(Jacobin s) — Это слово обозначает: 1) членов Якобинского клуба в Париже и в провинциальных клубах, находившихся с ним в сношениях и 2) особую политическую партию или толк.

Якобинский клуб имел громадное влияние на ход французской революции 1789 г. Не без основания было сказано, что революция росла и развивалась, падала и исчезла в связи с судьбой этого клуба. Колыбелью Якобинского клуба был Бретонский клуб, т. е. совещания, устроенные несколькими депутатами третьего сословия Бретани по прибытии их в Версаль на генеральные штаты еще до открытия их. Инициатива этих совещаний приписывается д'Эннебону и де Понтиви, принадлежавшим к числу наиболее радикальных депутатов своей провинции. Вскоре в этих совещаниях приняли участие депутаты бретонского духовенства и депутаты других провинций, державшиеся разных направлений. Тут были Сиейс и Мирабо, герц. д'Эгильон и Робеспьер, аббат Грегуар, Барнав и Петион. Влияние этой частной организации дало себя сильно почувствовать в критические дни 17 и 23 июня. Когда король и национ. собрание перешли в Париж, Бретонский клуб распался, но бывшие его члены стали снова собираться сначала в частном доме, потом в нанятом ими помещении в монастыре якобинских монахов (Доминиканского ордена) близ манежа, где заседало нац. собрание. В заседаниях принимали участие и некоторые из монахов; поэтому роялисты прозвали членов клуба в насмешку Якобинцами, сами же они приняли наименование Общества друзей конcmumyциu. На самом деле политическим идеалом тогдашнего якобинского клуба была конституционная монархия, как ее понимало большинство нац. собрания. Они называли себя монархистами и признавали своим девизом закон. С точностью дата открытия клуба в Париже — в декабре 1789-го или январе следующего года — неизвестна. Устав его был составлен Барнавом и принят клубом 8 февраля 1790 г. Неизвестно (так как сначала не велись протоколы заседаний), когда стали принимать в число членов посторонних, т. е. не-депутатов. Когда число членов разрослось, организация клуба значительно усложнилась. Во главе стоял председатель, избиравшийся на месяц; при нем было 4 секретаря, 12 инспекторов, и, что особенно характерно для этого клуба, 4 цензора; все эти должностные лица избирались на 3 месяца: при клубе было образовано 5 комитетов, указывающих на то, что самый клуб принял на себя как бы роль политического цензора по отношению к национальному собранию и Франции — комитеты по представлению (цензуре) членов, по надзору (Surveillance), по администрации, по докладам и по переписке. Сначала заседания происходили 3 раза в неделю, затем ежедневно; публика стала допускаться на заседания лишь с 12 октября 1791 г., т. е. уже при законодательном собрании. В это время число членов клуба достигло 1211 (по голосованию в заседании 11 ноября). Еще раньше (с 20 мая 1791 г.) клуб перенес свои заседания в церковь Якобинского монастыря, которую он нанял по упразднении ордена и конфискации его имущества, и в которой заседания его происходили до закрытия клуба. Вследствие наплыва не депутатов изменился состав клуба: он стал органом того общественного слоя, который французы называют la bourgeoisie lettr é е. ("интеллигенция"); большинство состояло из адвокатов, врачей, учителей, ученых, литераторов, живописцев, к которым примыкали и лица из купечества. Некоторые из этих членов носили известные имена: врач Кабаний, ученый Ласепед, литератор М. Ж. Шенье, Шодерло де Лакло, живописцы Давид и К. Верне, Ла Гарп, Фабр д'Эглантин, Мерсье. Хотя с большим наплывом членов умственный уровень и образовательный ценз прибывающих понижался, однако парижский якобинский клуб до конца сохранил две первоначальные свои черты: докторальность и некоторую чопорность по отношению к образовательному цензу. Это выразилось в антагонизме по отношению к клубу Кордельеров, куда принимались люди без образования, даже безграмотные, а также в том, что самое вступление в Якобинский клуб обусловливалось довольно высоким членским взносом (24 ливра ежегодно, кроме того при вступлении еще 12 ливров). Впоследствии при Якобинском клубе было организовано особое отделение, под названием "братское общество для политического воспитания народа", куда допускались и женщины; но это не изменило общего характера клуба. Клуб обзавелся собственной газетой; редакция ее была поручена Шодерло де Лакло, находившемуся в близких отношениях к герцогу Орлеанскому; самую газету стали называть "Монитером" орлеанизма. В этом обнаружилась известная оппозиция против Людовика XVI; тем не менее Якобинский клуб сохранял верность провозглашенному в его названии политическому принципу. С этого