", "высокопарный", "возвышенный", "вдохновенный", "Я. сердца", "рассудка", "разума", "Я. ангельский", "Я. богов" и т. п. В переносном смысле говорится о "Я. цветов", о "Я. природы", в значении же более близком к человеческому Я. — о "Я. животных". Благодаря одухотворению природы и ассоциациям по сходству, находим "языки" в разных неодушевленных предметах, причем значение "Я. " как подвижного и продолговатого физиологического органа переплетается и сочетается со значением "Я." как слышимой речи. Сюда относятся выражения: "Я." или "язычок замка", "Я." или "язычок органа", "Я. кларнета, гобоя", "Я. в колоколе" (то, что в нем действует и производит звук) и т. п. (ср. поговорку: "Без Я. и колокол нем"). По правилам народной медицины некоторых местностей, когда у кого-либо отнимется Я., то обливают водой колокольный Я. и этой водой поят больного; это называется "добыть языка на колокольне" (ср. также выражения: "Я. пушек", "пушки или батареи замолчали" и т. п.). "Я." в самом обширном смысле этого слова обозначает переносно или метафорически всякие способы общения людей между собой, стало быть, всякую мимику и жесты (Я. пальцев и т. п.), письмо (Я. знаков и т. п.), звуки непроизвольные и рефлексивные, наконец, звуки языковые в строгом смысле, т. е. звуки-символы, ассоциированные со значением.

Рядом с обыкновенным, ходячим пониманием языка, свойственным всем более или менее образованным людям, можно определять язык с различных научных точек зрения. Для физиолога говорение и язык вообще является функцией человеческого организма, функцией сложной и разлагаемой на несколько частных функций (функция мозга вместе с нервными разветвлениями, функция мускулов произношения, функция чувства слуха). Для антрополога, как естественника, язык является одним из признаков, отличающих род человеческий от целого ряда существ, сходным образом организованных. Наконец, для психолога язык представляет систематизированный, упорядоченный сборник представлений, следовательно, явление по существу своему исключительно психическое, хотя, с другой стороны, неоспорим тот факт, что только с помощью физических средств мы можем извещать друг друга о существовании в нас этих языковых представлений, ассоциированных с представлениями внеязыковыми. Язык может быть понимаем как способность говорить и как отличительная черта рода человеческого. Как способность, он сводится к способности ассоциировать (сочетать) внеязыковые представления (т. е. вообще представления значения) с представлениями известных движений собственного организма, действующих тем или иным способом на собственные и чужие чувства. К этому присоединяются: 1) способность оживлять путем иннервации и мобилизовать (приводить в движение) соответственные мускулы; 2) способность воспринимать впечатления и передавать их нервному и психическому центру (т. е. мозгу и центральной психике). При этом следует заметить, что далеко не у всех людей это будут впечатления слуховые и движения, производящие звук; так это бывает только у громадного большинства людей, т. е. у людей "нормальных" с этой точки зрения. У глухонемых мы встречаем другие движения и другие впечатления, ассоциируемые как с представлениями языковыми в строгом смысле, так и с представлениями внеязыковыми (т. е. с представлениями значения).

Из того, что, с одной стороны, сущность языка состоит в ассоциации представлений внеязыковых с представлениями исключительно языковыми, а с другой стороны, язык может быть понимаем как способность говорить, явствует, что только при одностороннем и поверхностном взгляде на вещи можно считать язык "громким выражением мыслей" или же "выражением мыслей с помощью звуков". Не менее поверхностно считать язык, в особенности язык племенной и национальный, организмом в естественном смысле. Прежде всего, у языка нет пространственности и беспрерывности, этих неизбежных признаков всякого организма. Язык существует только в индивидуальных мозгах, только в душах, только в психике индивидов или особей, составляющих данное языковое общество. Язык племенной и национальный является чистой отвлеченностью, обобщающей конструкцией, созданной из целого ряда реально существующих индивидуальных языков. Такой племенной и национальный язык состоит из суммы ассоциаций языковых представлений с представлениями внеязыковыми — ассоциаций, свойственных индивидам и, в отвлеченном, абстрактном смысле, в виде среднего вывода, также народам и племенам. В области индивидуальных языков мы отмечаем факт, что каждому человеку свойственна речь особая, речь индивидуальная, как со стороны "внешней", звуковой, так и со стороны "внутренней", идейной. По одному голосу мы узнаем знакомых, хотя их еще не видим. Каждому человеку свойственна особая звуковая окраска, свойствен особый ритм произношения, равно как и особый способ выражаться, особый слог (стиль), как в устной речи, так и на письме. Конечно, языковые различия между двумя или даже несколькими лицами могут быть так незначительны, что почти совсем исчезают, и тогда весьма возможно обознаться и принять одно лицо за другое. Особенно часто подобное языковое сходство встречается между членами одной и той же семьи, при тождестве пола, т. е. между сестрами или между братьями, между матерью и дочерьми, между отцом и сыновьями. Мы признаем справедливость утверждения Вильгельма Гумбольдта, что "язык является творческим органом для мыслей" (die Sprache ist das bildende Organ der Gedanken), но только с оговорками можем принять другие утверждения того же мыслителя, как, например: "нет мыслей без языка; человеческое мышление становится возможным только благодаря языку" (es gibt keine Gedanken ohne Sprache, und das menschliche Denken wird erst durch die Sprache), или язык состоит в "постоянно повторяющейся деятельности духа, имеющей целью сделать голос выразителем мысли" (die Sprache ist die immer wiederholte Th ä tigkeit des Geistes, den Laut zum Ausdruck des Gedankens zu machen); ведь мышление возможно без языка, а, например, у глухонемых выразителем мысли никогда не может быть голос. Зато без всяких оговорок можно согласиться с мнением Гумбольдта, что каждый язык есть своеобразное мировоззрение (die Sprache ist eine Weltansicht). Это можно дополнить метафорическим определением, что язык в самом обширном смысле является универсальным рефлексом духа на раздражения и возбуждения со стороны мира. Во всяком случае, основа существования языка — объективно психическая, как и основа других проявлений, составляющих предмет исследования психологических наук (обычаи, нравы, обряды, законы, государство, религия, искусство, литература, наука и т. д.). Как сложное объективно психическое явление, язык состоит из многих групп разнородных представлений: 1) группы представлений фонационных, представлений физиологических движений; 2) группы представлений аудиционных, представлений акустических результатов (последствий) вышепоименованных физиологических движений, и 3) группы представлений исключительно церебрационных. Равным образом как условия жизни и беспрерывности языка, так и условия языковых изменений бывают или фонационные, или аудиционные, или же, наконец, центрально-церебрационные. Побуждением к изменениям является стремление к экономии или сбережению труда в трех названных направлениях: 1) в направлении центробежном, фонационном, исполнительном; 2) в направлении центростремительном, аудиционном и вообще перцепционном (воспринимательном) и 3) в самом церебрационном центре языка (см. Фонетика). Сообразно с этим, имеются троякого рода физиологические органы или снаряды языка: 1) моторные, двигательные, при действиях фонационных, центробежных; 2) сенсорные, чувствительные, при действиях аудиционных, перцепционных, страдательных, центростремительных; 3) центральные. Центральными являются оязыковленные части мозга, вместе с разветвлениями нервов в обоих направлениях — центробежном и центростремительном. Моторные и сенсорные органы, вместе взятые, составляют общую периферическую или "внешнюю" область языкового механизма, в противоположность категории органов исключительно центральных. Собственно говоря, все эти три области тесно связаны между собой, и только освещая их односторонне путем абстракции, мы различаем три конца этого сложного и запутанного механизма. Физиологическими органами 2-й и 3-й категории являются исключительно нервы, моторный же, центробежный снаряд состоит не только из нервов, но и из мускулов как исполнительных орудий. Новейшие исследования показали связь с речью не целого мозга, но только некоторых его частей. Так, например, мозговым центром для моторных, двигательных действий речи человеческой у значительного большинства людей (т. е. более или менее у всех праворуких) является третья левая лобная извилина; у левшей или леворуких ту же функцию исполняет соответственная извилина в правой половине мозга.

Я. или речь составляет исключительную принадлежность рода человеческого. Тем не менее мы говорим также о языке животных, понимая под этим, во-первых, громкое выражение их чувств, затем, звуки рефлективные, издаваемые животными вследствие известных раздражений, и, наконец, известные звуки, служащие средством взаимного общения между животными того же вида. Но все эти языковые проявления животных не возвышаются над уровнем так называемых междометий и голосовых жестов человеческого Я. Являясь необходимым последствием известных движений, известных чувствований, известных "настроений", языковые звуки животных могут, затем, путем целого ряда впечатлений, перерождаться в соответствующие представления и, перейдя в психическую область, сочетаться (ассоциироваться) с внеязыковыми представлениями обуславливающих их явлений и субъективных состояний. Постоянное и неустранимое различие между языком людей и "языком" животных составляют, однако, следующие отличительные черты: 1) голоса животных неделимы, неразложимы, с начала до конца однородны, без переходов от одних звуков к другим. Так, например, голоса вроде быко-коровьего бу, телячьего, козьего, овечьего бэ, мэ, кошачьего мяу и т. д. являются собственно однородными голосами, которых никак нельзя разложить на отдельные звуки. 2) Голоса или звуки человеческого языка являются голосами членораздельными или артикулированными. Членораздельность или артикуляция состоит в переходе от одних положений фонационных органов к другим положениям, причем каждая точка произношения может биться особой психической жизнью и соединяться с элементами значения посредством особых ассоциаций. Членораздельное (артикулированное) произношение отдельных звуков в их взаимной связи, по отношению к свойственным им особенностям вроде долготы, напряжения и т. п., колеблется между известными минимумами и максимумами; этих пределов нельзя никак переступить, не лишая данный язык свойственных ему особенностей индивидуальной или же племенной принадлежности. Так, например, в русском произношении и в объективном о нем мышлении существует определенное различение между гласными и слогами ударяемыми, т. е. произносимыми с большей силой и вместе с тем удлиняемыми, и гласными и слогами ослабленными и вместе с тем сокращаемыми. При каком бы то ни было общем характере исполняемого в данный момент произношения (в громкой речи или же в тихой, в скороговорке или же в медленном произношении, в пении или же в простой речи и т. д.), ударяемые места произношения не могут превосходить известного максимума силы, напряжения и длительности, неударяемые же места не могут нисходить ниже известного минимума силы, напряжения и длительности. Точнее говоря: отношение между двумя единицами произношения может изменяться, но только в известных, строго определенных пределах. Артикулированные звуки и производящие их фонационные работы являются как будто строго определенными отрезками из линий, по своей идее бесконечно длинных. Я. племенной, на котором кто-либо говорит с детства и сохраняет его впоследствии как свой главный Я., носит название его родного, природного или отечественного Я. или же Я. материнского. Рядом с одноязычностью, свойственной преобладающему большинству членов различных племенно-языковых обществ, встречаются довольно часто двуязычность и даже многоязычность, именно когда два или более языков помещаются в одной и той же голове. Это обыкновенно имеет место: а) в странах и местностях с населением смешанным по отношению к языку или же на границе двух племен или языковых национальностей; б) под влиянием школы в самом обширном смысле этого слова; в) через постоянное общение с иноплеменниками и через обучение чужим языкам в более позднем возрасте. Не подлежит ни малейшему сомнению, что в одной и той же голове может происходить "мышление на нескольких языках", т. е. непосредственное сочетание (ассоциация) внеязыковых представлений с языковыми представлениями разных языков. Статистика народонаселения, не принимающая во внимание этого обстоятельства, ошибочна и лишена научного значения. В минимальных размерах можно говорить о многоязычности даже при индивидах, владеющих только одним племенным языком: ведь много лиц одноязычных может, смотря по желанию и обстоятельствам, настраивать себя на Я. будничный или на Я. праздничный, торжественный, на Я. поэзии или на Я. "прозы", на Я. чиновный (по прежнему "приказный"), официальный, или на Я. частной жизни и т. д. Один и тот же племенной или национальный Я. может играть роль Я. государственного, административного, церковного, школьного, книжного, ученого и т. п. Различаются Я. простонародный от Я. "облагороженного", возвышенного, Я. народный от Я. "образованного класса", от Я. "интеллигенции", Я. устный от Я. письменного, литературного и т. д. На почве одного и того же племенного Я. вырастают Я. известных ремесел, званий (например, Я. актеров) и общественных классов, Я. мужчин и женщин, Я. различных возрастов, Я. различных переходных положений (например, Я. солдатский, Я. каторжников и заключенных и т. п.). Существуют далее Я тайные или полутайные, так называемые "жаргоны": Я. студентов, Я. гимназистов, Я. странствующих торговцев (например, в России Я. офеней, Я. костромских шерстобитов и т. п.), Я. уличных мальчишек, Я. проституток, Я. хулиганов, Я. мошенников, воров и всякого рода преступников и т. п. Этого рода Я. известны в Англии под названием cant и slang, во Франции argot и langue verte, в Германии Gaunersprache, Kundensprache и т. д. (см. Воровской язык). Вообще следует отличать Я. живой речи, Я. только устный от Я. письменного, литературного, воспроизведение которого осложняется вследствие свойственных ему ассоциаций графически-фонетических или же идеографических (последнее, например, — в китайском литературном Я.). Особый класс в языковом мире составляют всевозможные Я., обусловленные языковыми уклонениями (ненормальностями) или недостатками самого разнообразного характера; их исследование составляет предмет так называемой языковой патологии. Наиболее крайним языковым уклонением является полная афазия (алялия, безъязычность, немота), самая же незначительная степень уклонений состоит в известных мелких погрешностях произношения, остающихся от периода детского Я., например у русских замена переднеязычного согласного r (р) заднеязычным его произношением, замена согласного твердого l (л) согласным u (у) и т. п. Причины языковых уклонений могут быть самые разнообразные: 1) механические препятствия — недостатки, неточности и несовершенства в устройстве фонационных органов (не только нервов, заправляющих движениями, и движущихся мускулов, но также неподвижных хрящей и костей). Отсутствие мягкого нёба или же отверстия в нем вызывают окраску всего произношения носовым резонансом и вместе с тем делают невозможным чистое произношение носовых звуков. Подобное же следствие вызывается наростами и новообразованиями в носовых полостях. Отсутствие губ связано с невозможностью точно исполнять движения, нужные для образования звуков губных; отсутствие языка делает невозможной почти всякую речь человеческую. Отсутствием или параличом голосовых связок гортани обуславливается отсутствие голоса. 2) Недостаточная иннервация или недостаточная мобилизация (приведение в движение) моторными нервами органов фонационных, хотя бы даже с внешней стороны совершенно неповрежденных, ведет за собой их бездействие и неподвижность. 3) Недостатки органа слуха связаны с полной или частичной глухотой, стало быть, с невозможностью принимать страдательное участие в обыкновенном языковом общении. Высшей степенью этого языкового уклонения является глухонемота. 4) Недостатки в физиологическом центре речи, недостатки в мозгу обуславливают большую или меньшую степень неспособности к речи или к владению языком: недостатки в моторном центре вызывают бездействие органов движения, недостатки в сенсорном центре — непонимание того, что говорят другие. Вообще языковые уклонения проявляются в трех направлениях, сообразно с тремя областями самой языковой деятельности: 1) в направлении фонации, 2) в направлении аудиции, 3) в направлении церебрации. К отдельным языковым уклонениям (уклонениям в произношении и др.) относятся заикание, запинание, шепелявость, картавость, косноязычие и т. п.

Строго говоря, термин Я., в значении чего-то однородного и нераздельного, можно применять только к Я. индивидуальному. Однородный племенной Я. представляет фикцию, существуют только языковые территории, языковые области, языковые миры, сплошные или же прерываемые. В такой языковой области мы встречаем различные говоры или диалекты, точнее — области говоров или диалектические области, и, как реальные существа — индивидуальные языки. Рядом с этим во многих языковых областях выросли и развились Я. объединяющие, Я. "искусственные", Я. литературные, письменные, освященные обычаем и "невольным соглашением" всех членов данного языкового общества, Я., которым свойственны известные идеальные нормы, известные объединяющие предписания и правила. Неверно утверждение, что тот или другой "Я." делится на наречия, говоры (диалекты) и т. д. Не Я., а группа говоров делится на отдельные говоры; конечной, дальше уже неделимой единицей этого постепенного деления являются индивидуальные языки, как действительные реальные существа. Одним из говоров, на которые распадается известная языковая область или известная группа говоров, и к тому же говором особенно привилегированным и живущим в исключительных условиях, является язык литературный и общенациональный. Между языковыми индивидами и языковыми группами имеется беспрерывность и смежность (соседство) в двух направлениях: 1) в пространстве, как смежность пространственная, географическая, территориальная, связанная с языковым общением и взаимным влиянием; 2) во времени, как непрерывность и последовательность поколений, связанная с преданием (с традицией) и с влиянием предков на потомков и даже, наоборот, потомков на существующих еще предков. Рядом с языками "естественными" ("натуральными") стали появляться языки "искусственные" в строгом смысле этого слова, языки научно обдуманные и созданные (конструированные), или "философские" (основанные на логической классификации человеческих идей или понятий и на обозначении отдельных классов и подразделений этих идей соответственными символами), или же просто "международные" (составленные по образцу существующих языков, но со значительными упрощениями и по принципу соответствия мира звуковых символов миру ассоциированных с ними понятий и представлений). См. Всемирный язык.

Сочетающимся между собой и различным образом ассоциированным группам языковых представлений свойственна прежде всего двоякая делимость: 1) делимость текущего языка, делимость слов, предложений и т. д., всегда непременно представляемых мыслью, но только иногда высказываемых. Это делимость по ассоциациям по смежности, точнее — по непосредственной последовательности во времени. Она может быть делимостью или с точки зрения фонетической, или же с точки зрения морфологической. Возьмем для примера русскую пословицу: На то щука в море, чтоб карась не дремал, и посмотрим на нее сначала как на произносимую и представляемую произносимой. С этой, т. е. с фонетической точки зрения, она распадается на фонетические фразы, из которых каждая объединяется свойственным ей синтаксическим акцентом: "на то щука в море" и "чтоб карась не дремал". Каждая из фонетических фраз делится на фонетические слова, состоящие из слогов, объединенных в одно целое одним лексическим акцентом (одним ударением) и объединяющим представлением фонетической организации цельного слова, как состоящего из слогов, т. е. представлением зависимости слогов, фонетически подчиненных, от слогов, фонетически господствующих: на т ó, щ ý ка , в м ó ре , чтоб кар á сь , не дрем á л. Каждое слово делится, с фонетической точки зрения, на слоги, т. е. представления группы фонационных, произносительных работ и обуславливаемых ими акустических результатов, по одной экспирации текущего из легких воздуха каждая: на-т ó, шч ý -ка и т. д. В каждом слоге выделяются в произношении отдельные звуки, в представлении же — соответствующие этим звукам объединенные фонетические представления или фонемы, как дальше неделимые фонетические единицы н — а, т — о, и т. д. Наконец, представляемыми и исполняемыми частями фонетических единиц, так сказать, фонетическими дробями следует признать, с одной стороны, отдельные работы органов произношения, производящие совместно данный звук (в мире фонации, во время исполнения), с другой стороны — представления этих работ (в мире психическом, церебрационном). Так, например, в состав объединенной группы физиологических работ, составляющей в общем фонему н (в слоге на), входят частные представления следующих работ: дрожания (вибрации) голосовых связок, раскрытия носа с помощью опущения мягкого нёба (нёбной занавески), удаления средней части языка от нёба ("твердость"), прижатия конца языка к верхним деснам или же к передней части твердого нёба и вообще закрытия полости рта краями языка, с последующим затем переднеязычным взрывом. Состав частных, дробных представлений, объединенных в общее представление фонемы т (в слоге то), почти таков же, как и при фонеме н, с тем только различием, что вместо представления музыкального дрожания голосовых связок гортани имеется здесь представление немузыкального раскрытия этих связок, а представление раскрытия носа заменено представлением его закрытия с помощью поднятия мягкого нёба и его прижатия к задней внутренней стенке зева. Слитное представление фонемы а (в слоге на) разлагается на частные представления: музыкального дрожания голосовых связок, закрытия носа и известной формы полости рта, как резонатора, в связи с представлением известной иннервации в задней части языка и незначительного ее поднятия к нёбу. В слитном представлении фонемы о (в слоге то) к этому присоединяется представление особой иннервации губ и их округленности. Эти частные фонетические представления распадаются на представления мускульных движений, представления иннервации и внутреннего (мускульного) чувства и представления слуховых впечатлений. С точки зрения морфологической, текущая речь делится на другие составные части, до дальше неделимой единицы включительно. Это деление невозможно без вспомогательных операций ассоциации по сходству. Вышеприведенная фраза распадается с этой точки зрения, прежде всего, на две сложные синтаксические единицы, т. е. на два предложения: на то щука в море и чтоб карась не дремал. Каждая из этих сложных синтаксических единиц распадается на простые синтаксические единицы, т. е. на отдельные уже не фонетические, но семасиологически-морфологические слова, выделяемые из случайной связи благодаря тому, что они попадаются в других сочетаниях. Таковы слова: на то, щука, в море, чтоб... не дремал, карась. С помощью такой же ассоциации по сходству разлагаем слова на их морфологические части или морфемы (см. Языкознание), повторяющиеся также в других сочетаниях. Слово на то разлагается на морфемы на-т-о, слово щука — на щук-а, в море — на в-морь-э, чтоб-не дремал — на ч-т-о-б-не-дрем-а-л, слово же карась с морфологической точки зрения дальше неразложимо. Взаимная связь между морфемами бывает разных степеней. Одни из них так тесно связаны друг с другом, что почти незаметно их психическое сочленение (ч-т-о); связь других прозрачнее, но все-таки они имеют значение только в соединении с другими (-о в т-о, -а в щук-а, -э в морь-э). Иные господствуют над остальными своей выразительностью как знаменательные корни, оживленные семасиологическими ассоциациями (щук-, морь-, карась-, дрем-). Из незнаменательных некоторые все-таки ясно и самостоятельно ассоциированы с представлениями известных определенных отношений, причем одни из них занимают всегда определенное место, или перед другими морфемами, или же после них (на-, в-, не-), другие же произвольно отделяемы и переносимы (-б или -бы в если б я сделал или если я сделал бы). Морфемы являются крайними, дальше неделимыми морфологическими единицами, хотя, с другой стороны, их отдельные части, так сказать, их морфологические дроби могут проявлять особую психофонетическую ассоциацию. Так, например, в морфологической единице щук- такой самостоятельной психической группой обладает последняя фонема, входящая в ее состав, т. е. согласная фонема к, являющаяся в двух психофонетических видоизменениях: с представлением несреднеязычности или "твердости" этой фонемы ассоциируется представление сочетания с известными окончаниями, свойственными одной группе так называемых падежей (например, щука), с представлением же среднеязычности или "мягкости" этой фонемы ассоциируется представление сочетания с другими окончаниями, свойственными другой группе падежей (например, щуки). Другую категорию делимости языковых представлений составляет делимость групп представлений, сохраняемых в психическом или церебрационном центре, сообразно с ассоциациями или сочетаниями по сходствам и различиям. Это — группировка языковых представлений в одном только церебрационном центре, без ее осуществления в фонации и аудиции, как в периферических и промежуточных процессах языкового общения. Сюда относятся объективно-психическое различение частей речи, объективно-психическое различение содержания и формы, т. е. различение корней и слов вербально-субстантивных (глагольно-существительных) и корней и слов формальных (корней и слов отношения), объективно-психическое различение в Я. разных проявлений качественного и количественного мышления, объективно-психическое различение элементов морфологического и семасиологического, объективно-психическая группировка синтаксических, морфологических, семасиологических и фонетических единиц Я. по их характеристическим признакам, обуславливающим их более или менее тесное родство и сходство и т. д.