пути его не сбило бегство короля и его задержание в Варенне. Вызванные этими событиями столкновения среди клуба произвели, однако, раскол между членами; более умеренные из них в большом числе вышли из клуба и основали новый, под названием фёльянов (см.). Приверженцы этого направления составили потом правую в законодательном собрании. Между тем по образцу парижского Якобинского клуба стали возникать подобные клубы в других городах и даже деревнях: их было около тысячи; все они вступили в переписку и сношения с парижским, признавая себя его отделениями (affiliations). Преобладание Парижа и стремление к централизации, присущие "старому порядку", резко выразились в этом явлении; воздействие парижского клуба на провинциальные сыграло большую роль в революционном перевоспитании Франции и значительно содействовало окончательному торжеству принципа централизации в этой стране. Отделение от Я. более умеренных фёльянов усилило в Якоб. клубе его радикальные элементы. Для дальнейшей его судьбы было очень важно, что в распре между фёльянами и Я. провинциальные клубы приняли сторону последних. На происходивших в начале сент. 1791 г. выборах в законодательное собрание Я. успели в число 23 депутатов Парижа провести только 5 вождей клуба; но влияние его росло, и на выборах в парижский муниципалитет, в ноябре, Я. одержали верх. "Парижская коммуна" с этого времени становится орудием Якобинского клуба. Самые влиятельные из парижских газет высказывались за Я. против фёльянов. Як. клуб основал свой орган, под назв. "Journal des D é bats etc.", на место прежней газеты "Journal d. 1. soc. etc.", отошедшей к Фёльянам. Не ограничиваясь прессой, Я. принялись в конце 1791 г. непосредственно влиять на народ; с этою целью видные члены клуба — Петион, Колло д'Эрбуа и сам Робеспьер — посвятили себя "благородному призванию поучать детей народа в конституции", т. е. преподавать в народных школах "катехизис конституции". Более практическое значение имела другая мера — вербовка агентов, которые должны были на площадях или на галереях клуба и национального собрания заниматься политическим воспитанием взрослых и привлекать их на сторону Я. Этих агентов набирали из военных дезертиров, которые толпами направлялись в Париж, а также из рабочих, предварительно посвященных в идеи Я. В начале 1792 г. таких агентов было около 750; они состояли под начальством бывшего офицера, получавшего приказания от тайного комитета Якобинского клуба. Агенты получали по 5 ливров в день, но вследствие большого наплыва цена эта спустилась до 20 су. Большое воспитательное значение в смысле якобинском имели галереи Якобинского клуба, куда набивалась толпа в 1500 человек; места занимались с 2 часов, хота заседания начинались только в 6 часов вечера. Клубные ораторы старались держать эту толпу в постоянной экзальтации. Еще более важным средством для приобретения влияния был захват галерей в законодательном собрании через агентов и руководимую ими толпу; этим путем Якобинский клуб мог производить непосредственное давление на ораторов законодательного собрания и на голосование. Все это стоило очень дорого и не покрывалось членскими взносами; но Якобинский клуб пользовался крупными субсидиями герцога Орлеанского, или обращался к "патриотизму" своих состоятельных членов; один из таких сборов доставил 750000 ливров. Несмотря на уход фёльянов из Якобинского клуба, среди последнего с начала 1792 г. возник новый раскол; в нем стали выделяться две партии, которые потом боролись в конвенте под именем Жирондинцев и Я., сначала эта борьба скрывалась под антагонизмом двух вождей — Бриссо и Робеспьера. Разногласие между ними и их приверженцами особенно ярко обнаружилось в вопросе об объявлении войны Германской империи, за которое стоял Бриссо. Отношения лиц и партий еще более обострились, когда Людовик XVI согласился составить министерство из людей, близких к кружку депутатов Жиронды. Восстание 10-го августа, приведшее к низвержению монархии, останется непонятным тому, кто не знает деятельности Якобинского клуба с 28 июня по 10 авг. Члены его систематически подчинили своему непосредственному воздействию три силы, которые они повели на приступ против короля и конституции: федератов, секции и коммуну. Федераты, т. е. прибывшие из департаментов добровольцы, были подчинены влиянию Якобинского клуба с помощью центрального комитета из их среды, который имел тайные заседания в Якобинском клубе. Этот комитет выбрал из своего состава 5 членов, составивших тайную директорию, и к этим 5 лицам было присоединено 10 Я. Это был штаб революционного ополчения, направленного на Тюльери. Посредством