В Я. или речи человеческой отражаются различные мировоззрения и настроения как отдельных индивидов, так и целых групп человеческих. Поэтому мы вправе считать Я. особым знанием, т. е. мы вправе принять третье знание, знание языковое, рядом с двумя другими — со знанием интуитивным, созерцательным, непосредственным, и знанием научным, теоретическим. В каждом Я. мы можем выделять и определять наслоения и пережитки различных мировоззрений, или следовавших друг за другом в порядке хронологическом, или же отражающих собой различные стороны явлений природы и общественной жизни (наслоения религиозные, метафизические, общественные, юридические, естественноисторические и т. д.). В тесной связи с мышлением Я. может воздействовать на него или ускоряюще, или замедляюще — или усиливающим, или же подавляющим образом. Некоторые звуковые образования отражают физические отношения всего мира или же социальные (общественные) отношения человечества. Сюда принадлежат, прежде всего, так называемые падежи (casus) имен, из которых одни обозначают отношения пространственные и, путем метафоры, также временные, другие — взаимные отношения между людьми и, путем метафоры, также между другими существами. К падежам пространственно-временным или локально-хронологическим принадлежат: Locativus вообще, Ablativus (от лес-а, с т-ого времен-и), Elativus (из лес-у, из год-а в год), Allativus (к лес-у, к эт-ому времени), Inessivus (в лес-у, в год-у или в год-е), Superessivus (на стол-е, на эт-ой эпохе), Subessivus (под стол-ом), Sublativus (под стол), Superlativus (на стол), Abessivus (в дали от города), Instrumentalis (нож-ом, рук-ой...) и т. д. Падежами общественного происхождения являются: Genitivus (поле крестьянин-а, власть цар-я), в связи с местоимениями притяжательными (мой, твой, наш, чей...), Dativus (отц-у, дочер-и), Accusativus (бить раб-а, гнать собак-у, купить хлеб...). Мы отмечаем в Я. также применение закона перспективы или эгоцентризма. Согласно этому "закону", по мере удаления от места, на котором мы сами находимся или на котором себя чувствуем, различия между предметами становятся все меньшими и все более исчезают; более отдаленное ассимилируется и поглощается более близким. Отсюда множество, состоящее из одного только 1-го лица (я) и из других лиц единственно только 2-х (ты) и 3-х (он, она), воспринимается как 1-е лицо множественного числа (мы); множество же, состоящее хотя бы только из одного 2-го лица (ты), в соединении со многими 3-ми лицами, воспринимается как 2-ое лицо множественного числа (вы). Обозначив с помощью n коэффициент любой, произвольной многократности, мы можем выразить это в следующих формулах:

мы = я + n ∙ты + n ∙он + n ∙она; вы = n ∙ты + n ∙он + n ∙она.

В вербальной (глагольной) области эгоцентризм проявляется, между прочим, в том, что усиленное (потенцированное) настоящее время обнимает собой не только настоящее, но вместе с тем прошлое и будущее, т. е. оно равносильно вечности и беспредельности; так, например, птицы летают значит, что они летают не только теперь, но всегда летали и всегда будут летать. Эти и подобные случаи относятся к области субъективного эгоцентризма. Эгоцентризм объективированный, эгоцентризм общественный, массовый (стадный), эгоцентризм учреждений и господствующих воззрений на взаимные отношения, с одной стороны, между людьми и другими существами, с другой — между разными группами и классами человеческого общества, отражается, например, в различной генеризации языковых форм, т. е. в разнообразии категорий так называемого грамматического рода, конечно в тех Я., которым свойственно различение грамматических "родов" не только с точки зрения физиологической, с точки зрения различия двух полов и отсутствия пола (род мужской, женский, "средний"), но также с точки зрения биологической, с точки зрения различия между живыми (оживленными, одушевленными, олицетворенными) и неживыми (неоживленными, неодушевленными, неолицетворенными) существами (род "животный" и "неживотный"), и, наконец, с точки зрения социальной, общественной, с точки зрения различия между властителями и собственниками, с одной стороны, управляемыми и считаемыми собственностью — с другой. В случае слития в одно сложное представление — представление множественного числа, — роды женский и средний ассимилируются и поглощаются родом мужским, род "неживотный" ассимилируется и поглощается родом "животным". Родом с общественной точки зрения привилегированным, т. е. пользующимся большими преимуществами (лица мужеского пола, как властители, как центры общественных организаций и учреждений), поглощаются другие роды, менее в этом отношении привилегированные. У русских это сказывается более на письме, нежели в языке. Сюда относится, например, преобладание именит. множеств. прилагательных на ые (-иe), когда одной части предметов, обнимаемых этой общей формой, было бы свойственно в отдельном употреблении окончание -ыя (-ия) (например, добрые сыновья, добрыя дочери, добрыя дети, но добрые сыновья и дочери). Нечто подобное замечается в употреблении форм местоимений и числительных: они и он, одни и один. Но вообще в русском языке это мало заметно. Из других славянских языков указанный объективированный эгоцентризм последовательно осуществляется в Я. польском: dobrzy (хорошие, добрые), wysocy (высокие), ci (те), chodzili (ходили), wo ł ali (звали), когда эти прилагательные, местоимения и глагольные отыменные формы относятся к лицам мужского рода; когда же они относятся к предметам, к существам женского и среднего рода, равно как и к животным мужского рода, тогда употребляются формы dobre, wysokie, te, chodzi ł y, wo ł a ł y... Если в состав представляемой поляками множественности, состоящей хотя бы из многих миллионов предметов, животных и лиц второй категории, попадет лишь один представитель первой категории, т. е. лишь одно лицо мужского пола, тогда все это представление получает отпечаток принадлежности к первой категории и являются возможными только формы: dоbrzy, wysocy, ci, chodzili, wo ł ali... В семитических языках род действительный, активный, передающий (agens, обозначающий самцов) пользуется преимуществом над родом страдательным, воспринимательным (recipiens), обнимающим не только предметы безродные, но и все существа женского рода.

Если язык следует считать особого рода знанием, то он вместе с тем может представляться, с одной стороны, действием, делом, с другой — вещью, предметом внешнего мира. И то, и другое является результатом как длинной, беспрерывной цепи ассоциаций по известному сходству в представлении и вызываемом через него настроении, так и смешения понятий, лежащего в основании нашего бескритичного, не аналитического, сбивчивого, сонно-бодрствующего мышления. Зародыш отождествления языка с действием, с делом, замечается, между прочим, в различии впечатления, испытываемого, с одной стороны, от похвалы и одобрения, с другой — от осуждения и порицания. Оскорбление словом, обида, клевета считаются более или менее равносильными оскорблению действием; за них полагается ответственность, дальнейшим последствием которой может быть наказание. Воззрение на Я. как на действие сказывается, между прочим, в следующих русских поговорках: "Не ножа бойся, а языка", "от одного слова да на век ссора", "бритва скребет, а слово режет", "слово пуще стрелы разит", "за худые слова слетит и голова", "слово слову рознь: словом Господь мир создал, словом Иуда предал Господа" и т. п. Можно также вспомнить "Государево слово и дело" в московском государстве. Более трезвый взгляд на вещи и различение понятий сказываются в поговорках, относящихся скептически к действительной силе слова и языка. Таковы, между прочим: "Языком и лаптя не сплетешь", "не спеши языком, да не ленись делом", "не спеши языком, торопись делом", "языком болтай, да рукам воли не давай". Сознание большого веса письма и его превосходства над языком слышимым сказывается в поговорках: русской — "что написано пером, не вырубишь топором" и латинской — "verba volant, scripta m anent". Это было обусловлено громадной интенсивностью впечатления, произведенного на человечество в эпоху изобретения письма. Наконец, предметом, вещью слово, как составная часть языка, является в поговорках: "слово воробей, вылетит, не поймаешь", "плевка не перехватишь, слова не воротишь", "он за словом в карман не полезет", "он меня так и закидал словами" и т. п. При таком воззрении на Я. не мудрено, что в первую минуту, не спохватившись сразу, можно было поверить рассказу француза, уверявшего, что в 181 2 г. в России, вследствие сильного мороза, слова не доходили до уха слушателя, но мерзли на полпути. Воззрение на Я., как на предмет внешнего мира со всеми тремя измерениями, вызвало утверждение, что Я. есть "организм". Все подобные преувеличенные оценки языковой деятельности в разных областях общественной жизни восходят к тому моменту в жизни человечества, когда находящийся во рту Я. начал действовать не только как орган разных физиологических функций (питания, очищения, лизания и т. п.), но также как орган речи, орган, создающий звуки, производящие впечатление, запоминаемые и ассоциируемые со значением. Когда рычанье полости гортани заменилось "артикулированными" звуками полости рта, причем языку пришлось играть первенствующую роль, громадная важность этого исторического момента подействовала на человечество столь внушительно, что вызвала целый ряд недоразумений и подчас чудовищного смещения понятий. Я., как речь человеческая, отличил человека от животных. Слова получили громадную силу, олицетворились, одухотворились и повели к идолопоклонству, к жертвоприношениям, к безумным и бесполезным жестокостям, к борьбе за "идеи", за "знамена", за "престиж". Каждое субстантизированное слово было снабжено душой, могло стать "ангелом", "заступником", даже "богом". Ассоциация представления предмета с представлением его названия привела к созданию психического, идейного эквивалента этого предмета, и этот эквивалент предмета был сочтен за его "душу". Вошли в обиход, например, "неумолимая, жестокая смерть, похищающая отца у семьи", "дух общества", "дух времени", "дух Я." — все результаты языкового мышления, объективизации языковых ассоциаций. Появились разные идолы, Молохи, в жертву которым обезличенный и автоматически, по внушению предков, все одно и то же повторяющий человек приносит иногда свое счастье, свою независимость, свою жизнь, самого себя. Родились "святые слова", языковые "табу", прикосновение к которым считается святотатством и кощунством. Справедливо заметил Мультатули ("Мысли", № 88), что "миром управляют слова " (слово "мир" сужено здесь до значения человеческого общежития). Если Я., в значении речи человеческой, состоит из живых существ, каковыми являются отдельные слова, совмещающие в себе идею и самого предмета, и его названия, то отсюда, в порядке экономического мышления, прямой вывод, что слова и Я. вообще имеют известную ценность и даже составляют драгоценность, со всеми последствиями обмена, спроса и предложения на всемирном рынке. Следовательно, слова молитвы могут заменять жертву более положительную, и чем больше этих слов, чем чаще они повторяются, тем более ценной становится эта жертва. Это привело к молитвенному колесу или к ротационной (вращающейся) машине буддистов, с написанной на ней молитвой: тут графически изображенное и уже окончательно объективированное слово столько раз приносится в жертву, сколько оборотов совершает вертящееся колесо. Благодаря двойной ассоциации — ассоциации по смежности Я. во рту и Я.-речи, ассоциации по сходству между человеческим и вообще животным Я. и между языками пылающего огня — явилось представление языков бога "Огня", как посредников между молящимися жертвоприносителями — людьми — и жертвопринимателями — богами. Огонь посредством своих Я. уносит в высшее пространство жертвы и мольбы и заявляет богам о желаниях смертных. Вообще название речи человеческой "Я." и присвоение языку той особенной силы и значения, на которые только что было указано, является следствием смешения понятий, ассоциационного перенесения понятия власти и руководства с центра языкового процесса на главное его орудие — правда, главное, но только орудие. При этом забывается о мозговом центре, как руководителе речи человеческой.

Признавая Я. третьим знанием, знанием языковым, мы должны помнить, что только незначительная частичка наличных особенностей и различий физического и общественного мира обозначается в данный момент в речи человеческой. В одном Я. отражаются одни группы внеязыковых представлений, в другом — другие. То, что некогда обозначалось, лишается со временем своих языковых экспонентов; с другой стороны, особенности и различия, ранее вовсе не принимаемые в соображение, в более поздние эпохи развития того же языкового материала могут получить вполне определенные экспоненты (таково, например, различие формальной определенности и неопределенности существительных, свойственное нынче романскому языковому миру, но чуждое состоянию латинского Я.). Известные эпохи жизни Я. благоприятствуют обнаружению одних сторон человеческой психики в ее отношении к внешнему миру, другие — обнаружению других сторон; но в каждый момент жизни каждого Я. дремлют в зачаточном виде такие различения, для которых недостает еще особых экспонентов. Это — столь метко Бреалем названные id é es latentes du langage (потаенные языковые представления).

Одним из вопросов, более всего задевающим любопытство не столько, может быть, специалистов-языковедов, сколько мыслящей публики, является вопрос о начале Я., о происхождении Я. в роде человеческом и об его начальном развитии. Следует различать двоякого рода начало Я.: каждовременное начало индивидуального Я. и начало Я. филогенетическое, начало Я. во всем человеческом роде. Условия того и другого совершенно различны; каждый ребенок наследует от предков языковое предрасположение, языковые способности и находит сразу людей кругом него говорящих, находит готовую языковую среду, возбуждающе на него действующую. Ни того, ни другого не было в зачаточной стадии человеческого Я. вообще, т. е. в то время, когда зарождался первобытный Я. При начале развития индивидуального Я. в каждой особи, начинающей говорить, происходят два параллельных процесса: 1) упражнение фонационных органов без связи со значением, без ассоциации с внеязыковыми представлениями; 2) упражнение в ассоциациях путем ориентировки в общем положении и путем выделения известных слов из сцепления других слов, с ними соединенных. Индивидуальный Я. рождается и возникает вместе с мозгом, вместе с психикой каждого отдельного человека; хотя человек говорит не сразу, но он приносит с собой способность говорить, а затем, под влиянием окружающих, происходит постепенное развитие и рост данного индивидуального Я. Что касается языков племенных и национальных, то начало каждого из них восходит к зачаткам развития человеческого языка вообще. Как естественноисторическая родословная каждого человека является весьма древней, ибо восходит не только к эпохе перерождения "до-людей" в людей, но еще дальше, к эпохе возникновения первых органических существ, точно так же, например, русский язык в своей беспрерывной преемственности восходит к той отдаленной эпохе, когда лингвистические предки нынешних русских только что начинали говорить, т. е. — с этой точки зрения — становиться людьми. Всякий племенной или национальный Я. исчезает или вследствие этнографической денационализации, т. е. принятия другого Я., или же просто вследствие прекращения существования индивидов, составляющих данное племя или народ. Различные гипотезы о способе возникновения или о начале племенных и национальных языков можно свести к трем главным воззрениям: 1) человеческому Я. свойственно божественное начало и своим возникновением он обязан откровению. 2) Человеческий Я. является изобретением человека и сложился путем общественного договора. 3) Человеческий Я. произошел путем эволюции, путем постепенного, бессознательного, естественного, непроизвольного развития, путем восхождения от более низких ступеней человеческого развития к ступеням более высоким. Два первые воззрения, уже оставленные в серьезной науке, противоречат опыту и теоретическому человеческому мышлению. Первое воззрение обязано своим происхождением народным преданиям и легендам; лишив эти предания и легенды их подвижности и обрекши их на неподвижность, оно искало везде определенного мастера, виновника, создателя. Представители второго воззрения принимали уже готовое человеческое общество (например, общество XVIII столетия), представляли себе как бы членов парламента, собравшихся для совещания о самом целесообразном устройстве совместной общественной жизни, и, не владея еще языком, рассуждавших, между прочим, о создании языка. Не подлежит ни малейшему сомнению, что, в применении ко всем общественным учреждениям и функциям, в том числе и к языку, подобный общественный договор является лишенным всякого смысла. Единственно только третье воззрение на начало языка отличается признаками научности и находится в связи с биологическими и антропологическими гипотезами эволюционного характера. Подобным образом смотрели на происхождение языка уже некоторые философы древности — грек Эпикур и его поклонник, римский поэт Лукреций. При догадках о начале языка в роде человеческом некоторые ученые старались извлекать известные выводы из наблюдений над "языком животных", равно как и над языками "диких племен". Между тем, хотя в самом деле многим видам животных, не только с более высокой организацией (собакам, кошкам, мышам, бобрам и т. д.), но и стоящим на более низкой биологической ступени (муравьям, пчелам и т. п.), свойственно нечто вроде языка, т. е. какие-то средства взаимного понимания, какие-то ассоциации знаменательных представлений с представлениями движений и впечатлений собственного организма, однако, с одной стороны, эти ассоциации являются более или менее постоянными и неизменяемыми, вроде различных непроизвольных жестов, обнаруживающих настроение, а не ассоциациями случайными, символическими (изменяющимися во времени и в пространстве), с другой стороны — насколько животными действительно издаются знаменательные звуки — эти звуки, как было указано выше, состоят из звуков по преимуществу гортанных и нечленораздельных (не артикулированных), т. е. лишены способности переходить от одних положений органов речи к другим, лишены свойства колебаться лишь в области известных строго определенных минимумов и максимумов. Точно так же исследования "языка" обезьян не внесли света в вопрос о возникновении языка в роде человеческом. Что касается языка "диких" племен, то прежде всего следует ответить на два вопроса: 1) насколько данное состояние языка известного народа, считаемого "диким", является в самом деле состоянием первобытным? 2) является ли эта самая "дикость" действительно первобытной дикостью, и не представляет ли она, может быть, только следствие регресса, "одичания"? Рассматривая вопрос о начале языка в роде человеческом, необходимо принять во внимание, что хождение на четвереньках, сжимая и сдавливая легкие, стесняя развитие гортани, исключает возможность говорить по соображениям чисто механическим и физиологическим. Поэтому-то птицы, хотя вообще по части интеллигенции уступающие четвероногим, могут, путем подражания, приобретать известную ловкость в произнесении групп членораздельных (артикулированных) человеческих звуков. Для животных четвероногих это недоступно, хотя некоторые их виды (особенно собаки, с давних пор привыкшие к общению с людьми) обнаруживают более, нежели птицы, сметливости в понимании слов человеческого языка. Стоящие на высшей ступени биологического развития разновидности четвероруких или обезьян хотя и не всегда ходят на четвереньках, но производят только звуки гортанные, носовые и цело-ротовые (т. е. действуя гортанью с ее голосовыми связками, пропуская воздух в нос и сообщая известную форму всей полости рта), без следа локализации, свойственной речи человеческой. Стоя на двух ногах, человек может смотреть прямо перед собой, может, подняв голову вверх, получать космические впечатления от свода небесного во всем его разнообразии, от солнца и других небесных светил. Это стало для него неисчерпаемым источником все новых воздействий мира внешнего на все более совершенствующейся перцепционный и языко-моторный, языко-рефлекторный снаряд человеческого организма, во всей его психофизической сложности. Ассоциация представлений движений и произведений собственного организма с представлениями впечатлений от внешнего мира или с представлениями внеязыковыми, происходила в двух направлениях: 1) в направлении центробежном, равносильном с обнаружением чувствований (боли, радости, удивления, испуга и т. д.); 2) в направлении центростремительном, под влиянием все более обильных ощущений и впечатлений, получаемых от внешнего мира. Вообще в состав первобытного языка входили следующие элементы: 1) так называемые междометия в строгом смысле этого слова, испускаемые под влиянием чувств более или менее сильных (все равно, возбуждались ли эти чувства процессом внутри собственного организма, или же через воздействие окружающего мира). Эти междометия происходили путем простых физиологических рефлексов и носили на себе отпечаток непосредственности и необходимости. Такой отпечаток свойствен до сих пор нашим ах! ой! о! у! ха-ха-ха! и т. п. Это была лирическая или чувствительная сторона первобытного языка. 2) Звуки природы, слышимые человеком, побуждали его к подражанию, требовавшему обыкновенно целого ряда неудачных попыток, прежде чем собственным голосом можно было вызвать акустическое ощущение и впечатление, тождественное или отождествляемое с ощущением и впечатлением, получаемым от данного звука природы. Это была эпическая или описательная сторона первобытного Я. 3) Известные неслуховые, неакустические явления могли, однако, производить впечатление, в нервном центре (в мозгу) или в главном впечатлительно-чувствительном вместилище сливавшееся с соответственными акустическими впечатлениями. Это была аналогия и гармония впечатлений акустических, получаемых от чувства слуха, с впечатлениями неакустическими, получаемыми от других чувств, равно как и с известными настроениями. Отсюда ассоциация представления, образовавшегося от повторявшихся неакустических впечатлений известного рода, с представлением, вызванным через впечатления акустические. 4) К таким ассоциациям можно было доходить путем случайного совпадения впечатлений от известных внезапно замечаемых явлений с представлениями возгласов, издаваемых ввиду этих явлений. Таким образом подобный возглас мог сделаться "названием" данного неожиданного явления. 5) Наконец, могли иметь место просто случайные ассоциации при взаимном общении членов человеческого общества. Какой-нибудь из индивидов, составлявших это общество, хотел дать понять другим, что он нечто заметил (например, какое-то животное, пищу, члена вражеской орды и т. п.), и произносил для этого различные звуки. Ряд издаваемых им звуков мог проходить без последствий, пока наконец в известный момент, по произнесении известного звука, напряженно слушавшие поняли, в чем дело, и этот момент произвел на всех участников этого своеобразного разговора столь могущественное впечатление, что представление произнесенного тогда звука ассоциировалось с представлением разгаданного и понятого явления в одно неразрывное целое, как "слово" и его "значение". Три первых рода или класса составных частей или элементов первобытного (отчасти и более позднего) языка, как происходившие путем рефлексов и вообще простой мобилизации нервов, имели характер большей или меньшей необходимости, подобно возгласам и звукам, служащим средствами взаимного общения животных; два последних класса принадлежат к категории "символов", сложившихся путем случайных ассоциаций. Подобным образом дело обстоит и с различными обычными жестами и движениями. Одни из них являются чисто рефлективными, необходимыми и ежечасно воспроизводятся сами собой; таковы, например, сверкание глаз в гневе, защитительное движение рукой ввиду угрожающей опасности и т. п. Другие произошли "случайно", вследствие известных условий общественной жизни, и затем передавались путем традиции. Таково, например, наклонение головы в знак подтверждения и поддакивания или же как проявление вежливости при встрече со знакомыми; оно является пережитком покорного подставления головы для того, чтобы ее отрубили или наложили на нее ошейник раба. В первобытном, относительно Я., состоянии человечества, при взаимном общении между собой люди не только испускали звуки, но совершали движения всем телом, делали самые разнообразные гримасы и т. п. Таким образом избыток сильно возбужденной рассказочной или изъяснительной энергии мог свободно уходить наружу; вместе с тем это давало возможность действовать одновременно и на другое чувство, являющееся по преимуществу источником обогащения нашего знания, т. е. на зрение. Пережитки этого сочетания жестов с акустической речью мы можем наблюдать до сих пор у людей, жестикулирующих во время речи; искусные ораторы сознательно прибегают к помощи жестов. Кроме того, существует особый оптический язык, язык жестов, в особенности же движений пальцев (у глухонемых, у так называемых американских индейцев). В этом оптическом языке, как и в языке акустическом, некоторые жесты произошли непосредственно, путем рефлексов, другие же ассоциировались случайно со значением. Почему, однако, у людей слышащих и у значительного большинства человеческих племен первоначальный оптико-акустический язык обратился со временем в один акустический? Почему исчезли или, по крайней мере, значительно уменьшились работы и впечатления моторно-оптические, остались же, все более усиливаясь, работы органов речи и впечатления акустические? Главной причиной этой эволюции было стремление к сбережению труда организма, как со стороны деятельной, языко-производительной, так и со стороны страдательной, языко-воспринимательной. При действии разными органами и при рассеивании внимания в разных направлениях потреблялось без нужды слишком много физиологического и психического труда. Но почему оптика уступила место акустике? Оптические явления и работы нуждаются в свете, все равно, естественном или искусственном. Передача света совершается по прямым линиям и не проходит сквозь преграды, вроде хотя бы самой обыкновенной доски. Явления и работы акустического характера обходятся без света, нуждаются только в воздухе и в упругих телах, а их волны расходятся во все стороны. Поэтому при "естественном подборе" одержали верх акустические средства речи человеческой. Из предшествующего явствует, что язык или речь человеческая в самом тесном смысле этого слова развилась постепенно из той сложной зародышной психофизиологической деятельности, которая с течением времени дифференцировалась: 1) на Я. говоримый, по своим физиологическим последствиям принадлежащий к акустике, т. е. действующий на слух; 2) на пение, равным образом действующее на слух; 3) на эмоциональные движения, действующие по преимуществу на зрение. Если же взять Я. в самом обширном смысле этого слова, как вообще средство общения людей между собой, то тогда наряду с живой слышимой речью и с видимыми жестами получим третье видоизменение языка — "Я." видимый на письме (см. Письмена).