агитации в секциях была подготовлена "инсуррекционная коммуна", которая в ночь с 9 на 10 августа захватила ратушу и парализовала защиту дворца национальной гвардией, убив ее командира. По свержении короля, Якобинский клуб настаивал на немедленном предании его суду. 19 авг. было предложено заменить прежнее название клуба "друзей конституции" новым: "общество якобинцев, друзей свободы и равенства"; большинство отклонило это название, но 21 сент. оно стало прозвищем клуба. В то же время было постановлено произвести "очищение" клуба от недостойных членов и для этого избрана комиссия. В "сентябрьских убийствах" Якобинский клуб, как таковой, не принимал непосредственного участия, но в солидарности с ними вождей клуба не может быть сомнения; это подтверждается как содержанием их речей в это время и свидетельством их товарищей по клубу, напр. Петиона, так и откровенно заявленным членами клуба одобрением убийств по окончании их. В дальнейшей деятельности Якобинского клуба господствовал принцип террора. В первом своем периоде "общество друзей конституции" было политическим клубом, влиявшим на образование общественного мнения и настроение национального собрания; во втором периоде оно стало очагом революционной агитации; в третьем Якобинский клуб стал полуофициальным учреждением правительствующей партии, органом и вместе с тем цензором национального конвента. Этот результат был достигнут лишь путем долгой борьбы. Национальный конвент, открывшийся 21 сентября 1792 г. сначала туго поддавался влиянию Якоб. клуба. Причины этому нужно искать в славе и популярности Жирондинцев, вожди которых, благодаря своему красноречию, господствовали в конвенте и увлекали за собой, кроме своей партии, колеблющийся центр (болото). Но вот начинается борьба между Якобинцами и Жирондинцами — борьба двойная: в конвенте и в клубе. В первом преобладают Жирондинцы и наступают на своих противников, пытаясь привлечь их вождей, депутатов Парижа, к ответственности за сентябрьские убийства. Параллельно с этим Я. в клубе нападают на Жирондинцев и вытесняют их из него. Хотя в начале октября Жирондинцы одержали верх над своими соперниками на выборах парижского мэра, им нельзя было оставаться в клубе, и к январю 1793 г. они исчезли из него, не возобновив своих взносов, или вычеркнутые посредством "очищения". Конвент и клуб стали, таким образом, противоположными полюсами политической жизни. Клуб был очищен от Жирондинцев; в конвенте они господствовали. Якобинцам оставалось одно: вытеснить своих противников и из конвента. Эту задачу они и преследовали систематически до весны 1793 г. Из эпизодов этой борьбы, насколько она происходила в стенах клуба, особенно характерно для Якобинцев их стремление подчинить себе прессу и провинциальные клубы. Осенью 1792 г. почти вся парижская пресса, не исключая и газеты, выходившей при самом клубе, была на стороне Жирондинцев, вследствие чего подвергалась ожесточенным нападкам со стороны членов клуба. Было постановлено подвергать предварительной цензуре все сообщения репортеров и, после "нескольких братских предостережений, выгонять всех литераторов, не стоящих на высоте якобинизма". В это же время центральный клуб был очень озабочен отношением к нему провинциальных клубов, в которых после сентябрьских убийств произошла сильная реакция против якобинства. Клубы многих значительных городов — Марселя, Бордо и др., — прямо отреклись от парижского и прекратили переписку с ним. Но обстоятельства благоприятствовали развитию якобинизма в стране: вновь возникавшие клубы примыкали по-прежнему к парижскому и он благополучно пережил кризис. Попытки Жирондинцев захватить руководство конвентом посредством комиссии двенадцати и подчинить этому руководству коммуну и анархические элементы Парижа ускорила развязку кризиса: восстания 31 мая и 2 июня привели к удалению Жирондинцев из конвента и арестованию их. Эта победа развязала руки Якобинскому клубу и возложила на него новую роль — организацию правительственной власти и контроль над ней. Вместе с тем клуб перешел из оппозиционного положения во владычествующее и потому вступил в борьбу с оппозиционными элементами. Новым правительственным органом становится комитет "Общественного спасения", находившийся прежде в руках Жирондинцев, а теперь занятый Якобинцами. Не раз, и еще 24 июля, Робеспьеру приходилось отстаивать комитет общественного спасения в Якобинском клубе — а 27 июля он сам вступает членом в этот комитет. Цепь этим замыкается: руководитель Якобинского клуба становится в то же время руководителем высшего правительственного органа, распоряжающегося как исполнительной властью (министерством), так и законодательной (конвентом). Якобинский клуб сделался ментором центрального правительственного органа, но Франция еще не была завоевана; местные власти во многих случаях по-прежнему держались политики падшей партии. И вот, якобинский клуб захватывает власть над провинцией посредством местных Якобинских клубов. 