С вопросом о начале языка тесно связан вопрос моногенезиса или же полигенезиса рода человеческого по отношению к языку, т. е. вопрос: все ли языки мира происходят от одного первобытного, или же было много первобытных языков? Начало речи человеческой — полигенетическое. Первоначально образовалось множество самых разнообразных языков, и только впоследствии это бесконечное разнообразие постепенно уменьшалось, путем ли истребления одних людских сборищ другими, или же путем взаимного сближения и уподобления. То же самое относится к индивидуальным языкам. В одной и той же семье, состоящей из нескольких детей, каждому ребенку в зачатках его языкового развития может быть свойствен совсем особый Я., совсем особый говор. Но благодаря одинаковой семейной среде и одинаковым условиям общественного языкового обмена, различия между этими индивидуальными говорами постепенно сглаживаются и исчезают. Одним из научных заблуждений является отождествление языка с расой. Лингвистические предки известного племени могли принадлежать к совершенно другой расе. Лучшим доказательством этому служат, во-первых, негры, говорящие теперь в Америке по-французски или же по-английски, во-вторых — лица семитического происхождения, говорящие на самых разнообразных европейских языках. Между расой и конкретным языком нет ни малейшей связи. Мы наследуем от предков только языковые способности, языковое предрасположение вообще и, может быть, минимальные наклонности к языковому развитию в том или другом направлении. Китайский или японский ребенок в русской среде становится русским по языку и наоборот; но в известных мелких особенностях произношения даже через несколько поколений может сказываться происхождение известного индивида, чуждого данному племени. Еще до сих пор, даже в языках очень далеко продвинувшихся, повторяются иногда попытки первобытного языкового творчества, т. е. применение "новых", "выдуманных" слов для более рельефной, более выразительной передачи мысли. Даже при самом тщательном этимологическом расследовании нельзя найти "родства" для таких слов ни в своем собственном языке, ни в языках ему "родственных" или же находившихся к нему в отношении исторического взаимодействия, путем предания, по прямой линии исторической преемственности или путем заимствования. Относительно формы и строения подобные слова подчиняются господствующим морфологическим типам. Картинность, дикая поэзия, которую можно считать характеристическим признаком творческого периода языка, повторяется ныне в разных тайных и полутайных языках, о которых было сказано выше. Первичные "слова" языка были словами неопределенной формы (mots vagues), вроде нынешних неизменяемых словечек: бух, бултых, цап, цап-царап, щелк, хап, фырк, шасть, трах и т. д. или же вроде более уже морфологически расчлененных безличных глаголов: светлеет, гремит, мерещится, заволокло и т. п. В таких словах продолжается по настоящее время один из древнейших слоев языкового творчества. Только впоследствии подобные общие слова развивались в различных направлениях, производя из себя имена рядом с глаголами, существительные рядом с прилагательными и т. д., причем эти различные функции могли быть или выражаемы с помощью особых морфологических показателей (бел-ый, бел-изна, бел-еть, лет-еть, лет, лет- учий; пыл, пыл-кий, пыл-ать и т. п.), или же только добываемы из связи с другими словами, как это имеет место по преимуществу в китайском языке и, в значительной мере, также в английском. Строго говоря, только индивидуальному языку свойственно развитие, языку же племенному — история, как развитие прерываемое. История племенного языка может быть его историей внешней или же внутренней. Внешняя история совпадает с историей судеб племени, говорящего на данном языке. Внутренняя история языка слагается из перемен, совершающихся в самом языке, из эволюции языковых представлений. В состав внешней истории языка входит, с одной стороны, распадение языка на несколько разновидностей, с другой — смешение языков, их взаимное влияние и упразднение (исчезновение различий между ними). Языковую отрасль или же языковую семью составляют все те языки, которые предположительно можно свести к одному, некогда общему языку, точнее — к одному общему языковому состоянию; иначе говоря, языковая семья представляет собрание всех исторически родственных языков и их диалектических разновидностей. Так, например, русское языковое семейство составляют все русские говоры, не только нынешние, но также прошедшие и будущие; славянская языковая семья или славянская языковая отрасль равняется, в том же смысле, сумме всех славянских языковых разновидностей, ариоевропейская (индоевропейская языковая семья) — всех ариоевропейских языковых разновидностей. К известным языковым отраслям или семействам могут принадлежать не только целые, неделимые языки, но также некоторые их части и составные элементы. Так, например, русский язык, причисляемый, как целое, к славянской языковой семье, своими словами, усвоенными из германских языков, входит в состав германского языкового семейства. Некоторые языки даже в целом не могут считаться членами одной только языковой семьи, но должны быть причислены по крайней мере к двум. Английский язык, относящийся по преимуществу к германской группе или семье, значительной частью своих составных элементов принадлежит к романской языковой семье. Армянский язык причисляется к ариоевропейской отрасли, но с тем же правом он может считаться принадлежащим к другой какой-то языковой отрасли, вроде тюрко-татарской. Аналогию с этим представляют известные индивидуальные языковые состояния. Человек, говорящий на нескольких языках, тем самым как бы принадлежит к нескольким языковым отраслям или семействам. Говоры или диалекты известного языкового общества, считаемого однородным — иначе говоря, языковой области, составляющей, по отношению к языку, одно сплошное целое, — делятся и группируются в двух направлениях: 1) в направлении "горизонтальном", географически, топографически, как говоры разных местностей; 2) в направлении "вертикальном", в виде "наслоений", т. е. как разнообразные видоизменения того же местного говора по классам общества, по занятиям и образу жизни, по сословиям и т. п. Вообще разнообразие языков может быть рассматриваемо с трех точек зрения: 1) в отвлечении от географических и хронологических различий, с точки зрения общественных наслоений, как языки разных возрастов (дети, взрослые, старики), полов, сословий, классов общества; 2) в отвлечении от социологии и хронологии, с точки зрения географии и топографии, как разнообразие местных говоров и племенных языков; 3) в отвлечении от социологии и географии, с точки зрения хронологии, как разнообразие языковых состояний, следующих одно за другим во временной последовательности. Между всеми говорами, свойственными известной языковой области или известной языковой территории, особое место отводится прежде всего выросшему на той же почве письменному или литературному языку. Живым источником такого языка является обыкновенно говор известной части народа, известного класса, первенствующего в каком-либо отношении и имеющего перевес над прочими в церкви, в управлении, в торговле и т. п. Почти всегда такой литературный язык образуется искусственно, под влиянием родственных языков. Так, например, итальянский литературный язык, сложившийся с легкой руки Данте, никогда не был "живым" говором, никто на нем не говорил; он произошел литературным путем, под влиянием латинского языка. Немецкий литературный язык родился прежде всего в саксонских канцеляриях, под преобладающим влиянием того же латинского языка. Русский литературный язык обязан своим происхождением церковно-славянскому языку. В древнейшем литературном польском языке нетрудно заметить сильное влияние языков чешского, немецкого и латинского. Вследствие взаимного влияния членов того же семейства или же другой небольшой группы людей, составляющих особое языковое общество, происходит смешение индивидуальных языков; вследствие же взаимного влияния племен и народов происходит смешение языков племенных. Это смешение может быть разных степеней, начиная с минимума, т. е. с соприкосновения к другим племенам без всякого видимого следа в собственном языке, и кончая максимумом, т. е. языковой денационализацией, принятием чужого языка вместо своего прежнего. Между этими двумя крайностями стоят смешанные языки, с перевесом на стороне то того, то другого языка или с равным, одинаковым участием обоих источников во вновь образовавшейся языковой смеси. Вообще мы можем различать следующие главные виды языкового смешения: 1) заимствования из чужого языка подвергаются в данном языке полному уподоблению; 2) заимствования не вполне ассимилируются, сохраняя отпечаток чужого происхождения; 3) два языковых элемента взаимно почти уравновешиваются, складываясь при этом в цельную однородную систему представлений; 4) смешанный Я. является сочетанием обоих языков, входящих в его состав. К этой последней категории принадлежат, например, языки, происходящие из смешения китайского языка с языками европейскими: русско-китайский (кяхтинский, маймачинский), португальско-китайский, англо-китайский и т. д. Заимствование чужих языковых элементов и смешение языков вообще совершается или путем устного, непосредственного общения (например, взаимное влияние языков польского и литовского, русского и литовского, русского и латышского, русского и немецкого, польского и немецкого, немецкого и французского, языков финно-угорских и славянских и т. д.), или путем влияния современной письменности (например, влияние французской письменности на немецкую), или путем влияния письменностей древних, изучаемых и более или менее усердно культивируемых (например, влияние арабской письменности на языки мусульманских народов, влияние письменностей греческой и римской на языки европейско-американских народов и т. д.), или, наконец, путем влияния космополитической общечеловеческой культуры и образованности (телефон, телеграф, фонограф, вообще техническая и научная терминология). Несомненно также влияние церкви, церковного Я., все равно, близко ли родственного данному языку, или же нет (например, влияние церковно-славянского языка на языки славянских народов, принадлежащих к Восточной церкви, влияние того же церковно-славянского языка на язык румынский, влияние церковной латыни на языки романских народов, влияние той же латыни на языки народов нероманских и т. п.). Подобное же влияние может иметь язык того же названия, т. е. как будто тот же язык, но только из прежней эпохи своего существования — язык, окостеневший в молитвах и других произведениях, носящих на себе религиозно-церковный отпечаток (например, отражение древнепольского языка в нынешних польских молитвах). Некоторые выражения перешли из молитв в обыкновенный, обиходный язык. Нельзя также отрицать влияния иноязычной школы, чужого официального или приказного языка, военной службы в армиях, состоящих из чужеязычных элементов и с командой чужеязычной. В истории языков наблюдается постепенное уменьшение их разнообразия, исчезновение некоторых языков в борьбе за существование. Фактором решающим в этой борьбе бывает обыкновенно или большее число говорящих на известном Я. и вследствие этого ассимилирующих себе племя не столь многочисленное, или же какие-либо особые преимущества побеждающего языка. При относительной одинаковости статистических и общественных условий в процессе исчезновения одного языка в пользу другого имеют более шансов удержаться и все более распространяться языки более легкие, требующие при их усваивании меньшего напряжения умственных способностей и органов произношения. Так, например, при столкновении румынский язык берет перевес над языками славянскими. Этот перевес языков более легких проявляется не только при исчезновении языков, но и при их смешении. При этом процессе пропадают тонкости и мелкие различия языка более трудного, недоступные для представителей другого племени. Морфологически подвижный акцент, свойственный языку одного из племен, смешивающихся в языковом отношении, исчезает и уступает место однообразию акцента именно под влиянием другого языка, которому раньше была чужда подобная подвижность. Подвергшись влиянию языков без морфологически подвижного ударения, потеряли его в большей или меньшей степени языки латинский, английский, северо-западные славянские языки (чешский, словацкий, польский), латышский, армянский и т. д. Подобным образом исчезает или, по крайней мере, слабеет чутье родовых различий, если одному из смешивающихся языков грамматические роды были свойственны, другому — чужды. Так, например, армянский Я., причисляемый к ариоевропейским, не имеет вовсе родов, очевидно, под влиянием какого-то другого языка, вошедшего в его состав как другой его главный составной элемент. Неопределенного характера флексия, основанная на ассоциации различных падежных, личных, временных и т. п. представлений с представлениями известных изменений в окончаниях и внутри слова, свойственная одному из смешивающихся лингвистически племен, может быть совершенно непонятна другому племени, а это ускоряет разложение слов, появление и развитие языковой децентрализации (например, замену латинской флексии "агглютинативным" строем романских языков). Вообще, можно сказать, что при смешении языков Я., вновь образующийся, является сложной равнодействующей, своими составными частями наклоняющейся в сторону более легких особенностей обоих языков. Заимствование из одного языка в другой может быть заимствованием: 1) знаменательных слов; 2) синтаксических оборотов; 3) известных морфологических компонентов или морфем (например, живые русские суффиксы -ист- и -енция, заимствованные из латинского и присоединяемые ко всякого рода основам, даже чисто "славянского" происхождения: строкулист, бабенция); 4) известных частиц, партикул (русские псевдо-, квази-); 5) даже звуков или фонем. Это последнее может состоять или в введении в Я. новых, прежде ему чуждых звуков и звуковых сочетаний (например, в русских говорах, имеющих вообще сжатое и взрывное г, д, появление спирантного г, h, слов благо, Господь, Бога, из юго-западнорусского церковного произношения), или же в чужом, иноплеменном способе произношения звуков, раньше уже существовавших (в русской языковой области сюда, по всей вероятности, следует отнести известные видоизменения в произношении ч, ш, ж; в польской языковой области заметно немецкое влияние городов, первоначально немецких, затем ополяченных). Я. существует и изменяется не произвольно, не благодаря какому-то капризу, но по постоянным законам — не по "звуковым законам", ибо таковых в языке не существует и не может существовать, но по законам психическим и социологическим, причем социологию мы отождествляем с так называемой психологией народов (V ö lkerpsychologie). К выводу о постоянных "законах" Я. мы приходим, с одной стороны, a priori, на основании общего научного мышления, не допускающего произвола, с другой — путем тщательных наблюдений над жизнью языка у отдельных индивидов и у разных человеческих обществ. Популярный термин "языковый обычай" (Sprachgebrauch, usus), как привычка всех или многих, в практической грамматике равносилен с предписанием, с правилом, в грамматике же строго научной — с языковым "законом". В практике языка, и притом во всех отделах языковой жизни, замечаются ассимиляционные и аккомодационные влияния в различных направлениях: 1) влияние того, что мы только намереваемся сказать, или же того, что только что было сказано (ассоциации по смежности или по временной последовательности); 2) влияние групп представлений, побуждаемых одновременно к обнаружению или ко "всплытию на поверхность сознания" в психическо-языковом центре (ассоциации по сходству); 3) влияние слышанного от других лиц или даже того, что, по нашим соображениям, ожидается в речи этих других лиц. Как в индивидуальном, так и в племенном языке существуют различные хронологические наслоения, т. е. запоминаемые или путем предания передаваемые последствия сложного действия условий, свойственные следующим одна за другой эпохам жизни языка, но затем исчезающих и перестающих действовать. Строй языка постепенно изменяется. "Агглютинация" переходит во "флексию", "флексия" перерождается в "агглютинацию" другого рода, та опять в другую "флексию", и так далее, без конца. При потере чутья делимости слов известные слова, воспринимаемые некогда сложными (composita), срастаются в одно неделимое целое, а это благоприятствует впоследствии различным фонетическим сокращениям и перерождениям (примеры: французские неделимые droit, avou-é, aujourd'hui..., являющиеся историческим продолжением латинских делимых di-re-c-t-u-m, ad-voc-a-t-us, ad ill-u-m di-ur-n-u-m de h-o-di-e...; русские теперь неделимые человек, медведь, прости, разлагавшиеся в языковом мышлении лингвистических предков нынешних русских на чел-о-век, медв-ед- или мед-о-ед, про-ст-...). Рассматривая языки на протяжении многих тысячелетий, мы констатируем постоянные, хотя и медленные колебания строя слов (морфологические осцилляции). В жизни языка замечается постоянный труд над устранением хаоса, разлада, нестройности и нескладицы, над введением в него порядка и однообразия. Это стремление сказывается в различных направлениях: 1) в индивидуально-языковой жизни — разнообразие детского языка (разные языки детей, принадлежащих к той же семье) исчезает, и Я. детей уподобляется языку окружающих; 2) в жизни племенно-языковой — разнообразие языков все уменьшается, хотя, с другой стороны, происходит тоже диалектическое распадение, т. е. деление некогда одинакового языкового состояния на несколько новых разновидностей; 3) в самом языке уменьшается богатство форм обособленных, друг с другом не связанных, и его место занимает подведение под известные типы. Рядом с этим мы имеем, при известных условиях, распадение прежнего однообразия на многообразие. Таково, например, в исторической фонетике распадение прежнего однообразия согласного k на разнообразие k| č |c (к | ч | ц); впоследствии это новое многообразие устраняется отчасти усилием психического труда. Мы видим здесь борьбу разнообразия природы и жизни с приводящим в порядок человеческим духом. Языковое знание, т. е. воспринимание и познавание мира в языковых формах, стремится к упорядочению по известным психическим типам. Обыкновенно формы "правильные", т. е. типичные, считаются более древними и более первичными, нежели "исключения" из правил; предполагается, что исключения и неправильности развились позже, как "уклонения от правил". Между тем, по новейшему и несомненно единственному рациональному взгляду, развиваемому, между прочим, Вундтом, языковые "исключения" и "неправильности" представляют более древнее явление, правильности же являются следствием более позднего уподобления и выравнивания, совершенно так же, как неограниченное множество Я. уменьшалось постепенно под влиянием взаимного общения племен. В развитии и истории Я. и языков, как речи человеческой во всем ее разнообразии и всеобщности, заметно все большее удаление друг от друга двух полюсов языкового общения: 1) в самих говорящих индивидах произношение все более выходит наружу, а с другой стороны, все более одушевляется внутренняя, знаменательная сторона Я. 2) Во взаимном общении жителей земного шара, благодаря изобретениям вроде телеграфа, телефона и т. д., пути обмена мыслей все более удлиняются.

Литература предмета (к статьям Язык и языки и Языкознание). Как сочинения и рассуждения общего энциклопедического характера, вообще вводящие в предмет и ознакомляющие со всем запасом лингвистических вопросов, можно назвать: В. Delbr ü ck, "Einleitung in das Sprachstudium" (3-е изд., Лейпциг, 1895). Раньше вышел русский перевод этого сочинения, с 1-го немецкого издания, напечатанный в "Филологических Записках" А. А. Хованского (Воронеж, 1884, I, III; 1885, II; 1887, VI; 1888, I, V, под заглавием "Введение в изучение языка. К теории и методам сравнительного языкознания". Печатается русский перевод с последнего издания под редакцией и с примечаниями профессора С. К. Булича, дополнившего это сочинение обширным очерком истории языкознания в России); L. Adam, "Les classifications, l'objet, la m é thode, les conclusions de la linguistique" (1882); K. W. L. Heise, "System der Sprachwissenschaft" (Б., 1856); Abel Hovelacqu é, "La linguistique" (3 изд., 1882); Frie drich Müller, "Grundzü ge der Sprachwissenschaft" (Б., 1876—1888; в 1-й части 1-го тома: "Einleitung in die Sprachwissenschaft"); F. Max M ü ller, "Lectures on the science of language" (Л.; есть русский перевод); F. Max M üller, "Die Wissenschaft der Sprache" (Лейпциг, 1892). Ср. W. D. Whitney, "Max M ü ller and the Science of Language: a Criticism" (Нью-Йорк, 1892); Hanns Oertel, "Lectures on the study of language" (Нью-Йорк, 1901); D. Pezzi, "Introduction à l'é tude de la science du langage" (перевод с итальянского, Париж, 1875); A. H. Sayce, "Introduction to the Science of Language" (Л., 1880); W. D. Whitney, "Language and the study of language" (Л., 1867); W. D. Whitney, "The Life and Growth of language" (1875); И. Бодуэн де Куртенэ, "Некоторые общие замечания о языковедении и языке" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", XLIII, 1871, февраль; то же отдельный оттиск); С. К. Булич, "Что такое языкознание?" ("Вестник и библиотека самообразования", 1903, № 7, 313—324); А. Л. Погодин, "Руководство к самообразованию. Основной курс общего языкознания" (СПб., 1897).