27 июля издается закон, угрожающий всем местным властям, военным командирам и частным лицам 5 или 10 годами заключения в цепях за противодействие "народным обществам" (soci été s populaires) или за распущение их. С другой стороны, Якобинский клуб отстаивает правительственную, т. е. свою политику и слева, т. е. против крайних революционеров, очагом которых продолжает быть клуб кордельеров, но которые нередко переносят борьбу в заседания самого Якобинского клуба. Хотя составленная якобинской партией в конвенте конституция 1793 г. нашла себе горячих защитников в Якобинском клубе, она вовсе не соответствовала настоящей цели главных вождей этой партии. Я. провели и отстаивали ее для того, чтобы устранять конституцию, составленную Жирондинцами на почве непосредственного народовластия. Якобинская конституция была несколько умереннее в этом отношении, но все же и она предоставляла верховную власть народным массам — а это вовсе не входило в виды Якобинцев. Представляя собой меньшинство в стране, они не желали выпустить власть из своих рук. Захват власти якобинцами вытекал не только из их положения: он был следствием их политического темперамента и условием для осуществления их политических идеалов. Только с помощью неограниченной власти они могли удовлетворить своей злобе против ниспровергнутого революцией порядка и связанных с ним интересов и классов людей; только с помощью кровавого деспотизма они могли навязать Франции свою социальную программу. Наступил тот кризис в истории революции, который разбивает ее на две противоположные по духу половины — эпоху стремления к свободе, перешедшей в анархию, и эпоху стремления к централизации власти, перешедшей в террор. В этой перемене фронта революции Якобинский клуб сыграл выдающуюся роль, подготовляя кризис, внушая партии и конвенту соответствующие меры и отстаивая новую программу в Париже и в провинциях через свои разветвления. Самый клуб действовал большей частью под внушением Робеспьера. 10 августа, в годовщину низвержения монархии, происходило торжество, во время которого 8000 депутатов, высланных кантонами, передали конвенту результаты голосования по принятию конституции. Следствием этого должно было быть распущение конвента и замена его другим собранием; но на следующий день Робеспьер произнес в клубе речь, в которой доказывал, что такая мысль исходит от изменников, от подкупленных Лондоном и Берлином газетчиков, и имеет целью заменить "очищенный" конвент креатурами Питта и Кобурга. Конвент остался, и власть сосредоточилась в комитете общ. спас., состав которого уже не возобновлялся ежемесячно, согласно регламенту, а оставался тот же. По требованию Робеспьера тогда же были преобразованы полицейский комитет и революционный трибунал в террористическом смысле. По конституции во Франции царило неограниченное народовластие; в действительности она повиновалась неограниченному правительству. Могущество и деспотизм этого правительства были основаны на полном согласии двух главных органов власти и авторитета — комитета общ. спасения и Якобинского клуба, а это согласие обусловливалось тем, что один и тот же человек преобладал в обоих органах: Робеспьер. Недаром Европа того времени называла и считала Робеспьера диктатором Франции. Но как ни сильна была эта диктатура, она держалась борьбой; справа и слева от нее проявлялась схизма, которую нелегко было устранять. Самый глубокий раскол был вызван религиозным вопросом — антагонизмом не между католицизмом и неверием, а между спиритуализмом и материалистическим атеизмом. Представителем последнего был прокурор парижской коммуны, Гебер, тогда как Робеспьер, поклонник Руссо, держался спиритуализма. Состязание между этими двумя направлениями имело громадное значение для всей правительственной политики, но оно происходило исключительно в стенах Якобинского клуба. Всю зиму 1793—1794 гг. велась борьба, и победа нелегко досталась Робеспьеру. Ничто не обнаруживает так наглядно могущество и значение Якобинского клуба, как то, что исключение из него обозначало собой тогда лишение политических прав и обречение на гильотину. Уже в конце ноября Робеспьер нашел нужным произвести очищение клуба, с целью, между прочим, изгнать Гебера. Очищение происходило публично; каждый член обязан был выступить на трибуну и отвечать на делаемые ему упреки. 11 дек. дошла очередь до Гебера. Клуб был еще разделен; Гебер был принят сочувственно, но он не доверял большинству и отрекся от атеизма. Это его не спасло. Преследуемые Робеспьером Гебер и его приверженцы прибегли к кордельерам и стали побуждать их к восстанию. 13 марта 1794 г. С.-Жюст выступил в конвенте с обвинительным актом против них и в следующую ночь они были арестованы. Робеспьер в своей борьбе с Гебертистами защищал отщепенцев другого рода — Дантонистов, которые были насыщены террором, и своим равнодушием и апатией (как Дантон) или требованием "комитета милости" (как Камил Демулен) выделялись из правоверных Якобинцев. После гибели Гебертистов партия "умеренных" была не нужна Робеспьеру — и она также была принесена в жертву террору. Единство политического толка было восстановлено; авторитет его "учителя" достиг своей высшей точки. 8 июня (20 прериаля) было отпраздновано конвентом с величайшей торжественностью признание "Верховного существа", причем во главе конвента шел избранный им президент Робеспьер. Характерно, что с этим преклонением перед высшим духовным принципом совпало провозглашение, по требованию того же Робеспьера, самого дикого террора, законом 22 прериаля, лишавшим подсудимого перед революционным трибуналом всех судебных гарантий и превращавшим судоговорение в глумление над жертвой и над справедливостью. За все время террора или якобинской диктатуры Якобинский клуб становится все более и более правительственным учреждением. От него исходила инициатива террора; он же является теперь, со своими разветвлениями, главным орудием правительственного террора. В департаментах комиссары конвента поручают местному Якобинскому клубу надзор за чиновниками и выборными органами и право смещать и заменять их. "Революционные комитеты", т. е. местные полицейские комитеты, имеющие право всякого признать "подозрительным", т. е. арестовать и отдать под суд революционного трибунала, действуют по наущению якобинских клубов. Центральный парижский клуб не только направляет конвент, но и конкурирует с ним в авторитете; занимается не только административными и судебными делами, но и военными, привлекая к ответственности генералов, заподозренных им или ненавистных ему по их происхождению (маркиз Кюстин). Такие услуги клуба правительствующему режиму хорошо оплачивались комитетом общественного спасения, который напр. 15 ноября отпустил 100000 ливр. на поддержку клубов. Деньги эти большей частью шли на возбуждение общественного мнения посредством наемных агентов. Более 1000 человек, в том числе около двух третей женщин, состояли на службе у клуба, который размещал их на галереях клуба, коммуны и революционного трибунала. Однако, тождество интересов и взаимная солидарность между комитетом общественного спасения и Якобинским клубом не были вечны: согласие поддерживалось общей борьбой с оппозицией, и победа над последней разъединила союзников. В Якобинском клубе владычество Робеспьера было теперь нераздельно, но в комитете его торжество обеспокоило членов, которые не разделяли его догматизма и морального ригоризма; закон 22 прер. заставил их опасаться за собственную судьбу. Они потребовали отмены этого закона. Охлаждение и взаимное недоверие между Робеспьером и примкнувшими к нему С.-Жюстом и Кутоном с одной стороны, и остальными членами комитета — с другой, перешли в открытую вражду; Робеспьер почти перестал посещать заседания комитета. Он был человек слова, а не дела, был неутомим и смел в обвинениях, доносах и клевете, тщательно подобранных в заранее обдуманных речах, но был нерешителен до трусливости; когда надо было действовать, он стушевывался и исчезал со сцены (напр. 10 августа и в сентябрьские дни). Теперь, когда подготовлялась катастрофа против него самого, он обнаружил такую же немощь. Он удалился в свой Якобинский клуб, не пропускал ни одного заседания и подготовлял новую вылазку против "заговорщиков", "изменников" и "злодеев". Дело окончилось, однако, падением самого Робеспьера, 9 термидора. Президент клуба был казнен вместе с Робеспьером; смерть последнего была катастрофой и для Якобинского клуба. Правда, клуб несколько дней спустя был вновь открыт партией, ниспровергнувшей Робеспьера — термидорианцами, желавшими сделать его своим орудием. Но Якобинский клуб снова сделался сборищем правоверных Я. Когда в конце августа конвент принял, по настоянию вождей термидорианцев — Таллиена и Фрерона — постановление о свободе печати, Якобинский клуб решительно высказался против этой меры, которая "загубит террористическое правительство"; несколько дней спустя Таллиен и Фрерон