Сочинения и рассуждения основные, исследующие природу языка в связи с психической жизнью, во главе которых следует поставить W. Wundt, "V ö lkerpsychologie. Erster Band. Die Sprache" (Лейпциг, 1900); ср. реферат Ф. Ф. Зелинского в "Вопросах Философии и Психологии" (1902, кн. 61 и 62). Это сочинение действовало возбуждающе и вызвало целый ряд заметок и даже особых книг и брошюр. Сюда, между прочим, относятся: L. Delbr ück, "Grundfragen der Sprachforschung, mit Rücksicht auf W. Wundts Sprachpsychologie erö rtert" (Страсбург, 1901); W. Wundt, "Sprachgeschichte und Sprachpsychologie" (Лейпциг, 1901). См. еще Ottmar Dittrich, "Grundz ü ge des Sprachpsychologie" (Галле, 1904); G. von der Gabelentz, "Die Sprachwissenschaft, ihre Aufgaben, Methoden und bisherigen Ergebnisse" (Лейпциг, 1893); A. Giesswein, "Die Hauptprobleme der Sprachwissenschaft in ihren Beziehungen zur Theologie, Philosophie und Anthropologie" (Фрейбург в Брейсгау, 1893); G. Glogau, "Steinthals psy chologische Formeln zusammenhä ngend entwickelt" (Берлин, 1876); Henry, "Antinomies linguistiques" (Париж, 1896); H. Schuchardt, в "Litteraturblatt für germanische und romanische Philologie" (1897, № 7); Wilhelm von Humboldt, "Ueber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die geistige Entwickelung des Menschengeschlechts" (с введением и примечаниями Потта, 2-е изд., Б., 1880); Letourneau, "La psychologie é thnique" (Париж, 1903); Fr. Mauthner, "Beitr äge zu einer Kritik der Sprache"; Kristoffer Nyrop, "Das Leben der Wö rter" (Лейпциг, 1903); Osthoff u. Brugman, "Morphologische Untersuchungen auf dem Gebiete der Indogermanischen Sprachen" (Лейпциг, 1878); H. Paul, "Prinzipien der Sprachgescichte (3 изд., Галле, 1898); Saint-Paul, "L e langage inté rieur et les paraphasies" (1904); A. H. Sayce, "The principles of Comparative Philology" (2-е изд., Л., 1875); H. Schuchardt, "Ueber die Lautgesetze. Gegen die Zunggrammatiker" (Б., 1885); H. Steinthal, "Abriss der Sprachwissenschaft. I. Theil. Die Sprache im Allgemeinen. Einleitung in die Psychologie u. Sprachwissenschaft" (2-е изд., Б., 1881); G. F. Stout, "Thought and Language" ("Mind", XVI, 1891, 181—205); Strong, Logeman, Wheeler, "Introduction to the Study of the History of Language" (Л., 1891); H. Sweet, "The History of language" (Л., 1901); A. Thumb und K. Mabbe, "Experimentelle Untersuchungen ü ber die psychologischen Grundlagen der sprachlichen Analogiebildung" (Лейпциг, 1901); E. Wechsler, "Giebt es Lautgesetze?" (Галле, 1900); Ph. Wegener, "Grundfragen des Sprachlebens" (Галле, 1885); К. Аппель, "Несколько слов о новейшем психологическом направлении языкознания" ("Русский Филологический Вестник", Варшава, 1882, отд. отт.); К. Appel, "Psychologja mowy, rzecz z powodu "Psychologji oraz filozofji mowy" Dr. Wladyslawa O ł tuszewskiego" ("Przegl ąd Filozoficzny", 1899); H. Крушевский, "Очерк науки о языке" (Казань, 1883); А. Потебня, "Мысль и язык" (2-е изд., Харьков, 1892); его же, "Из записок по русской грамматике" (изд. 2-е, там же, 1889); J. Baudouin de Courtenay, "О psychicznych podstawach zjawisk ję zykowych" ("Przegl ąd Filozoficzny", Варшава, VI, 1903; также отд. отт.); J. Baudouin de Courtenay, "Pr óba uzasadnienia samoistno ś ci zjawisk psychicznych na podstawie faktów j ę zykowych" ("Rozprawy Wydzia ł u filologicznego Akademii Umiejt ę no ści w Krakowie", XL, 1904; также отд. отт.); Бодуэн де Куртенэ, "Лингвистические заметки. О связи грамматического рода с миросозерцанием и настроением людей, говорящих языками, различающими род" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", 1900, стр. 367—370).

Рассмотрению разных общелингвистических вопросов посвящены, между прочим: J. Baudouin de Courtenay, "Szkice językoznawcze" (Варшава, 1904); В. А. Богородицкий, "Очерки по языковедению и русскому языку"" (Казань, 1901); И. Бодуэн де Куртенэ, "Лингвистические заметки и афоризмы. По поводу новейших лингвистических трудов В. А. Богородицкого" ("Журнал Министерства Народного Просвещения", 1903).

Исследования языка детей и вообще языковой эмбриологии. Emile Allix, "Etude sur la physiologie de la premiè re enfance" (П., 1867); W. Ament, "Die Entwicklung von Sprechen und Denken beim Kinde" (Лейпциг, 1902); J. Baudouin de Courtenay, "Einige Beobachtungen an Kindern" ("Beitr äge zur vergleich. Sprachforschung", VI, 1870, 215—220); Charles Darwin, "A bibliographical sketch of an infant" ("Mind", 1877, июль); J. Wł. Dawid, "Program spostrze ż e ń psychologiczno-wychowawczych nad dzieckiem od urodzenia do lat dwudziestu ż ycia, przewodnik u ł atwiaj ący poznanie dziecka" (Варшава, 1887); G. Deville, "Notes sur le dé veloppement du langage chez les enfants" ("Revue de linguistique", XXIV, 1891); Agath Keber, "Zur Philosophie der Kindersprache. Gereimtes und Ungereimtes" (Галле, 1868); E. Neumann, "Die Sprache des Kindes" (1904); W. Oł tuszewski, "Rozwó j mowy u dziecka, oraz stosunek tego rozwoju do jego inteligencji" (Варшава, 1896); Bernard P érez, "La psychologie de l'enfant. L'enfant de trois à sept ans" (П., 1896, "Biblioth èque de philos. contemp."); W. Preyer, "Die Seele des Kindes " (2-е доп. изд., Лейпциг, 1884), Fritz Schultze, "Die Sprache des Kindes" (Лейпциг, 1880, "Darwinistische Schriften", № 10); Berthold Sigismund, "Kind und Welt. I. Die f ü nf ersten Perioden des Kinderalters" (Брауншвейг, 1856); Dr. Sikorski, "L' évolution p sychique de l'enfant" ("Revue philosophique", 1885, №№ 3, 4); H. Taine, "Note sur l'acquisition du langage chez les enfants et dans l'esp è ce humaine" ("Revue philos.", 1876, I, 5—23; то же в приложении к книге Тэна "De l'intelligence"); Henrik Wernic, "Biografia dziecka" ("Ateneum", 1879, IV, 484—511); А. Александров, "Детская речь" ("Русский Филологический Вестник", Варшава, 1883); В. Благовещенский, "Детская речь" (ib., 1886, XVI, № 3, 73—101); В. Ленский, "Детская речь" ("Семья и школа", 1883, № 1, январь, 23—52); И. А. Сикорский, "О развитии речи у детей" ("Еженедельная Клиническая Газета", 1881, 1-й год, №№ 37 и 38); Аделаида Симонович, "О детском языке" ("Мысль", 1880, май.).

О языке животных: R. L. Garner, "The Speech of Monkeys" (Л., 1892); С. Sterne, "Die wissenschaftliche Untersuchung der Tiersprachen" ("Prometheus", III, № 27); J. Winteler, "Naturlaute und Sprache" (Aapay, 1892); В. Бёльше, "Язык обезьян" ("Вестник и библиотека самообразования", 1903, № 34).

О начала языка в роде человеческом: С. Abel, "Ueber den Ursprung der Sprache" (2 изд., Б., 1881); W. H. J. Bleek, "Ueber den Ursprung der Sprache" (Веймар, 1868); Donavan, "The Festal Origin of Human Speech" ("Mind", XVI, 1891); L. Geiger, "Ursprung u. Entwickelung der menschlichen Sprache und V ernunft" (Штутгарт, 1869—72); L. Geiger, "Zur Entwickelungsgeschichte der Menschheit" (1871); L. Geiger, "Ursprung der Sprache" (Штутгарт, 1869); J. Grimm, "Ueber den Ursprung der Sprache" ("Kleinere Schriften", Б., 1864); L. Gumplowicz, "Der Rassenkampf. Sociologische Untersuchung" (Инсбрук, 1883); L. Gumplowicz, "System socyologii" (Варшава, 1887, 345—374); Herder, "Ueber den Ursprung der Sprache" (Б., 1789); W. von Humboldt, "Ueber das vergleichende Sprachstudium" (Б., 1822, "Gesammte Werke", III); O. J e spersen, "Sprogets Oprindelse" ("Tilskeren", октябрь-ноябрь, 1892); Morgan Kavanagh, "Origin of language and myths" (Л., 1871); Hevitt Key, "Language, its Origin and Developpement" (Л., 1874); R. Lenz, "Ueber Ursprung und Entwickelung der Sprache" ("Die n euren Sprachen", VIII); Noiré, "Der Ursprung der Sprache" (Майнц, 1877); E. Renan, "De l'origine du langage" (4-е изд., П., 1863); G.-J. Romanes, "L' évolution mentale chez l'homme, origine des faculté s humaines" (П., 1891); H. Steinthal, "Der Ursprung der Sprache im Zusammenhang mit den letzten Fragen alles Wissens" (4-е изд., Б., 1888); W. Szokalski, "Począ tek i rozwój umys ł owo ści w przyrodzie" (Варшава, 1885); Wackernagel, "Ueber den Ursprung und die Entwickelung der Sprache" (Базель, 1872); Wedgewood, "On the origin of language" (Л., 1866); Zaborowski, "L'origine du langage" (П., 1879, "Biblioth èque utile").

Научные грамматики отдельных языков или групп языков: Kretschmer, "Einleitung in die Geschichte der griechischen Sprache" (1896); A. Meillet, "L'intro duction à l'étude comparative des langues indoeuropé ennes" (П., 1903); R. Meringer, "Indogermanische Sprachwissenschaft" (2-е изд., Лейпциг); Carl Voretsch, "Einf ührung in das Studium der altfranzö sischen Sprache" (Галле, 1901).

Об отношении языка к расе, к национальности и т. п.: M. Br éal, "Le langage et les nationalités" ("Revue des deux Mondes", 1891); A. Lefè vre, "Les races et les langues" (П., 1893); Fr. M ü ller, "Ethnologie und Sprachwissenschaft" ("Ausland", № 52, 1891); B. M. Добровский, "Зачатки прикладного языкознания, как науки о национализме" ("Филологические Записки" А. А. Хованского, 1889, III—IV).

Обозрение языковых миров, характеристики семейств языков и их разветвлений и т. д.: J. Budenz, "Ueber die Verzweigung der ugrischen Sprachen" ("Beitr ä ge zur Kunde der Indogermanischen Sprachen", IV т., Геттинген, 1879); Friedrich M ü ller, "Grundriss der Sprachwissenschaft" (B., 1875—88, см. выше); Friedrich M üller, "Reise der österreichischen Fregatte Novara um die Erde. Linguistischer Theil" (B., 1867); A. Schleicher, "Die Sprachen Europas in systematischer Uebersicht" (Бонн, 1850); Winkler, "Das Uralaltaische und seine Gruppen"; Winkler, "Uralaltaische V ö lker und Sprachen" (1884); И. Бодуэн де Куртенэ, "Несколько слов о сравнительной грамматике индоевропейских языков" ("Журнал Министерства народного просвещения", CCXVIII, 1881, декабрь; также отд. отт.).

Принципы классификации языков: James Byrne, "General principles of the structure of language" (Лондон, 1-е изд., 1885; 2-е изд., 1892); F. N. Finck, "Die Klassifikation der Sprachen" (Марбург, 1901); G. v. d. Gabelentz в "Die Sprachwissenschaft" (см. выше; здесь излагаются принципы психологической характеристики главных языковых типов); A. Giesswein, "La r éductibilité des langues au point de vue morpholo gique" (П., 1891); R. de la Grasserie (Techmer's "Internationale Zeitschrift für allgem. Sprachwiss.", IV—V; устанавливаются группы языков, генеалогически родственных, и исчисляются языки, стоящие особняком); W. v. Humboldt, "Ueber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues" (см. выше); О. Jespersen, "Progress in language with special reference to English" (Л., 1894); E. Kuhn, "Ueber Herkunft und Sprache der transgangetischen V ö lker" (Мюнхен, 1883); Johannes Schmidt, "Die Verwandtschaftsverh ältnisse d er indogermanischen Sprachen" (Веймар, 1872); Hugo Schuchardt, "Ueber die Klassifikation d. romanischen Mundarten" (Грац, 1900); H. Steinthal, "Charakteristik der haupts ä chlichsten Typen des Sprachbaues" (Б., 1860); F. Misteli, "Charakteristik der haupts äc hlichsten Typen das Sprachbaues. Neubearbeitung des Werkes von Prof. H. Steinthal, 186l" (Б., 1893; "Abriss der Sprachwissenschaft von A. Steinthal und F. Misteli"); H. Weil, "De l'ordre des mots dans les langues anciennes compar ées aux langues modernes" (1844, 2 изд., "Collection Philologique", III, П., 1879); J. Baudouin de Courtenay, "Uebersicht der slavischen Sprachenwelt im Zusammenhange mit den anderen arioeurop ä ischen Sprachen" (Лейпциг, 1884); Бодуэн де Куртенэ, "Подробная программа лекций в 1876—1877 учебном году" (Казань, 1878); "Подробная программа лекций в 1877—78 учебном году" (Казань, 1881; в обеих этих программах подробная тогдашняя библиография по сравнительной характеристике и классификации языков). О смешении языков и о смешанных языках: M. Bréal et F. G. Möhl, "Le Mécanisme grammatical peut-il s'emprunter?" ("Mémoires de la société de linguistique de Paris", 1890, VII); A. Dietrich, "Les parlers créoles des Mascareignes" ("Romania", XX); B. P. Hasdeu, "Le type syntactique homo-ille illebonus et sa parentè le" ("Archivio glottologico italiano", 1878); H. Schuchardt: "Basken und Romanen" ("Sitzungsberichte der anthropol. Gesellschaft in Wien", 1901, В.), "Italo-Slawisches und Slawo-Italienisches" ("Archiv für slavische Philol.", XIII), "Romano-magyarisches" ("Zeitschrift für romanische Philologie", XV), "Slawo-deutsches und slawo-italienisches" (Грац, 1885), "Kreolische Studien" (IX, B., 1891), "Neueste Literatur über die lateinischen und romanischen Bestandtheile der südosteuropäischen Sprachen" ("Literaturblatt für germanische und romanische Philologie", 1893, № 4); И. Бодуэн де Куртенэ, "О смешанном характере всех языков" ("Журнал Министерства народного просвещения", 1900, № 9). О способе собирания лингвистических материалов: G. v. der Gabelentz, "Handbuch d er Aufnahme fremder Sprachen" (Б., 1892); Kirchhof, "F ührer für die Forschungsreisenden"; Neumayer, "Anleitung zu wissenschaftlichen Beobachtungen auf Reisen" (Б., 1875). По прикладному языковедению (орфоэпия или правильность языка): A. Noreen u. A. Johannson, "Ueber Sprachrichtigkeit" ("Indogermanische Forschungen", I, 1 и 2); A. Johaunson, "Zu Noreens Abbandlung ü ber Sprachrichtigkeit" ("Indog. Forsch." I, 3 и 4). В польской письменности посвящен специально подобным задачам выходящий с 1901 г. в Кракове ежемесячник "Poradnik Ję zykowy".

Обучение языкам на научных основаниях: О. Jespersen, "Sprogundervisning" (Копенгаген, 1902); H. Sweet, "The practical study of languages" (Л., 1902).

Воссоздание прошлого, история культуры, мифология и т. п.: A. Br ückner, "Cywilizacja i j ęzyk" (Варшава, 1901); W. Geiger, "Linguistische Pal ä ontologie" ("Ausland", 1883, № 49); J. Grimm, "Deutsche Mythologie" (3-е изд., Геттинген, 1854); V. Hehn, "Kult ürpflanzen und Hausthiere in ihrem Uebergang aus Asien nach Griechenland und Italien sowie in das ü brige Europa" (2-е изд., Б., 1874; есть русский перевод); Hellwald, "Der vorgeschichtliche Mensch" (Лейпциг, 1874); Lenormant, "Les premi è res civilisations" (Париж, 1875); A. Pictet, "Les origines indoeurop éennés on les Aryas primitifs " (П., 1859, 1863); О. Schrader, "Sprachvergleichung und Urgeschichte" (2-е изд., Йена, 1890); его же, "Reallexikon d. indogermanischen Altertumskunde" (Страсбург, 1901); А. Будилович, "Первобытные славяне в их языке, быте и понятиях по данным лексикальным" (Киев, 1878, 1879); И. Бодуэн де Куртенэ, "Несколько слов о культуре первобытных и древних славян" ("Русский Филологический Вестник", 1879, отд. отт.); Н. И. Иванов, "Первобытная история индоевропейцев на основании данных сравнительного языкознания" (извлечение из сочинения Шрадера, "Филологические Записки" А. А. Хованского, 1890, I); Ф. Кеппен, "Материалы к вопросу о первоначальной родине и первобытном родстве индоевропейского и финно-угорского племени" (СПб., 1886); Вл. Шотников, "Главные черты арийской доисторической культуры по данным сравнительного языкознания" ("Филологические Записки", 1890, II).

По истории языковедения: Th. Benfey, "Geschichte der Sprachwissenschaft und orientalischen Philologie in Deutschland seit dem Anfange des XIX Jahrhunderts mit einem Rückblicke auf die frü heren Zeiten" (Мюнхен, 1869); K. Brugmann, "Zum heutigen Stand der Sprachwissenschaft" (Страсбург, 1885); D. Pezzi, "Glottologia aria recentissima" (1877); H. Steinthal, "Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen un d Römern mit besonderer Rü cksicht auf die Logik" (Б., 1863); С. К. Булич, "Русский язык и сравнительное языкознание", в статье Россия в настоящем Энциклопедическом Словаре (здесь названы другие труды по истории языкознания в России). Более или менее обширные очерки по истории языковедения, как вообще, так и по отношению к отдельным языковым семьям и их ветвям или же в той или другой стране, можно найти в сочинениях, обнимающих все языковедение, в его совокупности и в сочинениях энциклопедического характера ("введение в языковедение" или же в ту или другую "филологию"), между прочим — в поименованном выше труде Дельбрюка. Энциклопедические введения: "Grundriss der indo-arischen Philologie und Altertumskunde, her. von G. B ü hler" (Страсбург, 1895 и сл.); "Grund riss der iranischen Philologie, her. von W. Geiger und E. Kü hn" (Страсбург, 1895 и сл.); "Grundriss der romanischen Philologie, her. von G. Gr ö ber" (Страсбург, 1888 и сл.); "Grundriss der germanischen Philologie, her. von H. Paul" (Страсбург, 1891, 1893). По части библиографии языковедения можно найти более или менее полные и точные справки, между прочим, в следующих статьях: Pott в Techmer's "Internationale Zeitschrift für allgemeine Sprachwissenschaft"; K. Appel i A. A. Kry ň ski, "Przegl ą d biblijograficzny prac.-naukowych o j ęzyku polskim" (Варшава, 1886); J. Karł owicz, "J ę zykoznawstwo ogólne" ("Poradnik dla samouków Aleksandra Heflicha i Stanis ł awa Michalskiego. Cz ęšć II", Варшава, 1899); И. Бодуэн де Куртенэ, в обеих его "Подробных программах лекций" (см. выше). Весьма важное значение имеют систематически веденные обозрения, появляющиеся периодически в различных журналах и повременниках, как общелингвистических, так и занимающихся исследованием отдельных языковых семейств и групп языков, в особенности весьма тщательные перечни и извлечения Техмера (Techmer) в его "Internationale Zeitschrift" (1884—1890), систематические обозрения в "Anzeiger'ax", пополняющих "Indogermanische Forschungen" и "Finnischugrische Forschungen". Следующие библиографические сочинения, относящиеся к славянской филологии, содержат также заглавия общелингвистических трудов: "Vě stník slovanských staro ž itnosti. Indicateur des travaux relatifs à l'antiquité slave" (Прага, 1898—1900, 4 выпуска; переименован затем в "Vě stník slovanské filologie a staro ž itností ", Прага, 1901—1902; весьма полезное издание, не ограничивающееся одними только заглавиями, но обыкновенно знакомящее, иногда довольно обстоятельно, с содержанием цитируемых книг и рассуждений; вышло только два выпуска, из которых второй обнимает библиографию за 1901 г.); "Славяноведение в повременных изданиях. Систематический указатель статей, рецензий и заметок за 1900 год" (СПб., 1901; издание 2-го отделения Императорской академии наук). Следующий выпуск озаглавлен "Славяноведение в 1 9 01 г. Систематический указатель трудов по языковедению, литературе, этнографии и истории" (СПб., 1903; издание далеко не удовлетворительное; в библиографии славяноведения не указаны труды ни по русскими "языкам", "наречиям" и "говорам", ни по изучению русских племен вообще). В заключение назовем некоторые повременники, или общелингвистические, или же уделяющие места тоже исследованиям в этой области знания: "Archiv für slavische Philologie, her. von Jagi ć "; "Beiträge zur Kunde der indogermanischen Sprachen, her. von Bezzenberger"; "Beiträ ge zur vergleichenden Sprachforschung, her. von Kuhn und Schleicher" (позже — Leskien und Schmidt); "Bulletin de la Soci été de linguistique de Paris"; "Finnisch-ugrische Forschungen, her. von E. N. Setälä und Kaarle Krohn" (Гельсингфорс, Лейпциг, 1901 и сл.); "Indogermanische Forschungen, her. von Brugmann und Streitberg"; "Krok, č asopis v ě novaný ve ś kerým pot ř ebám st ř edního śkolsva" (редактор Fr. Xav. Prus í k, Прага, 1886 и сл.); "Letopis Matice slovenske"; "Listy filologick é (a paedagogické)"; "Materya ł y i prace Komisyi j ę zykowej Akademii umiej ę tno ści w Krakowie" (1901 и сл.); "Mémoires de la société de linguistique de Paris"; "Modern Language Notes"; "Morphologische Untersuchungen, von Osthoff und Brugmann"; "La Parole" Paris; "Slovenské Poh ł ady red. Škultéty"; "Poradnik j ęzykowy" (см. выше); "Prace filologiczne red. Baudouin de Courtenay, Karł owicz, Kry ń ski, Malinowski"; "Rad jugoslavenske Akademije znanosti i umjetnosti"; "Revue de linguistique et de philologie comparée"; "Revue des patois Gallo-Romans"; "Rozprawy Akademii umiej ę to ś ci w Krakowie Wydzia ł filologiczny" (изредка также "Wydział historyczno-filozoficzny"); "Sprawozdania Komisyi j ę zykowej Akademii umiej ę tno ś ci w Krakowie"; "V ě stnik č eské Akademie"; "Zeilschrift für vergleichende Sprachforschung, her. von A. Kuhn" (позже — J. Schmidt и др.); "Zeitschrift für Vö lkerpsychologie u. Sprachwissenschaft, her. von Lazarus u. Steinthal"; "Ljubljanski Zvon"; "Русский Филологический Вестник"; "Гласник српского ученого дружтва", "Журнал Министерства народного просвещения"; "Ученые Записки (и Известия)" отдельных русских университетов; "Филологические Записки", основанные А. А. Хованским; "Известия отделения русского языка и словесности Императорской академии наук"; "Сборник отделения русского языка и словесности Императорской академии наук"; "Сборникъ на народни умотворения, наука и книжнина"; "Периодическо списание на блъгарско-то книжевно дружество".