были вынуждены возвратить свои членские билеты и покинуть заседание. Эта победа Я. оживила сношения клуба с провинциальными клубами, но именно потому поставила на очередь вопрос о положении этих прежних орудий террора и об отношениях их к центральному клубу. Чтобы сохранить свое влияние, парижский клуб обратился с адресом к провинциальным; конвент ответил на это адресом к франц. народу, в котором встречаются характерные слова: "никакая ассоциация (общество) не представляет собою народа; никто не должен говорить и действовать его именем". Это был приговор над всем предшествующим развитием революции, осуждением того истолкования идеи народовластия, которое способствовало анархическому обороту революции, а потом захвату власти якобинскими клубами. Неделю спустя Дельма, бывший президент Якобинского клуба, внес в конвент проект закона, направленного против клубов и воспрещавшего "всякие афилиации, сношения и переписку между обществами одинакового наименования, как подрывающие правительство и единство республики". Опутавшая Францию крепкая паутина, сотканная Я., была разорвана. Временный перерыв террора, лежавшего тяжелым гнетом на населении, вызвал в различных классах общества ожесточение против "террористов". Якобинский клуб стал непопулярен; бульварные франты (muscadins) искали столкновений с Я., проникали с бранью и угрозами в их заседания; замечалось сильное раздражение против них и в простом народе. Производившееся в конвенте дело Каррье, бывшего террориста-палача Бретани, ускорило развязку. Каррье играл большую роль в клубе, который горячо за него вступился. 9 ноября должно было слушаться в конвенте дело Каррье; густая толпа окружала его с криками: "долой Я.". Дело было отложено, но толпа не расходилась, а вечером двинулась к клубу с пением враждебной Я. песни "Пробуждение народа". Толпа стала бросать камни в окна, а вооруженные дубинами "мюскадены" ворвались на галереи и стали оттуда выгонять зрителей, преимущественно женщин; драма происходила и на дворе клуба, и в близлежащих улицах, пока не прибыли члены конвента и комитетов с вооруженной силой. Через несколько дней были запечатаны двери клуба. Чтобы уничтожить и самую память о клубе, конвент постановил сломать Якобинский монастырь и устроить на его месте "рынок 9 термидора". Теперь он носит название "March é St.-Honoré ", на улице этого имени. По распущении конвента в 1795 г. члены бывшего клуба дважды пытались вновь организоваться. Сначала они образовали клуб Пантеона, который пользовался покровительством директории и быстро разросся до 2000 членов; но так как этот клуб поддался социалистической пропаганде Бабёфа, то был закрыт уже 28 февр. 1796 г. Когда столкновения между директорией и советами создали благоприятную почву для возобновления якобинской агитации, Я. организовали новый клуб "Манежа", открывшийся 6 июля 1799 г. и прославлявший в патетических речах память Бабёфа и Робеспьера. Это тотчас вызвало отпор "золотой молодежи" и новые драки, во время которых толпа брала сторону клубистов. 13 августа клуб был закрыт, по распоряжению Сиейса.

Роль Якобинского клуба во французской революции еще недостаточно признана, хотя отдельные историки — как апологеты революции, так и критики ее — не раз указывали на эту роль. На самом деле влияние этого клуба — один из самых характерных фактов в "эволюции" революционного движения. Если пресса того времени разжигала революционные страсти, то клубы, и во главе их — Якобинский, объединяли и направляли движение. Меткое выражение Герцена о "постановке" революций лучше всего определяет роль Якобинского клуба. Из французских историков Кине, идеализируя революцию, следующим образом подводит итог деятельности Якобинского клуба. "Идеи революции распространялись тысячами уст и раздавались отовсюду как эхо. Принципы революции, которые оставались бы в книгах мертвой буквой, вдруг озарили тысячелетнюю ночь. Никакая власть не была в состояния бороться с этими клубами. Они навязывали свои мнения трем великим законодательным собраниям, то являясь в их заседания, то своими адресами отдавая им приказы. Мысль, исходившая из Якобинского клуба, в несколько дней облетала Францию и, возвращаясь в Париж, раздавалась в зак. собр. или конвенте, как безапелляционный плебисцит. В этом, может быть, заключалась самая новая сторона революции. Провинции, столь молчаливые еще за два года перед тем, были освещены пламенем, которое зажглось в Париже. Но следствием этого было и то, что достаточно было положить конец электрическому излучению клуба, чтобы все изменилось в несколько месяцев. И тогда восстановилось старое невежество". Рассматривая революцию с противоположной точки зрения, Тэн также выставляет на вид, но в более реальном освещении, взаимодействие столичного клуба и его разветвлений, или колоний. Парижский клуб публикует список клубов, печатает их доносы, в силу этого в самой отдаленной деревушке всякий Я. чувствует, что поддержан не только клубом, но и всей ассоциацией, охватившей страну и охраняющей своим мощным покровительством самого мелкого из своих приверженцев. Взамен этого всякий местный клуб повинуется паролю, который ему прислан из Парижа. Из центра к периферии, как и обратно, непрерывная переписка поддерживает установившееся согласие. Так сложился громадный политический механизм о тысячах рычагов, действующих за раз под одним общим давлением, а рукоятка, приводящая их в движение, находится в улице С.-Оноре в руках нескольких дельцов. Не было машины более действительной, лучше сложенной, чтоб сфабриковать искусственное и ожесточенное мнение, придать ему вид национального и инстинктивного (spontan é) порыва, чтоб передать шумному меньшинству права молчаливого большинства и подчинить ему правительство. — В двух последних трудах по революции роль Якобинского клуба стушевана. В объемистом сочинении Жореса о ней нет речи; Олар, специалист в этом вопросе, издавший сборник документов по истории Якобинского клуба, посвящает ему лишь один параграф и, умаляя его влияние, говорит: "Якобинский клуб следовал в эту эпоху (сент. 1792 г.) за всеми перипетиями общественного мнения и выражал их верно и благоразумно". Громадное влияние Якобинского клуба на ход революции не подлежит сомнению и может быть доказано отзывами современников. Оно проявлялось в двух направлениях: клуб подготовлял законы для конвента и заставлял его их принимать. В первом отношении можно сослаться на С.-Жюста, который прямо признает, что ораторы представляли конвенту законопроекты, разработав их предварительно в Якобинском клубе. О способе внушения конвенту якоб. измышлений аббат Грегуар говорит: "Наша тактика была очень проста. По уговору один из нас пользовался удобным случаем, чтобы забросить свое предложение в одном из заседаний национального собрания. Он знал наперед, что оно встретит одобрение лишь очень малого числа членов собрания, большинство же разразится против него. Но это было не важно. Он требовал, чтобы его предложение было передано в комиссию; наши противники, надеясь его там похоронить, не возражали против этого. Но парижские Я. овладевали вопросом. По их циркуляру или под влиянием их газет, вопрос подвергался обсуждению в трех- или четырехстах аффилированных клубах, и три недели спустя со всех сторон сыпались адресы к собранию, которое принимало значительным большинством проект, им ранее отвергнутый". Ввиду этого для полного освещения роли Якобинского клуба необходимо не только изучение деятельности центрального клуба, но и местных, что гораздо труднее.

II. Якобинцы как партия и как политический тип пережили Якобинский клуб и продолжают жить в истории. На эту сторону дела обратил внимание Гэн и задолго до своей истории революции высказал мысль, что психологический анализ якобинского типа настолько же важен для понимания революции 1789 г., как характеристика пуританина — для английской революции XVII в. В III т. "Возникновения современной Франции" Тэн занялся этим вопросом. Еще до Тэна встречаются меткие характеристики Я., относившиеся, впрочем, больше к членам Якобинского клуба. Мишле, из симпатии к Дантону не вполне сочувствующий Я. и их главному вождю Робеспьеру, называет их "революционным духовенством" и мотивирует этот отзыв "их корпоративным духом, их пламенной и сухой верой, их цепким инквизиторским любопытством"; они были "проницающим оком революции" (oeil scrutateur). Интересна также характеристика Луи Блана, горячего поклонника Робеспьера: присущими якобинцам чертами Л. Блан считает ненависть ко всякому неравенству, окоченелые убеждения, рассчитанный фанатизм в деле смелых новшеств, любовь к владычеству и пристрастие к порядку (r è gle). Истый Я. — что-то мощное, оригинальное и мрачное, что-то среднее между агитатором и государственным деятелем, между протестантом и монахом, между инквизитором и трибуном. Отсюда его яростная бдительность, вознесенная на степень добродетели, шпионство, возведенное в патриотический подвиг, и мания доносов". Тэн ищет корни "якобинского духа" в общих свойствах человеческой природы и находит их в двух чертах — в наклонности к отвлеченным рассуждениям и в гордости. Эти свойства часто проявляются в молодых людях, вступающих в жизнь и осуждающих мир с точки зрения усвоенных ими теорий и самолюбия. При нормальных условиях жизни эта "болезнь роста" проходит; во время революции она, при благоприятных для нее обстоятельствах, развилась до крайности. Крушение старого порядка уничтожило все преграды, сдерживающие самолюбие: необходимость создать новый порядок вещей вызывала политические мечтания всякого рода; каждый мог считать себя законодателем и философом и заявлять об этом; всеобщая неурядица порождала не только брожение умов, но и извращение чувств и страстей; перед честолюбием открывался необъятный простор. При таких условиях складывался якобинский тип, путем гипертрофии упомянутых двух свойств: потребность отвлеченных рассуждений выродилась в узкий догматизм, не уравновешенный наблюдением над действительностью и знанием фактов; ум преисполнился политическими аксиомами; речь вращалась исключительно в области общих мест; умственная близорукость не мешала, а напротив, содействовала развитию честолюбия и стремлению все захватить в свои руки. Усвоенная якобинцем доктрина искушала его не столько своими софизмами, сколько обещаниями; убежденный в правоте своей теории, он был склонен преувеличивать свои права; держась правоверной догмы, он приобретал в своих глазах право властвовать над теми, кто был ей чужд; в этом отношении он являлся не узурпатором, а спасителем людей, становился законным их властителем, непогрешимым жрецом. Отсюда надменный тон, властный язык якобинцев. Вводя в жизнь правоверную теорию, якобинец возвышался в своих глазах не только в умственном отношении, но и нравственно; он олицетворял собою не только истину, но и добродетель; противодействовать ему — не только безумие, но и преступление; его призвание — бороться с злодеями, обеспечить торжество добродетели сокрушением нечестивых; на этом основании его жестокость становится в его глазах новой добродетелью. При таких условиях эволюция типа порождает два уродства: потерю здравого смысла и извращение нравственного чувства. Ключом к объяснению якобинцев должно служить непонятное на первый взгляд противоречие их по отношению к принципам свободы и народовластия. Выступив фанатическими приверженцами этих принципов, они стали потом с таким же фанатизмом проводить в жизнь принцип авторитета и безусловной диктатуры. Этот крутой поворот в их политике историки революции сначала объясняли внешними историческими обстоятельствами — враждой Европы против французской революции, необходимостью дать ей отпор с напряжением всех сил страны; другие ссылались на борьбу с внутренними врагами; можно указать также на влияние традиций старого порядка с его абсолютизмом и централизацией. Все это на самом деле объясняет и среду, и момент, когда приходилось действовать якобинцам, и должно быть принято в расчет; но суть дела в естественном, самопроизвольном возникновении якобинского типа. Его корнем является глубочайший эгоизм, побуждающий людей известного темперамента искать владычества над другими и при отсутствии сдержек, вырождающийся в необузданное самомнение в области идей и самоуправство в жизни, в вопросах социальных и экономических. Там, где он встречает преграды в социальном строе и где общество восприимчиво к идее равенства, такой эгоизм ищет опоры в демократическом принципе, в коллективном праве, в идее народовластия; но все это лишь средства, чтобы в союзе с другими и во имя их прав возвыситься и устранить преграды. Когда это достигнуто, индивидуальный эгоизм неудержимо выступает наружу, как бабочка пробивается из куколки, и отбрасывает демократические принципы и идеи свободы и гуманности, как ненужную скорлупу. Став господином над обессиленным обществом, якобинец раскрыл свое существо в обоих направлениях, в которых проявляется патологическое развитие человеческого "я": в презрении к убеждениям и совести других — и в беззастенчивом распоряжении их жизнью и достоянием. Из этих двух коренных черт якобинца сама собой развилась третья: озлобление — не только то озлобление, которое вызывается противодействием и борьбой, а то присущее эгоизму хроническое озлобление, которое видит в теоретическом разногласии и практическом противодействии заслуживающее кары преступление. Психологический анализ якобинца важен не только для уяснения самого типа; без него остается непонятным важнейший факт в истории революции — совершившийся в ней перелом, разделяющий ее на две противоположные половины: период безотчетных стремлений к свободе и демократии и период сознательной диктатуры и террора.

Литература (кроме вышеупомянутых газет Якобинского клуба): Zinkeisen, "Der Jacobiner Klub" (2 т., 1853) и Aulard, "La Soci été d. Jacobins " ("Recueil de documents, 4 т., 1889—92).